— Слишком далеко. Придвинься. Холодно.

Сперло дыхание. Он сказал это вслух и это ощущалось в медленном придвижении к своему телу. В выдыхаемом воздухе, в ровном биение сердца, ровном дыхании. В объятиях. Спокойных, но твердых. Сглотнув, тихо продолжила, затушивая сигарету.

— Он просто со мной разговаривал, часто вообще не касаясь того, что у меня случилось. Я не понимаю, как это произошло, но внутри все как будто… перестало мучить. Но, думаю, я пришла к нему слишком поздно. Уже настолько уродливой, что… что даже он не смог до конца… Убить Артема собственными руками мне уже не хотелось, но заставить его мучиться… Это не лучшие мысли, чтобы быть рядом с человеком, который верит, что я нормальная, просто жизнью побитая и мне поддержка нужна… Бог он ведь не в стенах церкви, он внутри человека, вера в душе, а если у тебя ее нет, то лучше не тратить силы людей, у которых душа и вера есть, и которые пытаются помочь…

«— Могу благословить тебя? — «Ты не простила?»

— Верующему не нужно давать благословение на такое. — «Нет».

— На все воля божья, Виктория. — Священник отвел взгляд и пришиб меня тихим, — но даже и уповая на эту волю, человек все равно сдаваться не должен. Не должен он сдаваться уповая на волю.

— Человек не должен. — Согласно кивнула головой я, не решаясь посмотреть в проницательные голубые глаза. Боясь увидеть в них осуждение и утратить решимость. — Спасибо вам за… все. Прощайте.

— Прощай. — Как напутствие, а не вежливость при расставании».

— Из Латвии я вернулась уже с планом действий. Я не хотела смерти Артема. Я хотела, чтобы он всю жизнь мучился. Чтобы в рабстве был, потому что от отмывов ему отказываться нельзя, с них он ничего не имеет, страховая — его единственный доход. Она и пошла в расплату. И все его имущество. У меня же ЭЦП была, да и так его подпись у меня лучше получается… и когда я его увидела с горлом перерезанным, у меня внутри ничего не было. Ничего такого, что вот, мол, мой муж, которого я когда-то очень любила. Не было боли. Просто страшно, как человеку, который видит как убили людей. Нет внутри ничего. Давно нет. Потому что в момент, когда я наконец решила жить, я сдохла. Умерла вместе со своим сыном.

Не сразу осознала, что щеки холодят слезы. Дернула дрожащей рукой, но он перехватил мою кисть. Сам вытер слезы, переплел руки под грудью.

— Артему очень повезло, что он уже убит. — Тихое песнопение полного и абсолютного зла в бархате голоса. Но спокойного, равнодушно перерезавшего бы горло. И наверняка не так, как дилетанты.

Вздрогнула. Инстинктивно поежилась, ощущая тяжесть и тьму.

— Ты?.. — убивал?

— Нет. — Он прекрасно понял не озвученную часть вопроса и, положив подбородок мне на макушку, тихо продолжил, — мне тоже дарили право. Несколько раз. Даже, так сказать, настаивали. Но нет. Я не стану лгать, я действительно могу это сделать. Со всем осознанием. С желанием.

— Потому и дарили?

Он достаточно долго молчал. Медленно повел меня за локоть, разворачивая к себе. Становясь близко. Не опуская руки с талии. В глазах спокойное ровное пламя.

— Тоже в бога не верю и уже никогда поверить не смогу, но иногда думаю, что есть выше что-то такое… — Прикусил губу, чуть прищурился, глядя в мои глаза. — Что-то есть, определенно. Оно срабатывает не всегда, но когда это случается, а ты уже вроде бы решил, что тебя поздно спасать… Что-то есть, потому что некоторые случайности в жизни совсем не выглядят случайными. Так не бывает… — снял правую руку с талии и медленно пальцем за подбородок приподнял мое лицо, как только я начала отводить взгляд. — Я всегда смотрю людям в глаза и всегда вижу, когда они мертвы. Тебя среди них нет. И я даю слово, что никогда не будет, — тихо, но очень твердо. Клятвой, сокровенной, потому что цена за нее заявлена запредельная и она чувствуется, она давит мощью своего залога.

Слезы по моим щекам, а он прильнул поцелуем. Скрепляя. Подтверждая, что его слова вступили в силу и никогда не будут подлежать пересмотру.

Вжалась в него, обняла за шею, отвечая, задыхаясь и заходясь от того что крыло изнутри. Здесь, когда город под ногами, под его подошвой, когда он смотрел вниз и после моей исповеди сказал мне жить, а он будет рядом, потому что нам обоим это так важно и так нужно.

Подхватил на руки, направился обратно в номер. Вытерла ладонью лицо, второй рукой крепко обнимая его за шею. Смотрела в спокойные глаза и неуверенно, нерешительно попросила:

— Снимешь линзы?

Чуть погодя кивнул. Спустил с рук возле ванной своей комнаты. Направился к сумке на диване подле кровати, чтобы взять контейнер и бутылку с раствором. Кивнул в сторону ванной. Встала у тумбы, рядом с ним. Вымыл руки, ополоснул проточной водой контейнер, потом раствором пару раз, наполнил и снял линзы. Движение автоматические, привычные. Пара мгновений и линзы легки в контейнер, а он медленно повернулся.

Зеленые.

У него темно-зеленые глаза. Насыщенные, глубокие, затягивающие. В обрамлении темных ресниц, подчеркивающих густоту, наполненность цвета и бездонность глаз. Их богатство и роскошь.

Будто другой человек. Совершенно. Будто он снял не только линзы. Взгляд иной. Он больше не был неопсиходеликой. Отнюдь.

Совсем.

Скользя взглядом по моему лицу, улыбнулся. Просто. Свободно. И преобразился. Стал просто завораживающим в совершенстве черт лица, несмотря на лукавый блеск темно-зеленых глаз, отражающий, что мысль, промелькнувшая в его голове оформилась в рамки иронии. И став от этого только более завораживающим.

— Скажи вслух, — невольно улыбнулась в ответ.

— Ты сохраняешь эффект жирного кота, даже когда мир для меня уродлив. — Рассмеялся.

Негромко. Мягко. Рассыпчато. Бархатом, нежащим слух.

Душу.

Сердце.

Большими пальцами оглаживая мои скулы, кончиками остальных ведя от висков к линии волос, зарываясь в них.

Отчего внутри больно. Так бывает, когда выходишь из темницы на солнце и щуришься на единственный и мощный источник света. Так больно глазам, но сил нет отвести взгляд от него. Потому что так долго был в темноте. Я снова не чувствовала слез, прочертивших дорожки по щекам, улыбаясь, глядя на него. Нерешительно прикасаясь к его лицу. Несмело. Подушечками пальцев по его скуле, чтобы ощутить, что он реален, что он не плод моего больного воображения, не галлюцинация изнасилованной в край нервной системы, что он здесь. Рядом. Он действительно существует. И тепло его кожи под онемевшими кончиками пальцев мешало ощутить в полной мере истинную красоту, идущую изнутри ее обладателя. Есть от природы красивые люди и он был из их числа. А есть такие, у которых в их сути такое богатство, что это освещает изнутри, насыщает черты силой внутреннего пламени. Ровного и спокойного, знающего границы. Оттого и самого восхитительного.

— Холодные руки. — Рельефный бархат негромкого голоса пробрал до мурашек на руках. До онемения в теле. Слабости в мыслях, остатках души и за грудиной.

Стирая пальцами дорожки слез с моего лица, прикрыл глаза, скрывая за сенью темных ресниц изумрудное, такое отогревающее пламя. Повел подбородком, прижимаясь щекой к моей онемевшей ладони. Согревая. Отогревая после стужи непрекращающегося кошмара. Закончившегося с его появлением.

— Мне тепло. — Честно прошептала я. — Просто тело еще не осознало. — Придвинулась к губам, дрогнувшим в улыбке, — поможешь?

— Безусловно. — Снова щемящий душу поцелуй. Щемящий пониманием, что он принял все. Всю. И потому он будет рядом.

До конца. И за его пределами.

Пальцы сбрасывают лямки моего топа, сдвигают его вниз по коже. Немного отстраняется, склоняет голову и греет дыханием губы. Высвобождаю руки, чтобы обвить его плечи. Придвигаясь к губам, касаясь их языком, ощущая, терпкость, силу и нажим, когда спустя секунду подается вперед и целует. Сильно, глубоко, алчно, единовременно поджигая нутро, осознание мощи, силы не только физической. Это проникает через поры моей кожи, впитывается и мчит по венам, поджигает их, оседает внизу живота, посылая в ноги ватную слабость. Вздрагиваю, когда с небольшим сопротивлением он ведет ткань топа через мои бедра и по ногам, а пальцы расстегивают пуговицу джинсовых шорт. Ширинку. Тянут их вниз. Рукой мне за пояс и краткое движение на себя, чтобы шагнула ближе к нему, переступая снятую одежду. Подхват за талию. Обвиваю ногами его бедра. Губы к губам, языком по языку, мысли вразлет, сердце в набат.

Его шаг в сторону. Рукой ведет по стеклянной стенке душа, вслепую находя границу, чтобы я ее не задела. Прижимает к холодной стене. Собой тоже. Поцелуй еще глубже, до посылая дрожь внутрь, чувство немеющей дрожащей слабости в солнечное сплетение. Язык с нажимом по языку. Горячий свинец в сосудах и во мне, взрыв в темноте разума в ответ на каждое движение его губ и языка, все множащих чувство покалывания под кожей. И опускает меня на мраморную прохладу скамейки у стены.

Отстраняется, становясь на одно колено. Лукая полуулыбка, взгляд из-под ресниц, мягкий свет диодов подсветки на потолке напитывает теменью зелень глаз. Она все равно в нем глубиться, но теперь иная. Будоражащая и пленящая всполохами желания. Включает воду, регулирует на подачу через шланг. Смотрит, как капли из лейки разбиваются о серый камень пола и свободной рукой сжимает мою щиколотку. Чтобы медленно положить мою ногу себе на плечо.

Откручивает шланг от лейки.

И я задыхаюсь, догадываясь и понимая, но не веря.

Струю из шланга на пробу берет на палец левой руки. Регулирует силу и температуру. Результатом доволен. Снова взгляд мне в глаза. В неверии отрицательно веду головой.

Усмехается, поворачивает голову и целует голень одновременно касаясь пальцами внутренней стороны бедра. По намокшей ткани. Сдвигая ее. Направляя воду и внимательно наблюдая за реакцией.