— Ты все такая же?

— Нет, я выросла. Вширь!

В это верилось с трудом. По-прежнему она представлялась ему маленькой стройной девчонкой. Он слышал ее совершенно не изменившийся голос — голос молодости.

— Я хочу тебя видеть!

— Это маловероятно. Я далеко. Сейчас еще дальше, чем раньше. — А самой хотелось лететь к нему на крыльях.

— Муж?..

— Уже нет…

— Запиши мой телефон. На всякий случай.

— Он у меня записан.

— Не служебный, а мой.

Богдану показалось, что он услышал в ее голосе слезы. Еще — взволнованность, радость и грусть. Да, это была Аэлита. Вся она была в этом невероятном состоянии печали, радости и безысходности одновременно.

— Аэлита, мы должны встретиться. Обязательно.

— Как, где, когда?

— Я скоро буду в Воронеже, — и добавил, боясь, что она не согласится встретиться: — по делу твоей дочери.

Ему хотелось заглянуть в ее глаза, обнять и долго целовать в непокорные страстные губы. Их непокорность всегда возмущала, это он помнил хорошо. Но уже забыл, как укорял ее за постоянное стремление взять инициативу «в свои губы».


И гудки. Противные гудки молчания.

Богдана охватило нетерпение. Хотелось сейчас, немедленно все бросить и лететь к ней. Убедиться, что она все та же — маленькая, хрупкая, манкая. Что также рассыпаются по плечам ее пышные рыжие локоны. Также нежна ее кожа — прохладная даже в летний зной. И глаза все те же — зовущие, молящие.

* * *

Возраст женщины невозможно определить по голосу. Внешность меняется. Исчезает блеск в глазах. Тускнеют пряди волос. Остается прежним только голос. Еще — желание любить и быть любимой вне зависимости от неумолимо бегущих лет.

Глава 41


Аля долго стояла перед окном. Затуманенный взгляд. Тихая улыбка. На протяжении всего разговора она буквально боялась дышать в полную силу. Теперь же, наконец, вдохнула воздух полной грудью.

Свершилось! Она нашла его! Вдруг вспомнила, что даже не спросила, женат ли он. Но тут же забыла об этом. Главное, что она слышала его голос! Хотелось петь, смеяться, кружить по комнате. Она погрузилась в сладостный сон. Сон наяву. Хотелось, чтобы он длился вечно.

Как упоительную музыку сотый раз воспроизводила в памяти слова Богдана:

— Аэлита! Я узнал твой голос…

Сердце готово было выпрыгнуть из груди от счастья:

— Неужели это я? Неужели это со мной? И этот голос, такой же, как раньше. Нет, это сон! Все просто, словно не было 20 лет разлуки. Я все забыла, все простила. Хочу видеть, хочу слышать, хочу лететь к нему. Но это — мечта. Единственное, что доступно — вслушиваться вновь и вновь в его тихий голос.

Быть может, это даже лучше, что он далеко. Не будет очередного расставания и разочарования. Я уже отвыкла от бушующих страстей. Я уже сто лет не слышала добрых и ласковых слов.

Вот оно — женское счастье! Кружится голова, меня колотит от радости, в ушах шумит (к сожалению, давление). И сразу вопрос — зачем?

Надо! Чтобы вновь почувствовать себя женщиной (пусть и не первой молодости…). Надо! Чтобы осознать, что кто-то рад тебе. Надо! Чтобы радостно билось сердце.

Мне нужны его слова. Мне нужен этот голос. Я даже не хочу его видеть, вернее — боюсь. Боюсь разочароваться сама и разочаровать его. Ведь я так изменилась. Прежним остался только голос — и его, и мой. И мне этого достаточно.

Я счастлива. Я не хочу смотреться в зеркало. Там я сегодняшняя, а в душе мне опять двадцать. Это даже хорошо, что мы не видим друг друга. Пусть это будет только для души. Господи, я счастлива. Я так долго ждала этого. Правда, не верила, что это возможно…


Звонок в дверь вывел ее из этого состояния. Как не хотелось возвращаться в реальность! Пришла Тамара.

— Привет, подруга! Чем занимаешь? Да что с тобой, ты сама не своя? Не заболела?

Скорлупа захлопнулась. Аля что-то выдумала, постаралась спрятаться от назойливых вопросов Томы. Она давно научилась прятаться и показывать себя такой, какой ее хотели видеть. Это началось давно, еще с первого замужества. Да и во втором браке приходилось подстраиваться под настроение мужа. А сейчас просто не хотелось впускать подругу в свою тайну — как бы не сглазила.

Как хрупко человеческое счастье! Оно как сосуд из тончайшего стекла. Тронь — разобьется вдребезги.

* * *

Богдан, как и обещал, вскоре приехал. Созвонившись, договорились встретиться в ближайшем кафе. Аэлита, издали увидев Богдана, буквально бросилась ему навстречу. Он сконфузился. Предложил ей присесть. И все! Буря чувств, ураган эмоций — только в ее глазах. Она будто сквозь пелену тумана слышит его ровный спокойный голос: «Аэлита, успокойся.»

А дальше: оба натянуто сдержанны. Присматриваются друг к другу. Говорят о Даше, о том, какие подвижки в поиске ее родителей. Обо всем и ни о чем.


Вернувшись домой, Аля, опустошенная и несчастная стоит у окна. Настроение — дрянь. Мысли — муть.

— Надо было все оставить по-прежнему. Я была права. Увидеться через столько лет, значит расстаться навсегда. Но зачем он позвонил, зачем предложил встретиться? Любопытство? Нет, в голосе было что-то другое.

Но я тоже хороша! Бросилась его обнимать! Дура. Он просто опешил. А я ведь даже тогда не знала, один он или все еще женат. Глупо. Потом все эти разговоры о Даше, о том, как я к ней привязана. Ему это не интересно.

Как хочется все зачеркнуть и вернуться к первому телефонному звонку. То было счастье. А сейчас — тоска. Нам не надо было встречаться. Он прав: дважды в одну реку не войти. Хочется выть на луну. За окном — дождь, на душе — мрак.

Мне плохо. Одиноко и грустно. А хочется света и радости. Не хочу верить, что это конец. Я поняла только одно: он по-прежнему мне не верит. Но, быть может, неверие в мои чувства — это его щит?

А ведь он одинок. И очень давно. Говорил, что интересовался моей судьбой. Правда ли? Тогда что его сдерживает? Мне показалось, что он воспринял мое появление, как бурю, как ураган. Испугался моих эмоций. Испугался, что нарушу его одиночество.

В глазах было что-то, говорящее о былом, но губы шептали горькие слова о том, что мне будет скучно с ним. Старая песня.

Но как холодны были его руки! Они были холоднее его слов. А в глазах — отчуждение. Еще — как будто испуг. Было и любопытство, и настороженность — когда он обнял меня.

Он боится меня. Боится моей былой страстности? Но мне совсем не обязательно ложиться с ним в постель! Я хочу его не физически. Только для общения.

Чушь! Почему же размякла от его прикосновения? Как коротко оно было. Отрезвил только холод вокруг. Холодом веяло ото всюду. Холод проникал в душу, если таковая имеется у человека…Холод глаз, губ и рук, и его отчуждение. Я ему не нужна. С этим надо смириться…

* * *

Потянулись однообразные дни, недели. Они складывались в безрадостные месяцы. Радость появлялась в доме только с приездом Даши. Но она приезжала на день — два, и опять пустота.

Изредка, не в силах совладать со своими чувствами, Аля звонила ему. Старалась быть сдержанной. И сама не слышала уже того голоса, прежнего голоса Богдана. Оба спрятались в скорлупу.

Она с трепетом нажимала кнопки телефона, а потом не знала, о чем говорить. Писала стихи, полные страсти, любви и отчаяния. Но все они гибли в корзине. А при разговоре скупо рассказывала о работе, расспрашивала, нет ли чего нового в поиске.


Богдан тоже звонил ей. Очень редко. Его звонки были для нее глотком свежего воздуха. Его спокойное «Как дела, Аэлита?» для нее было равноценно «Я тебя люблю».

В этот раз на его обычный вопрос она смогла ответить только одно:

— Плохо, — и слезы пролились рекой. Наконец-то они, сдерживаемые так долго, прорвались. И она не могла остановить их. Это были слезы облегчения. Это был поток, смывающий тяжесть одиночества и тоски. Это были исцеляющие слезы.

— Тебя сам Бог послал. Я так рада слышать тебя. Я всегда становлюсь спокойнее после разговора с тобой, — сквозь слезы говорила она. И не могла уже остановиться.

— Аэлита, девочка моя, успокойся. Все будет хорошо. Помнишь, ты обещала ко мне приехать? Вот и приезжай.

— Ты хочешь этого?

— Почему нет?

— Боюсь, как бы наша встреча не оставила такой же осадок, как в прошлый раз.

— Все будет хорошо. Я жду тебя. Только не в городе.

— Но…

— Не перебивай меня. Я встречу тебя, и мы поедем ко мне на дачу. Я там живу. Постоянно.

— Богдан, — пыталась она отказаться, боясь, что новая встреча станет причиной новых огорчений и боли.

— Возражения не принимаются. Приезжай — соверши подвиг. Я буду ждать.


Много ли женщине надо? Она, как девчонка, пела и танцевала под впечатлением этого разговора. Все печали и горести рассеялись, как дым. Ей хотелось жить.

Собиралась недолго. Тревожно было от мысли, как и стоит ли посвящать Дашу в свои отношения с Богданом. Решила — надо. Поэтому, приехав в Москву, сначала созвонилась с дочкой.


Даша, в силу своей молодости, удивилась только тому, что мать сомневается в разумности своего приезда.

— Я рада за тебя. Больно смотреть, как ты мучаешься одна в пустой квартире. А он, по-моему, неплохой человек. И запомни: для меня главное, чтоб у тебя все было хорошо. И сними эту печальную улыбку. Живи легче и проще.

— Даша, мы вообще-то просто друзья. — Не верила в это сама, не поверила и улыбающаяся дочка. Сидя на террасе уютной кафешки, они то и дело поглядывали на подъезжающие машины. Ждали Богдана.

Он вышел из черного Джипа и уверенной походкой направился к вспыхнувшей Але. Брутальный внешний вид машины, несмотря на явно длительный срок ее эксплуатации, вполне соответствовал внешности ее владельца.