Несмотря на громкие обещания, один раз Ванька в «ГорЭншуранс» вернулся. Но не ради разговора с отцом и или шумного прощания с коллегами.

Мы встретились с ним в фойе, случайно. Я бегала по делам, пришла позже окончания обеденного перерыва и застала его у лифтов. На календаре было шестое апреля, как сейчас помню. Цифра врезалась в память навсегда…

— Ваня? — спросила я, коснувшись его плеча.

Он резко обернулся и как-то странно нахмурился, будто не ожидал или не хотел меня видеть.

— Ты зачем здесь? — постаралась я перебить неприятные мысли.

— Трофейный мяч оставил, решил забрать, — сказал, и я ему поверила. А вот излишние подробности следующих слов насторожили: — Это от ребят из Китая, приятное воспоминание. Есть и другие вещи, но с ними отец пусть делает, что вздумается. А мяч жалко.

Причин врать, казалось, у него не было, но все-таки чувство неправильности не покидало.

— Поняла, — кивнула я и нервно сцепила руки за спиной, решив не капать на мозги на манер подружки из злых постов, разбросанных по всему интернету.

Наконец, приехал лифт, и мы шагнули внутрь пустой кабины. Неловкость наэлектризовала помещение. На одном из этажей мы остановились, и я уже успела испытать облегчение от мысли, что к нам присоединится третий пассажир. Но, видимо, вызвавший лифт нас не дождался, и Ванька просто нажал кнопку закрытия дверей, оставляя нас наедине вновь. Следовало о чем-нибудь заговорить, но в голову ничего не приходило, кроме закономерного вопроса: почему мне казалось, что надвигалась катастрофа? Светящаяся пятерка на табло этажей сменилась шестеркой, та — семеркой, а затем свет моргнул и погас. Лифт встал.

— Твою мать, — удивительно эмоционально отреагировал Ванька, и мой предохранитель тоже сорвало:

— Что происходит? — раздраженно поинтересовалась, не желая делать вид, что ничего не заметила.

Поморгала, чтобы побыстрее привыкнуть к темноте, но ничего не вышло.

— Должно быть, свет отключили.

— Спасибо, Шерлок, это и ежу понятно. Что происходит с тобой? Бесишься из-за того, что встал лифт? Серьезно?

Вопрос остался без ответа. Не дождавшись реакции, я фыркнула и достала телефон, чтобы набрать номер Егора. Решив возложить проблему вызволения нас из заточения на пусть и довольно хрупкие, но мужские плечи. С горечью само собой подумалось, что еще месяц назад, не застрянь Ванька вместе со мной, я бы звонила именно ему и не сомневалась в том, что он меня вытащит. А теперь опора под ногами, которой я раньше придавала столь малое значение, растаяла. Возвращаться к мысли, что ты опять наедине с собой и должен рассчитывать только на себя, оказалось болезненно.

Пока я рефлексировала, Егор сообщил, что обесточен не только лифт, но и все здание и остается, видимо, ждать починки сетей. Вздохнув, напоследок взглянула в мрачное лицо прислонившегося к стене Ивана в свете дисплея и убрала мобильный в карман.

— Проблемы с электричеством во всем здании, — попыталась передать слова Егора. — Придется…

— Я слышал, — перебил Ванька.

В тишине остановившихся механизмов был отчетливо слышен каждый шорох. Как Ванька потер шею, как я переступила с ноги на ногу. Очень неуютно. Пару минут мы стояли в молчании, занятые своими невеселыми мыслями. Только мне было чуть сложнее: я боялась не только своих, но и тех, что посетили его голову. Раньше Ванька при мне не ругался, только в чрезвычайных обстоятельствах, хоть и прекрасно знал, что девчонка Сафри — не нежный цветочек. Был ли этот лифт одной из больших проблем? В голову полезли совсем уж нехорошие мысли.

— Я за тебя переживаю, — первой пошла на мировую.

— А я за тебя, — ответил он хрипло и откашлялся. — Должен кое-что тебе сказать, но хотел… не так. Не в кабине лифта, в темноте, от безысходности.

Облегчение от того, что он заговорил, быстро сменилось пустотой осознания.

— Хочешь меня бросить? — не став медлить, перешла я к главному.

— Что? — удивился он. — Черт, после всего, через что ты помогла пройти… правда таким меня считаешь?

— Прости. Просто… мне все время казалось, что это как-то не всерьез у нас, что ли.

— Серьезнее у меня не бывало, — признался он без запинки. — Уж как умею.

Стало немножко теплее, и я попыталась вернуться к главному:

— Так что ты…

— Да, я…

Мы заговорили одновременно, и оба примолкли, позволяя высказаться другому.

— Я хотел сказать тебе, что… — Он вздохнул. — Решил добровольно пойти в армию. Теперь, когда я отказался от защиты диссертации, это хороший вариант. Так будет лучше, даст время на переосмысление ситуации…

Новость стала для меня полной неожиданностью, даже челюсть отвисла. Нет, я знала, что мужчины до двадцати семи лет являются военнообязанными, и все такое, но разве это имело хоть какое-то отношение к моему Ваньке?

— Прости конечно, может я идиотка, но разве в МГУ нет военной кафедры? — вытаращилась я в темноту в надежде углядеть хоть кусочек Ваньки.

— Поэтому я и сказал «добровольно», — подтвердил он напряженно.

Я всегда думала, что в армию идут после школы или после университета, а еще потому, что не сумели отмазаться. И тут вдруг заявление века…

— И ты придешь в военкомат, скажешь, что ты есть Бобчинский-Добчинский, хочешь служить и так далее? И тебя не отправят в психушку?

— Существует контракт, — сухо заметил Ванька. — Саф, я послал к черту отца, живу в подсобке при спортзале, предполагается, что должен профессионально управлять другими людьми, но ничто из этого не есть я! Да, это уже не подчинение отцу, но мне такого мало. Я всегда хотел чего- то… более острого. Я должен разобраться в том, что происходит со мной, что я буду делать в будущем. Мне нужен этот год контракта не переосмысление, на то, чтобы посмотреть, как живут другие люди.

Он умолк и шумно запыхтел, будто речь потребовала от него больших физических затрат.

— Какое переосмысление? Ты что несешь? — громко воскликнула я, будто он действительно провинился. Пришлось прицепиться к последним словам. — Там из парней последние мозги вышибают!

— Ты же слышала, что ребята рассказывали, — попытался он меня успокоить. — Ничего там не вышибают. К тому же, разве я похож на человека, которого просто поколотить в коридоре?

— Сейчас ты похож на человека, который отчаянно жаждет, чтобы его поколотили.

Ванька отлепился от стенки лифта, подошел ко мне и обнял за плечи.

— Саф, я не хлипкий мальчик, которому стоит бояться.

— Меня не это волнует, Ваня, — сказала почти с отчаянием. — Ты никогда не задумывался, чем меня зацепил?

— Скорее нет, у меня не так плохо с самооценкой, — весело ответил он, но я не нашла сил улыбнуться.

— Ты не жестокий, беспринципный придурок, не унижаешь людей и не трясешь перед ними тем, какой ты есть или кто ты есть. А мог бы, у тебя на это куда больше прав, чем у того же Романа, который так и поступает. Такое встречается редко, и я не хочу, чтобы это изменилось.

— Что за ерунда? — опешил он. — С чего бы этому измениться?

— Жестокость меняет людей. Мы выросли в жестокости, пойми. Я уже из пеленок вылезла циником, а Лонка пытается угодить всем и каждому. Это такой способ выжить. Ты — другой. Это очень приятно, понимаешь? А армия, несмотря ни на что, преимущественно, бессмысленный концентрат жестокости. Там учат подчиняться, не включая голову. Есть приказ — есть исполнение. Ты бежал от этого в случае с отцом, а все туда же. Ты заслуживаешь большего!

— Саф, это же всего на год, — усмехнулся он, щелкнув меня по носу. — Не навсегда. Понимаешь, пока что я не нашел ничего, за что хотел бы зацепиться. А это значит, что нужно увидеть больше.

И он, как ни удивительно, не прогадал. Из армии Ванька вернулся с уверенностью, что хочет профессионально защищать людей. Памятуя о том, как он повел себя в случае с Лоной и Бесхребетным, я даже не подумала поставить его выбор под сомнение. Ваньке это подходило. Пытливый ум, умение быстро ориентироваться в экстренных случаях, хорошее чутье на ситуацию — все это выдавало в нем хорошего защитника. А при навязанных отцом навыках управления очень скоро он стал управлять, а не подчиняться. Смешно, но кровь не водица. От чего бежал, к тому пришел. Только своей дорожкой.

Это я рассказываю лишь для того, чтобы подсластить пилюлю. В тот миг мне было на редкость паршиво и уж точно не до великодушного принятия ситуации как она есть. Ванька оставлял меня одну против все еще враждебно настроенного мира не только как парень, но и как хороший друг, который гнал прочь многие страхи. Но была внутри меня и другая, альтруистичная часть, которая протестовала: ему хуже, не будь эгоисткой. А я была. Именно эгоисткой, когда из глаз брызнули слезы и полились слова:

— Но я не хочу, чтобы ты уходил.

Когда-то давно Лона говорила мне, что сложно привыкнуть к первым отношениям, а потом это становится чем-то вроде наркотика. Речь не о сексе. Просто чувствовать заботу, поддержку и симпатию, отличную от родственной, как-то по-особенному приятно. Не объяснишь, но просто так есть. Раз себя ломаешь, перестраиваешься, и уже не возвращаешься назад. Так она объясняла мне в самом начале отношения с Романом, когда и речи не шло ни о какой любви. Но я не понимала, пока не застряла в лифте с Иваном Гордеевым и его режущим на живую признанием.

Утрата показалась такой острой и болезненной, что окончательно позабылась осторожность. Жадность вырвалась наружу, и захотелось успеть все-все. Я встала на цыпочки, дотянулась до его губ и целовала, целовала. Цеплялась, как утопающий за соломинку. Он ответил мне жарко и охотно, но не позволил избавиться от одежды, когда я потянула вверх его футболку. Наверное, если бы не Ванькино благоразумие, мы бы устроили «ГорЭншуранс» незабываемый денек.

— Подожди, — шептал мне в ухо Ванька. — Не здесь. Так нельзя.