Приехали в новый жилой комплекс, поднялись в евротрешку со свежим, хорошим ремонтом и признаками, что здесь никто не живет, хотя все для этого есть. Понятно, конспиративная хата на такие вот случаи. У нас тоже такая есть.

Мне указали на спальню и вежливо предупредили, что нужно вести себя хорошо, иначе могут быть последствия.

Во входной двери провернулись ключи, двое моих конвоиров отправились на кухню и звякнули там бутылкой. Я подперла стулом дверь и упала на кровать, угрюмо глядя в парящий потолок и размышляя о происходящем пиздеце.

Тогда я была уверена, что произошел пиздец. Я еще не знала, что настоящий пиздец случится только утром, когда я попаду в такой водоворот, что оглядываясь назад буду смеяться над своей наивностью и заключу, что прежде моя жизнь вообще была ванилью и безоблачным веселым приключением.

Глава 4

Утром подняли рано. Да и не подняли, я уснуть так и не смогла. Ночью была гроза и небо, затянутое темными, свинцовыми тучами, орошало грешную землю противной моросью. Торопливо умылась и, придав себе вид отчаянный и зашуганный, засеменила за конвоирами, терпеливо и молча ожидающих меня на пороге.

На улице было пасмурно. В салоне автомобиля еще пасмурней. Мне не нравилось то, как атмосфера напитывалась тяжелым ожиданием. Гена, в который раз кому-то набрал и отрицательно повел головой на вопросительный взгляд Димы. Его телефон зазвонил только раз, мы как раз сворачивали на улицу, где был мой дом.

— Десять секунд, — кратко бросил Гена и, завершив звонок, тихо произнес, — они только что подъехали.

Кто подъехал — очевидно. У дома пять внедорожников, но мало людей. Очень мало. Один всего.

Амбал начал парковаться рядом с первой машиной у ворот. Гена повернул голову в профиль, глядя в подголовник водительского сидения, очень серьезно и упреждающе произнес: «девочка, нормально себя веди, от сердца совет», и первым покинул салон.

Он умеет подбодрить.

Я вышла следом за Геной и, оставшись рядом с машиной, посмотрела на того, к кому направился интеллигент-террорист. Он стоял полубоком к нам, лицом к воротам, но как только дверь за амбалом захлопнулась, повернулся. Высокий, крепкого телосложения. Темные джинсы, строгая приталенная рубашка цвета берлинской лазури. Чистая обувь.

И вот то, как они к нему подходили, немного напрягало. Да не немного. Шли вроде бы уверенно, но так, как подходят к очень серьезному начальству стажеры. А они ведь далеко не стажеры…

Мне стало не по себе, а вчерашняя ирония по поводу того, как должен выглядеть обладатель имени Адриан внезапно показалась неуместной и глуповатой.

Потому что у этого человека была совершенно непонятная, очень странная внешность. Темно-русые волосы подстрижены под единицу. Высокий лоб и высокие выступающие скулы, прямая линия носа, четко выраженная форма и контур неполных, но и не тонких губ, выделяющийся подбородок, не квадратный и жесткий, а такой, по принципу разумной достаточности. Глаза скрыты очками.

Черты лица вроде бы правильные, европейские, даже привлекательные, но одновременно какие-то… излишне резкие. Не точенные, нет. Резкие. Отталкивающие. Это был тот самый случай, когда от красоты до уродства один шаг и совершенно непонятно сделан ли он, завораживающе и одновременно отпугивающе. Неопсиходелика.

Если бы он снял очки… и одновременно не знала, точно ли хотела увидеть в какую сторону перевес.

Его камрады остановились перед ним, поздоровались. Кивнул. Краткий малопонятный жест и из машин стали выходить люди. Много. Человек десять. Одеты цивильно, все мужчины, мало молодых, и… их глаза. Самое поганое — их взгляды. Ни одного тупого. Это даже не охрана. Бля-я-ядь.

Вошли в дом. Тишина. Полная, абсолютная тишина. Никто не переговаривался, ни одного звука. Только шелест мягких, неторопливых, уверенных шагов. Сердце ускорило такт, разгоняя по сузившимся сосудам кровь, в которой пел страх и осознание, что такие визиты добрым прощанием не заканчиваются. Люди с такими визитами. Добром свои встречи они не заканчивают. Гена позвал Кострова, но ответа не получил.

Снова краткий жест рукой от человека, остановившегося посреди холла, и люди тотчас разбрелись по дому. Он вообще разговаривать умеет?..

А ему этого не нужно.

Исподлобья, с медленно, но верно учащающимся дыханием я смотрела на то, что происходило. И четко осознавала, как я попала. Дуру смысла изображать больше не было. Совсем никакого. Этому здесь никто не поверит. Подтверждение — их взгляды. Беспрестанно скользящие сразу по всему, по всем и везде. В глазах мгновенный анализ со скоростью света. Каждой детали.

Они… как звери. Как выдрессированные послушные псы, которым в подкорку вбито значение каждого жеста, и для чего он нужен, какое действие необходимо делать при нем. Выполняя приказ обыскать первый этаж, постоянно держали Адриана в поле зрения, хотя на него не смотрели. Но он был постоянно в поле их зрения. Чтобы узреть вовремя следующий приказ. Тотчас. Так охранные псы себя ведут. Вроде бы совсем сами по себе, но хозяин постоянно в приоритете внимания, даже когда, казалось бы, они и вовсе спиной к тебе. Инстинкты. Они чувствовались проводами с напряжением гораздо, гора-а-аздо выше чем в двести двадцать, и сосредотачивались в нем. Только подумай тронуть, сдохнешь так и не дойдя. Они с ним. Они отслеживают все и реагируют молниеносно. Для того он и в поле их зрения в постоянном режиме.

Нутро тихо, очень осторожно, будто его могли услышать, шептало, что это совсем не подобострастие людей, приехавших с ним. Это его бонусные руки, всевидящие глаза, дополнительные мозговые ресурсы. И он ими управляет полностью, без остатка, без права на возражение и собственное мнение, потому что основной механизм регулирования действий и ментальный активности — он.

Свидетельства этого давили.

Душили пониманием, что игры кончились. Даже те, что казались мне очень серьезными. Оказывается, я просто ничего не смыслила в них. Вжимаясь спиной в стену рядом с входной дверью и видя пугающую невербальную, инстинктивно осязаемую взаимосвязь стаи с хозяином и друг с другом, пока они рыскали по первому этажу, я понимала, что я и в жизни ничего не смыслю. Я ее не знаю. Глядя в ровную спину человека, застывшего посреди холла, я очень четко осознала, что ничего не знаю о жизни. Потому что вокруг было постоянно в движении свыше десятка людей, но искал только один. Множеством своих рук и глаз. В горле пересохло.

Остановились все почти одновременно. Взгляды на Адриана — пусто. Кивнул и пошел на второй этаж. Вслед за ним Дима и Гена, указавший мне взглядом тоже идти с ними, за нами еще пара человек. В тишине. Только у Гены из телефона слышались гудки, когда он набрал Кострову.

На втором этаже очень приглушенно была слышна мелодия мобильного. Адриан безошибочно направился к двери кабинета, откуда шел звук. Распахнул. Зашел. Вслед за ним Гена с Димой и я. Как только переступила порог, в нос ударил запах бед.

Запах смерти.

Гена охнул. Дима одеревенел и проронил «господи». Я уже все поняла. Я уже знала. Но сделала шаг в сторону, чтобы увидеть самой.

Лужу крови на полу, под рабочим креслом Артема. Потеки по столу. Креслу. Телу. Окровавленные купюры. В трех метрах от стола с Артемом на софе Костров. Тоже навсегда уснувший. Повалившийся поперек софы. С частью внутренних органов на полу.

Сердце сорвалось, сбилось, исчезло. Под истошные вопли ужаса порванных струн нервов. Мурашки пробежались по всему телу и цеплялись о ткань одежды, вызывая болезненность на коже, ощущение мороза под ней, онемения, суживающего холодом все сосуды. И в сознание с равными промежутками со скрежетом и грохотом врезалась, выбуравливалась, высекалась фотографичными по деталям кадрами кровь. Бесконечно много крови. По полу. Мебели. Стенам. Купюрам.

Сзади сдавленный вздох и кто-то из его людей шагнул назад, за порог. Пока я стояла и смотрела. Пока рядом был не дышавший Дима и привалившийся спиной к косяку Гена.

Адриан двинулся вперед.

Плавно, спокойно. Жутко. Переступая лужи, обходя брызги и потеки. Остановился перед креслом с Артемом.

Неторопливо опустился на корточки.

Очень медленно склоняя голову чуть на бок, одновременно немного приподнимая подбородок, ведя им. Так хищники принюхиваются. Оценивающее такое движение, пугающее до полного оцепенения. Анализирующее. Равнодушное.

— Топорная работа.

Так я впервые услышала его голос.

Глубокий, обволакивающий, интонационно ложащийся на восприятие эффектом рельефного бархата, изящно услаждающего слух своей насыщенной роскошью, хотя в нем абсолютно не было эмоций. Совершенно никаких. Беспристрастный и ровный. Произносящий жутчайшие слова:

— Резали дилетанты. — Поворот головы в профиль и задумчивый взгляд на софу с трупом, — боялись, когда потрошили. Следов много. Это заказ и заказ срочный.

Ровно никаких эмоций. Ни в голосе, ни в движениях, ни в нем самом. Он выглядел как человек, который разглядывает абсолютно неинтересный и скучный ему ребус. А не смотрит сначала на труп с перерезанным горлом, в которое напиханы купюры, а потом переводит взгляд на второй, вспоротый от живота до глотки.

Меня покачнуло, мир сузился до самого пугающего зрелища в моей жизни, и я словно бы со стороны услышала свой всхрапнувший вздох. Прозвучало немедленно:

— Выведи.

Краткий взмах кисти, адресующей приказ в сторону белого Гены, широко открытыми глазами глядящего на убитых.

Вывел. Во двор, под почти черное от туч небо, снова начавшее орошать землю мелкими холодными каплями. Рухнула на скамейку у мраморного крыльца. Он остался рядом. Неверными пальцами выудил пачку сигарет из кармана брюк.

— Можно? — сдавленно, тихо, просительно, глядя на пачку, убираемую в карман.