– Вот ты и пойдёшь.

– А тебя не смущает, что сейчас только девять утра?

– Девять утра – не девять вечера, – резонно заметил он, а потом добавил: – Только возьми мужскую ёмкость.

– Литровую?

– Это для горилл, а двум нормальным мужикам, в такое пекло, вполне хватит пол-литра.

Ах, как жаль, что я не горилла.

Приговорив бутылку водки, мы возжелали продолжения банкета. Плавились термометры, асфальт, вентиляторы и мозги. Жара изнывала от жары, но, не смотря на это, мы забрались в такси и поехали в магазин. За водкой, благодаря которой Константин вновь обрёл веру в свои силы и дошёл до состояния стояния, а затем и передвижения. Правда, передвигался он как-то медленно, неуверенно припадая на больную ногу и сильно выбрасывая её вперёд, от чего шёл боком, напоминая хромого краба, направляющегося на собственные похороны.

Купив в магазине чекушку водки, литр фанты, пачку сигарет и две бутылочки слабоалкогольного напитка джин-тоник, мы направились ко мне. "Пьянка нуждается в разнообразии", – однажды философично заметил дядя Миша, разбавляя портвейн "Шипром". Мы же избрали не столь радикальный метод и для того, чтобы разнообразить наше весёлое времяпрепровождение решили обойтись только сменой места, оставляя неизменным качество и название напитка. Мы пили "отвёртку".

Белая крыса с красными икринками вместо глаз нарезала беспорядочные зигзаги по софе, стоящей на балконе. Своим непредсказуемым поведением она напоминала муху, или броуновское движение, что, в принципе, одно и то же.

А через стену, в квартире соседнего подъезда, с наслаждением бастурмировал полный кавалер ордена Сутулова, Григорий Кузьмич Ногузадерищенко. С бастурмой его познакомил во время Крымской кампании, взятый в плен турок, который, предвидя подобный, довольно печальный исход своей военной карьеры, всегда носил с собой в котомке НЗ в виде двадцати пяти килограммов сушёного мяса, упрятанного в розоватую корочку из специй. Его он отобрал у большого чеченца, которого убили неделю назад, и который сам к тому времени напоминал огромный кусок бастурмы. Именно благодаря ей, ветеран дожил до столь преклонного возраста. Странный народ эти ветераны. Хотя не только они.

Катя рассказала мне о человеке, который регулярно брил свою голову под ноль, но, стесняясь своей лысины, носил парик. Почему он так поступал, Катя не знала. Она спала.

Войдя в квартиру (дверь-предательница, открываясь, неприлично громко заскрипела), мы её разбудили.

– А где ты ходишь? Я проснулась, а дома никого.

– Он тоже утром проснулся, а дома никого, – ответствовал за меня Костя.

– Как это никого, – удивилась Катя, – а Паша с Наташей?

– Вот именно. Они есть, а тебя нет, – сказал я обиженно, но не обидевшись. Водка иногда примиряет. Даже с тем, с кем не пил.

Через пять минут все недоразумения были решены, и мне недолго пришлось упиваться своим горем, которого к тому же и не было.

На тротуаре лежал окурок, испачканный ярко-красной, неприлично-губной помадой. Я поднял его и, немного поразмыслив над своей бренностью и брезгливостью судьбы, отшвырнул в сторону Марса. На орбите воинствующей планеты одним русским спутником стало больше.

Поправив рогатый шлем и стиснув рукоять меча, я партизанской походкой направился в сторону железнодорожного вокзала, где назначила мне встречу длинноногая Диверсия. Ветер играл в КВН с моей капустообразной, рыжей бородой и трепал немытые от рождения патлы. Викинг и шампунь несовместимы. Внезапно, ослепив улицу фарами, из-за угла появился "Harley & Davidson". Он остановился подле меня. На нём восседала святая Екатерина. С ног до головы в рокерской коже. С укором глядя то ли на меня, то ли на мой шлем с рогами, она молвила: "Ну, и чего ты его напялил? Придурок! Тебе жена твоя верна. Так что, снимай. Не позорься", – и растаяла вместе с навороченным мотоциклом в месте, не указанном на карте…

Рука затекла, нога онемела. И так каждый час. Одна радость – засыпаю я так же быстро, как и просыпаюсь.

Рассказ был удачным во всех отношениях…

– Дайте мне стакан льда.

– Два доллара, – бармен был невозмутим.

– Но позвольте. За что?

– За бокал мартини.

– А! – у меня отлегло, – Вы, видимо, не расслышали. Я попросил только стакан льда, – и добавил: – жарко.

– Моему слуху позавидует сам Бетховен, – сказал профессиональный наливатель, не зная, что композитор, в последние годы своей жизни был глух, как тетерев, – и я повторяю Вам: два доллара.

– А за что? – наш диалог грозил перерасти в заколдованный круг, но мой оппонент, видимо опасаясь того же, решил прекратить эти бесполезные овальные речи:

– Мартини у нас подаётся со льдом, – терпеливо, словно неразумному ребёнку, объяснял мне бармен, – поэтому:

Ваш астрал (он увы не анал)

словно не тонущий фламинго

танцует танго или фламенко

Прямо на треугольной стене

Тебе беспечному и мне

И благодарный зритель…

– Ну, нет. Вы только посмотрите, – перебил я его, – Мало того, что он забрал мою кошку, все метафоры и уйму цитат, так он ещё и сомнительными стишками бросается, – я был взбешён.

– Вот Ваш лёд, – виновато произнёс смущённый бармен, – заведение угощает, – и он расплылся в профессиональной улыбке.

…Интрига, сюжет, море оригинальных сравнений… только не хватало коды. Солнечной либо печальной, но обязательно мощной концовки, без которой всё, что было написано выше, теряло всякий смысл…

По всей видимости, прошёл ещё один час, потому что я опять проснулся, но мне была необходима кода, и я заснул с намерением непременно приснить себе последнюю.

Опыт подсказывает, что иногда некоторым из нас удаётся увидеть во сне то, что мы пожелаем или продолжить, не вовремя оборванный, сон. Финал повествования, подаренного мне Морфеем, был даже лучше, чем я мог себе представить. Но, проснувшись, я обнаружил, что совершенно не помню содержание рассказа, приснившегося мне этой ночью. А конец, пусть даже самый мощный, без всего предыдущего, становится бесполезным членом без яиц. Спермоизвергататель есть, а самой спермы, извините… И поэтому (ну, что я могу здесь поделать?) придётся довольствоваться вам кастрированным повествованием.


Звёздное Лето.


Этим утром большинство обитателей моего города тщетно пытаются отыскать бесплатное место под солнцем на переполненных пляжах Массандры, Ливадии и Мисхора. Я же топчусь в поисках спасительной рифмы из можжевелового дерева, между фонтаном с мокрой женщиной и некогда цветочным магазином. К вино-водочному. Там уж точно смогу найти свой мост между прошлым и будущим.

Как же мне надоела моя трезвая рожа. Не спасает даже то, что отражение моё давно положило на меня большой и толстый и поддаётся общению только во сне. А там легко. Потому что все законы яви, словно кошка, сами по себе. Нарушаются. Этой ночью Каспий находился на пике славы эль Бруса, и мой далёкий знакомый, Леха Калмыков, с успехом овладев балалайкой, никак не мог найти 3, 2, 1, ноль отличий между Каспийским и Чёрным морями. Хотя для меня они были вполне очевидны, потому что Нил Армстронг, гуляя по лунной поверхности, был рад за мистера Горски, о чём и поведал, поедая звездную пыль, удивленным работникам ЦУП НАСА.

Чтобы хоть как-то разнообразить свою образину, побрился и за один час отрастил бороду, проколол себе ухо, левую губу и правую ноздрю, пупок, средний сосок и, на всякий случай, зашил алмазными нитками третий глаз, рот и очко. Не помогло. Мы – лишь вирус в крови Бога, и Он, конечно же, любит нас, но по вполне понятным, с точки зрения банальной медицины, причинам пытается избавиться. По крайней мере, мне так кажется. Иногда.

Хорал мрачного джаза моих снов в пределах улицы Таврической вдруг неожиданно зацвёл. Оттого что прокис. И как его теперь величать-то? Или, может, лучше подождать, когда…, а потом просто выпить? Накатить и лениво наблюдать за тем, как солнце встаёт между Адаларами; как богомол с росой на бирюзе уже раскрывшихся, но почему-то застывших крыльев, забыв о своём боге, лишь по привычке складывает свои лапки в молитвенном жесте жести жестокого, но красивого цветка; как цветы жизни поливаются сладким женским молоком, растут, распускаются и в один прекрасный день начинают источать аромат, в простонародье именуемый вонью. Я люблю детей, но, всякий раз глядя своими ушами на то, как этот юный жирный паразит начинает чавкать очередной горячей собакой, с завидной регулярностью вспоминаю доброго детского поэта Хармса: "… а когда я вижу детей, мне хочется, чтобы их всех хватил столбняк".


Если бы на дожде можно было бы повеситься, давно бы вздёрнулся.


Около двух часов пополудни. Почти сорок градусов по Цельсию. И полное отсутствие какого-либо присутствия. Не мудрено. В такую жару-то. Зелень, доставаемая белым пеклом, не вытерпев этого сорокаградусного безобразия, обиделась на светило и пожухла.

В том, что когда-то называлось травой, а ныне было просто пылью, лежал пьяный, но чистый человек. Казалось, он не валялся в пыли, а лишь прилег на минутку, которая выдалась у него в ожидании вызванного такси. Свои дипсо-эксперименты человек решил продолжать, пока не пойдет дождь.

Со словами из старого японского мультфильма: "Тулип, мой милый Тулип", он встал с земли и посмотрел на меня. Ба! Знакомые всё лица! Да это же Костик! Привет, Костик. Как дела? Но Костик молча прошёл сквозь меня и пошёл вслед за солнцем. Именно в том направлении находились питейные заведения, в содержимом которых он так нуждался в эту солнечную минуту скорби и отчаяния.

Подозреваю, что даже если бы сейчас пошёл долгожданный дождь, Константин всё равно отправился бы на запад. Да что дождь? Начнись сейчас вселенский потоп или упади на Землю астероид размером с Луну, он всё равно, и, возможно, даже не заметив этих катаклизмов, продолжил бы путь к намеченной цели. Его цель светла, как любовь, глубока, как мысль и непорочна, как святое зачатие.