— А кушать-то что будем, Уэлс? — и пошла мыть посуду.

* * *

Поздно вечером, уже лежа в постели, он все спрашивал ее:

Ты не сердишься на меня, Аленький? Понимаешь, я думал…

— Да не сержусь я, успокоила она его. — Как-нибудь проживем и на оставшиеся. У меня скоро стипендия.

Они помолчали, потом Аля шепотом спросила:

— Арик, ты не спишь?

— Нет, а что?

— Я хочу тебе что-то рассказать.

— Ну?

— Ну, ну! Вот и живи в неведении со своими нуками.

— Не сердись, кроха. Я не хотел тебя обидеть. Так что же?

— Арик, у нас будет ребенок, — чуть слышно произнесла она.

— Что?

— Ребенок. Ты что не рад? — и тут же обиженно отвернулась. А он молчал.

— Что ты молчишь? Скажи что-нибудь, — обиженно прошептала она.

— Ты уверена?

— Конечно! Тест показал. Да я и у врача уже была, — радостно выдохнула Аля.

Аркадий вздохнул:

— Аэлита, — начал он, и она затаила дыхание, ведь полным именем Арик называл ее только в исключительных ситуациях. — Я рад, но… Дело в том, что… Как бы тебе объяснить? Это так не вовремя…

Она уже плакала, уткнувшись в подушку. Рыдания становились все громче, а он успокаивал:

— Не надо, моя хорошая. Хозяйка может услышать. Что она подумает. Не плачь. Я тоже хотел бы, чтоб у нас появился малыш. Но ведь у меня экзамены летом. Придется брать отпуск. Денег и так не хватает… А с ним знаешь, сколько расходов — коляска, памперсы, чепчики, кофточки, слюнявчики… Не плачь. Ты ведь и сама понимаешь, что сейчас еще рано… Вот года через два — тогда другое дело. Я уже буду работать по профессии, да и тебе закончить учебу надо. Ведь так, милая?

Аля молчала. Слезы текли по щекам, плечи вздрагивали. Было обидно — и от непрошенных слез, и от того, что он не обрадовался, а испугался.

"Живут же как-то другие, — думала она, — и тоже учатся. И ничего. Тем более, что он — заочник. Да и родители помогли бы.

— Арик, а может все-таки?..

— Но ты же видишь, Аль, нам и без того вечно не хватает денег. Еле концы с концами сводим. Зачем, чтобы у него был недостаток в чем-то. Ведь у нас впереди целая жизнь…

Так они и уснули — Аля в слезах, а Аркадий, ругая себя, что поздно взялся за ум. Ведь давно мог бы закончить учебу, тогда не пришлось бы расстраивать жену. Да и самому муторно…

* * *

Аля стыдливо стояла в сторонке. А женщины в очереди говорили каждая о своем. Слушали друг дружку внимательно и сочувственно покачивали головами. Одна из них, худая и бледная, выглядела старше других. Ей было около тридцати. Она подняла печальные глаза на Лялю и тихо спросила:

— А у тебя что, милая?

— Я… Мне… Да вот ребенок… не вовремя, — запинаясь проговорила она и лицо ее запылало. Щеки горели от стыда и обиды.

— Ох, смотри, наплачешься, когда вовремя-то будет.

Дымова, — будто сквозь сон услышала Аля свою фамилию. Растеряно и со страхом посмотрела на дверь. Медсестра еще раз назвала ее. Але было очень страшно. Она с мольбой взглянула на бледную женщину. И взгляд этот кричал: "Остановите меня! Я не хочу туда!.." Но та только укоризненно посмотрела на Альку и горестно покачала головой.

— Рожала уже? — сухо спросила врач. Аля вся сжалась. Строгие глаза этой женщины наводили на нее ужас.

— Нет. А что?

— Хорошо подумала? Ведь без детей можешь остаться, — устало произнесла врач. — Первый-то опасно… Плохо может закончиться. — Больше ей говорить не хотелось. Таких вот, молодых, глупых никогда не остановишь, хоть битый час уговаривай. Потом бегают, плачут, детей хотят.

Аля молчала. Ей нечего было сказать да и боязно. Утешала себя тем, что случаи такие единичны. У нее все будет хорошо.

Потом все происходило как будто и не с ней. Шприцы, какие-то странные инструменты. Ласковые глаза медсестры и строгие — врача. Из глаз лились слезы. Больно было от сознания, что она никогда не увидит ЭТОГО ребенка.

— Близнецов в роду не было? — донесся откуда-то издалека уже мягкий голос врача.

— Нет.

— А у мужа?

— Не знаю.

— У вас была бы двойня.

Аля вдруг ясно, как наяву, увидела две светлые головки, глядевшие на нее большими глазами Аркадия. Но потом вдруг взгляд этих глазенок стал умоляющим, даже требовательным… Поздно — вдруг поняла она и полетела в бездну, со всех сторон которой слышалось страшное слово: "Пожалеешь, пожалеешь, пожалеешь…"

* * *

Вот и все. Оборвалась жизнь крохотных существ. Их мольбу о пощаде никто не услышал. А ведь они так кричали, так умолялм, они требовали…

Не каждый может убить муху, задавить паука. Но треть человечества хоть раз в жизни бывает причастна к убийству человека. Это, в первую очередь, отец ребенка, испугавшийся ответственности или же опутанный сетью мнимых или реальных обстоятельств, перед которыми он спасовал.

Это мать неродившегося малыша, чаще всего переполняемая желанием произвести на свет плод любви, но движимая еще более страстным желанием — не огорчить любимого. Ведь она несет в себе изначальное представление о том, что любовь — это стремление служить обожаемому человеку. То есть — творить добро. И, стремясь творить это добро, она, увы, совершает величайшее в мире зло — детоубийство.

И, наконец, это врач, выполняющий свою работу, но забывший главную заповедь Божью "Не убий" и суть клятвы Гиппократа — "Не навреди".

Вот они, преступники, вершащие самосуд над зародившейся человеческой жизнью. Кто же из них ответит за содеянное? Чаще всего — несостоявшаяся мать. Это ей лить слезы, ей всю жизнь вспоминать умоляющие глаза, ей замаливать грехи. При всем этом она никогда не вспомнит о перенесенном унижении, о физической боли. Помнится, только боль утраты, помнятся мечты о златокудрой крохе, протягивающей к ней пухлые розовые ручонки…

* * *

Как же она сказала? — мучительно вспоминала Аэлита. — "Не можем"? Нет, не так. Ах, да. Она сказала, что они уже ничем не могут помочь. Ничем. Но почему? Почему! Ведь надо что-то сделать. Им нужен ребенок. Неужели она не может понять это? Без малыша для чего все это, для кого они старались? Благоустроенная квартира, дом, что называется, полная чаша. Ведь они стремились к благополучию ради него, маленького, беспомощного. Они ведь хотели, чтобы он ни в чем не нуждался. Так почему же, почему никто не может мне помочь?!

Аля тяжело опустилась на скамейку. Была весна. Парк шумел молодой листвой, но еще пуще шумели снующие повсюду ребятишки. Поодаль сидели счастливые и заботливые мамы и бабушки. Ляля с завистью смотрела на тех и других, опять переводила взгляд на детишек.

Возле скамейки остановилась женщина с коляской. Худая и бледная женщина. Она села рядом с Лялей, покачивая коляску. То и дело она заглядывала в коляску, ласково улыбалась и что-то заботливо поправляла.

— Где я видела ее? — подумала Аэлита, — Ведь я где-то встречалась с ней.

Она еще раз взглянула на женщину и вдруг со щемящей остротой вспомнила все, что произошло около четырех лет назад. Ясно вспомнились и эта женщина, и ее слова, и строгие глаза врача.

А незнакомка подняла на нее счастливый взгляд:

— Спит.

— Ваш? — тихо спросила Аля.

— Моя, — улыбнулась собеседница. Помолчав, с грустью добавила: — Удочерила…

Глава 6


Разрушенное гнездо

Призрак одиночества поселился в их доме давно. Как-то незаметно Аркадий и Аэлита стали чужими друг другу. Куда-то исчезли пылкие чувства. Аркадий все чаще стал приходить домой под шафе. Ссориться не хотелось. Было неприятного общаться с ним, ставшим наглым, самоуверенным и даже самовлюбленным.

— Ну что, старушка, опять без настроения? — и, брякнувшись на диван, муж практически сразу впадал в дрему. Их было двое в доме, но ощущение пустоты, вакуума постоянно присутствовали в комнате.

Аля сидела, притихшая, боясь шевельнуться, нарушить эту жуткую тишину, изредка нарушаемую храпом Аркадия. В таком состоянии его лучше не трогать — начнется скандал, посыпятся обвинения на пустом месте. Она — пустоцвет, она — серая мышь, она — виновница его тяги к спиртному. Поэтому Аля предпочитала не тревожить наступившую тишину.

А комната, казалось, обрастала тишиной. Она окутывала всю квартиру, и даже редкие звуки, издаваемые храпящим мужем, казались тоже были сотканы из жуткой тишины. Они были пугающими, враждебными. В такие минуты страшно было даже включить телевизор, пугал телефонный звонок. И было непонятно, что страшнее — сама тишина или же все, что ее нарушает.

Хотелось только одного — укрыться с головой одеялом и не дышать. Бешенно колотилось сердце. Аля мысленно успокаивала себя: сердце мое бьется ровно, кровь свободно течет по моим сосудам, мне дышится легко и свободно. Иногда это помогало, иногда приходилось глотать глицин или тозепам. Причиной ее нервного возбуждения был муж, спокойно спящий на диване. Муж, который не так давно называл ее Аленьким цветочком. Любимый Арик, который обещал, что все у них будет хорошо. Заботливый Аркадий, усердно устраивающий их быт ради будущих детей.

Теперь все по-другому. Материальный достаток — единственное, к чему они пришли. А еще — отсутствие любви, доходящее до ненависти.

Аля в задумчивости подошла к окну. Взгляд упал на тую, тускло зеленевшую рядом с еще серыми в преддверии весны деревьями. Туя выглядела грустной и одинокой. Чужая в этих краях, она медлено угасала. Уже редко появлялись на ней трезубые шишечки, ходя деревце каждую весну старалось цвести. Больно было смотреть на бессильно свисавшие ветви этого несчастного творения природы, волею судеб заброшенного на чужбину.