Нора Робертс - Синий георгин

Если я увлекаюсь, то увлекаюсь страстно, и одно из таких моих увлечений — садоводство, а весна, когда наступает пора копаться в саду, — мое любимое время года.

Я живу в лесу, у подножия Блу-Ридж, где трудно найти ровное местечко, а в земле полно камней. Непростые условия даже для страстного садовода... Частично я решила эту проблему с помощью множества насыпных клумб, хотя от камней так окончательно и не избавилась — каким-то образом они все равно проникают в мой сад. Каждую весну я сражаюсь с камнями и почти всегда побеждаю.

К счастью, мой муж тоже любит работать в саду. К счастью потому, что, если я хочу посадить в каменистую почву даже луковичку нарцисса, мне приходится звать его на помощь. Однако наши усилия не пропадают даром. Весной, когда я смотрю, как пробиваются из земли мои нарциссы, как зеленеют мои ивы, вижу многолетние растения там, где раньше господствовали камни, я счастлива. Точно так же я счастлива, когда выхожу в сад с лопатой и культиватором, чтобы подготовить почву для тех растений, которые посажу в новом сезоне.

Мой сад все время меняется и не устает согревать мое сердце и радовать глаза, хотя мое хобби подразумевает тяжелый и грязный труд. К тому же он нескончаемый... Почти двадцать лет назад мой муж посадил перед нашим домом тюльпановую магнолию. Теперь каждую весну в окна моей спальни заглядывают роскошные розовые цветы, а когда они опадают, в саду появляется что-то новое. Я опять счастлива и улыбаюсь.

В конце длинного дня — пишу ли я книгу, занимаюсь садоводством или домашними делами — ничто не приносит мне большего умиротворения, чем прогулка по моему саду.

Я призываю всех — сажайте цветы, смотрите, как они растут! Вознаграждение за эти труды превзойдет ваши самые смелые ожидания.

Нора Робертс

Синий георгин

Дэну и Джейсону. Пусть вы уже взрослые —

вы навсегда останетесь моими мальчиками.

Если корни тесно сплелись в клубок,

необходимо осторожно разъединить их.

После посадки они должны расти свободно,

а не оставаться плотной массой.

«Антология садоводства»

о пересадке горшечных растений

Я верю, что каждый цветок

наслаждается воздухом,

которым он дышит.

Уильям Вордсворт

1892 год, август

Мемфис, Теннесси

Она вовсе не собиралась рожать ублюдка. Когда она узнала, что забеременела от любовника, первые чувства — оторопь и паника — быстро сменились яростью.

Разумеется, она могла все уладить. Женщина, попавшая в такое положение, всегда найдет нужные связи. Но она боялась. Она боялась знахарок, вытравливающих плод, не меньше этого самого нежеланного плода, что разрастался в ней.

Беременность — непозволительная роскошь для любовницы Реджинальда Харпера.

Она прекрасно жила у него на содержании уже почти два года. О да, она знала, что Реджинальд содержит и других женщин, включая свою законную супругу, но ей не было до них никакого дела.

Она была молодая и красивая, а молодость и красота — товар, на который всегда есть спрос. Почти десять лет она торговала собой расчетливо и хладнокровно, с хорошей прибылью, оттачивая красоту и молодость изяществом и обаянием. С детства она подсматривала за благородными дамами, приезжавшими в величественный дом у реки, где работала ее мать, и успешно им подражала.

Она кое-чему училась, однако науке соблазнения посвящала куда больше времени, чем книгам и музыке.

В первый раз она продала себя в пятнадцать лет и, кроме толики денег, приобрела опыт, однако сие занятие привлекало ее не больше, чем тяжкий труд домашней прислуги или фабричной работницы. Кроме того, она уже тогда прекрасно понимала разницу между уличной девкой и любовницей, живущей на содержании. Мужчина, заплатив девке доллар за торопливое бездушное соитие, забывает о ней, не успев надеть штаны.

Но любовница — умная, успешная любовница, — кроме утех в постели, предлагает нечто совсем другое — утонченность, приятную беседу. Любовница — подруга, источник утешения, воплощение любых плотских фантазий. Честолюбивая любовница знает, как получить много, не требуя ничего.

Амелия Элен Коннор была честолюбива.

И она получила все, что хотела. Ну почти все.

Реджинальда она выбрала сама, и выбрала не просто так. Он не отличался особой красотой или блестящим умом, но, как она убедилась, разузнав о нем хорошенько, был очень богат и не очень верен своей тощей безупречной жене, царившей в Харпер-хаусе.

Реджинальд Харпер содержал любовницу в Натчезе и, поговаривали, вторую в Новом Орлеане. Решив, что он вполне может взять на себя заботы еще об одной, Амелия без особых усилий добилась его расположения и своей цели.

Теперь двадцатичетырехлетняя красавица жила в чудесном доме на Саут-мейн и помыкала тремя служанками. В ее шкафах было много красивых нарядов, а в шкатулке — сверкающих драгоценностей.

Правда, знатные и богатые дамы, которым она когда-то завидовала, ни за что не снизошли бы до Амелии, но полусвет радушно принимал ее. И завидовал ей.

Она устраивала пышные приемы. Она путешествовала. Она жила.

И вдруг — это случилось через год с небольшим после того, как Реджинальд поселил ее в прелестном доме — умело выстроенный мир Амелии рухнул.

Она скрывала бы от любовника свое положение до тех пор, пока не собралась бы с духом наведаться в район красных фонарей и покончить с этим делом, но Реджинальд застал ее в тот момент, когда ей было безумно плохо. Всмотревшись в ее лицо темными проницательными глазами, он все понял.

Как ни странно, Реджинальд не только обрадовался. Он запретил Амелии вытравлять плод. И, самое удивительное, подарил ей за то, что она забеременела, браслет с рубинами.

Она не хотела этого ребенка, а он хотел.

И тогда Амелия сообразила, как ребенок поможет ей устроить свою жизнь. Матери ребенка Реджинальда Харпера — даже незаконнорожденного — не придется тревожиться о своем будущем. С годами, когда ее красота увянет, Реджинальд неизбежно потеряет интерес к ней как к женщине, но будет содержать ее и ребенка.

Его жена так и не смогла родить ему сына, а она, Амелия, сможет. Она родит ему сына.

Пока отступали зимние холода и вступала в свои права весна, Амелия и планировала будущее. А затем случилось нечто... нечто волшебное. Ребенок зашевелился в ней. Затрепетал, потянулся, забил ножками. И нежеланный плод стал ее ребенком.

Он рос в ней, как цветок, который видеть, чувствовать, понимать могла только она. И вместе с ним росла и крепла ее бескрайняя любовь.

Влажным и душным летом Амелия расцвела, впервые в своей жизни познав любовь к кому-то, кроме себя, и к чему-то, кроме собственного комфорта.

Ее ребенок, ее сын, нуждался в ней, и она преисполнилась решимости защищать его, чего бы ей это ни стоило.

Умиротворенно сложив руки на огромном животе, она руководила обустройством детской. Бледно-зеленые стены и белые кружевные занавески. Лошадка-качалка из Парижа, колыбелька ручной работы из Италии.

Она убирала в маленький гардероб крохотные одежки. Из ирландских и бретонских кружев и французского шелка. С изящно вышитыми монограммами — инициалами ребенка. Она назовет его Джеймс Реджинальд Коннор.

У нее будет сын. Наконец-то у нее будет что-то свое! Кто-то, кого она сможет любить. Они будут путешествовать вместе: она и ее прекрасный мальчик. Она покажет ему мир. Он будет учиться в лучших школах. Он — ее гордость, и радость, и любовь.

Тем жарким летом Реджинальд приезжал в ее дом на Саут-мейн все реже и реже, и ее это вполне устраивало. Он был всего лишь мужчиной, а в ней рос ее сын. Она никогда больше не будет одна.

Когда начались схватки, Амелия не испытала страха. И все долгие мучительные часы она мысленно видела только одно — свое дитя. Сына. Джеймса.

Она обливалась потом, изнемогая от жары, — огнедышащий монстр почему-то мучил ее больше боли, — и в какое-то мгновение сквозь туманившую глаза пелену заметила взгляды, которыми обменялись доктор и повитуха. Тревожные, мрачные взгляды. Вапрочем, она молода и здорова. Она выдержит.

Время словно застыло в свете газовых ламп, наполнявших комнату колеблющимися тенями. И наконец сквозь волны изнеможения она услышала тонкий плач.

—Мой сын... — по ее щекам заструились слезы. — Мой сын.

Повитуха не дала ей приподняться, снова уложила на подушки, утешая, нашептывая:

—Полежите спокойно... попейте немного... отдохните...

Она пригубила какую-то жидкость, надеясь смягчить саднящее горло, почувствовала, что это настойка опия, и, не успев возразить, провалилась в глубокий, глубокий сон.

Когда она очнулась, шторы были плотно задернуты и в комнате царил полумрак. Она пошевелилась. Доктор поднялся с кресла, подошел, взял ее руку и стал считать пульс.

—Мой сын. Мое дитя. Я хочу видеть мое дитя.

—Я попрошу принести вам бульон. Вы долго спали.

—Мой сын... Он голоден! Принесите его мне.

—Мадам. — Доктор присел на край кровати. Его глаза казались очень светлыми, очень обеспокоенными. — Мне жаль. Ребенок родился мертвым.

Горе и страх впились в ее сердце острыми обжигающими когтями.

—Я слышала его плач! Вы лжете! Почему вы говорите мне такие ужасные слова?

— Она не плакала. — Доктор ласково сжал ее пальцы. — Вы рожали долго и мучительно. В конце родов вы бредили. Мне жаль, мадам. У вас родилась мертвая девочка.