Смущенная, я посмотрела на парней, которые вовсе не выглядели обескураженными идеей, а потом поступила единственным возможным образом. Даже если бы я не была по уши влюблена в Ивана Гордеева, я бы никогда не выбрала незнакомого потенциального извращенца в качестве живого и дышащего стула. Спустя полминуты неуклюжей возни я уже сидела в углу, на коленях у Ваньки с кружкой водки в руках и думала только об одном: докатилась. Это ж как меня занесло в такую специфическую компанию? Куча пьяных парней, выпивка и заводила с гусарскими усами!

Но, несмотря на очевидную странность ситуации, я сидела на коленях у самого потрясающего парня на свете и млела. Стоило прижаться плечом к груди Ваньки, как гормоны победили разум, и я почувствовала себя пьяной, не успев пригубить алкоголь. В попытке устроиться поудобнее на худых, отчего-то скользких коленках, я поерзала, и почувствовала, как твердо легла на талию рука, придвигая ближе. Мгновение я сидела в позе девицы викторианской эпохи: сложив руки на коленях, неестественно выпрямив спину, и ощущая себя зажатой недотрогой. Даром что водка не вписывалась. Заметив мою неловкость, Ваня повернулся, и я выпалила первое, что пришло в голову:

— Тебе не тяжело?

Он лишь рассмеялся и зачем-то щелкнул меня по носу. Покровительственный жест привлек к себе внимание окружающих, и Сан Саныч погрозил Ваньке пальцем. Дескать, не смущай девушку.

Далее был тост за женскую часть компании, без которой всегда плохо, а потом от меня, наконец, отстали, и вернулись к обсуждению армейских будней. Учитывая, что я не имела служивших знакомых, оставалось только удивляться. Создавалось впечатление, что в страшном и ужасном кошмаре всех парней младше двадцати семи не так уж плохо: никто не собирал на скорость автоматы и не воевал с дедовщиной. Вместо этого будущие счастливые обладатели военного билета строили командирам дачи и писали сайты. И, кажется, из всех собравшихся я была единственным человеком, которого это удивляло. После трех порций обжигающей внутренности смелости я все же осмелилась задать вслух вопрос: с каких пор в армии все так странно? Разумеется, изрядно повеселила окружающих. Парни начали наперебой приводить мне примеры того, что это теперь норма. А я так увлеклась, что положила руку Ваньке на плечо, и не стала убирать, когда заметила. Он и подавно не возражал.

Один раз за вечер Николай Давыдович изволил справиться моими успехами в деле поимки блудного сына, но тот не позволил ответить на звонок: выхватил телефон и перевел его в беззвучный режим. Пригрозил утопить, если буду порываться работать. Я не стала сильно возмущаться, учитывая, что шел седьмой час, и официально я имела право поумерить свои трудовые порывы. Тем более, что я могла бы сказать начальнику? Что мы с его сыном настолько пьяны, что поостережемся попадаться ему на глаза до завтра?

Мы покинули спортзал Сан Саныча в десять часов вечера. Пьяные и очень веселые. Некоторые парни, в том числе соскучившийся по цивилизации недавний армеец, решили воспользоваться благами большого города и туго набитого кошелька и разорились на такси. Я, разумеется, нацелилась на метро, ибо не имела достаточного количества средств. Однако возвращение затягивалось, потому что Ванька не желал идти домой. И вместо того, чтобы набираться сил перед новым трудовым днем, мы стояли на лестнице, спускающейся в метро, и спорили.

— Ты должен вернуться. Отец будет беспокоиться, — умоляла я, отчего-то поправляя нелепо торчащий из-под ванькиной куртки шарф.

— Сказала девушка, которая разорвала отношения со всеми своими родственниками, — отвечал он, ничуть не мешая моим попыткам придать ему более приличный вид.

— Не сравнивай, — отрубила. — Что бы ты сказал, если бы Николай Давы… — в этом месте я сбилась. — Да-вы-до-вич, — с горем пополам выговорила по слогам,

— уехал и оставил тебя одного?

— Скатертью дорожка, — легко парировал Ванька, спускаясь на ступеньку ниже и почти уравнивая наши лица. — Ты видела Сан Саныча?

— Он замечательный, — выпалила, не покривив душой.

— Вот именно. С ним всегда легко. А как вернешься домой, так начинается: что ты весь день делал, чего добился, почему совсем не думаешь о своем будущем, — очень достоверно спародировал он жесткий тон отца, и я вдруг осознала, насколько похожи их голоса.

— Мне не кажется это таким уж ужасным, — пробубнила я и ядовито продолжила:

— Давай поменяемся родителями. Моя мама позволила бы тебе гулять все ночи напролет с любой Олес… этой юристкой, в общем…

— Может, пригласишь меня? — перебил он неожиданно, и я замолчала.

Несколько секунд мы просто смотрели друг другу в глаза. Признаться, не поняла смысла его заявления. Но расшифровка загадочных намеков отступила на второй план, потому что внезапно мне ужасно захотелось продолжить этот вечер. Поболтать, посидеть на коленях… можно даже не целоваться. В конце концов, у нас дома была замечательная колода карт, и я бы с удовольствием посмотрела, как Иван Гордеев пытается сжульничать, нетрезво светя картами при каждом удобном случае. Это было бы волшебно. Однако я вспомнила слова Мани, тропу позора, и все настроение как-то…

— Прости, — ответила тихо.

— Я понял, — кивнул он и попытался развернуться.

— Да ничего ты не понял! — рявкнула я и дернула его за рукав куртки. Да так, что мы оба пошатнулись и вцепились друг к друга, дабы не упасть. — Ты думаешь, это просто две поганые, хлипкие комнаты без отопления, но это куда больше. Тебя третирует отец, а меня — соседи. Они выклюют мне мозг, если увидят с каким- нибудь парнем или…

— И тебя так волнует их мнение, что ты готова всю жизнь блюсти целибат? — кажется, он думал, что я тут же брошусь опровергать его заявление, но я не смогла.

Ужасно неприятно это признавать, но, по всему, он угадал. Я слишком зависела от мнения посторонних людей, которых даже не уважала. Как сестра. Как мать.

— С чего ты взял, что я… — попыталась защититься, но не нашла подходящего слова.

— С того, что ты не умеешь целоваться, — легко решил он за меня проблему.

Наверное, мне не стоило об этом думать, но вдруг стало так обидно, что ему не понравилось. Обидно, что он заметил. Да просто обидно. А учитывая, что я была нетрезва — просто до слез.

— Ну, спасибо, — зло проговорила и попыталась обойти, но он меня остановил.

— Я не собирался тебя обижать или сердить, — заплетающимся языком возразил он и пригладил пальцем мою бровь. — Просто это так абсурдно. Ты всегда за логику, но стоит пересечь границу общежития — прячешься. Что же там такого?

Внезапно он наклонился и коротко поцеловал меня в щеку.

— Если вдруг решишь, что мнение соседей для тебя не важнее, дай знать.

Он ушел, а я ошалело заморгала, пытаясь понять, что же только что произошло.

Глава 5

Гордеев был зол, но не ругался. Как человек адекватный, он понимал, что дотащить Ваньку силком мне бы не удалось, а шантажировать было нечем. Разумеется, немножко побурчал для профилактики, но на том и заглохло. Или мне казалось все это несущественным по сравнению с заявлением, которым закончились алкогольные посиделки Сан Саныча.

Думала, что уснуть мне не удастся, но опьянение сделало свое дело, и утром я даже чуточку пожалела, что не выкроила времени на обдумывание ситуации. Почему же я так легко принимала решения о трудоустройстве и прочем, но туго соображала, стоило оказаться на территории отношений? Разве это нормально? Наверное, все родительское кокетство и обаяние досталось Лоне, а я… я была просто я. Неказистая коротышка с торчащими в разные стороны волосами, курчавящимися от влажности. Нечему в ней было понравиться такому парню, как Иван Гордеев. Потому я всеми силами попыталась списать странное заявление на последствия этанолового отравления и успокоиться. Получалось плохо. Еще хуже становилось от мысли, что теперь все стало каким-то неясным, двусмысленным. А я терпеть не могла неопределенности, и оттого сделала то единственное, что прекрасно умела еще со школьных лет: постаралась стать невидимкой. Понимала, что оттягиваю неизбежный разговор о случившемся, но пряталась за бесконечными делами Николая Давыдовича, а выходя из приемной сначала несколько раз оглядывала коридор, после чего пулей мчалась к лифтам, рискуя разбиться в своих неудобных красных шпильках.

«Канцелярская крыса», — не единожды бормотала себе под нос. — «Ну как можно быть такой трусихой?»

И тем более смешными казались слова, сказанные мне Ванькой:

«Ты же такая маленькая. Неужели ничего не боишься?»

А я боялась. До дрожи и ужаса. Ваньки и той власти, которую он имел над моим сердцем. И еще понимания: обладай я волей избавиться от трепета, слабости в коленях и предвкушения, которое создавало в животе ощущение невесомости, я бы не согласилась. Потому что в моей маленькой, скучной и тесной, как коробочка, жизни еще не случилось ничего настолько таинственного и увлекательного. Это хотелось сохранить. Я не думала, что парень, запросто связывавшийся с правовичками с десятого этажа, мог бережно отнестись к моим по-детски хрупким чувствам. Казалось, голова и сердце окончательно рассорились и тянули меня в разные стороны.

Запоздало-юношескими переживаниями круг проблем не ограничивался: у ожидания была еще одна сторона. Если поначалу мы расценивали молчание Сергея Новийского, как взятую паузу, то теперь забеспокоились всерьез. Гордеев ходил мрачнее тучи, вызывая ассоциации с графом Дракулой, Катерина с видом штатного Нострадамуса по пять раз в день повторяла фразу «что-то грядет», а в начале каждого моего разговора с друзьями после дежурного вопроса о делах шло: «Новийский не объявился»? «ГорЭншуранс» был солидарен: «ГорЭншуранс» дружно клял пропавшего политика.

За десять дней отсутствия Сергея Новийского я окончательно убедилась в том, что еще чуть-чуть, и народная молва поставит этого человека в один ряд с национальными предателями. То, с какой злостью разносили его жизнь окружающие, заставляло сомневаться в их душевном благополучии. Я никак не могла понять: уж если у меня в жизни все далеко не радужно, что должно было случиться с интернет-комментаторами, дабы настолько их озлобить? Один раз, в порядке отвлечения, я задала Катерине дурацкий риторический вопрос: не страдает ли Новийский мазохизмом, раз молча терпит такое. В ответ получила весьма загадочное утверждение: он самый здравомыслящий мужчина из всех, кто ей встречался. Не герой, но нигде не пропадет.