О разрыве с Дмитрием думать не хотелось. Его возмутительная агрессивность решила сразу две проблемы. Наконец распался этот странный союз двух обездоленных людей, цепляющихся за осколки семейного счастья. Их отношения давно изжили себя. Лита понимала, что сама никогда бы не решилась на разрыв из-за страха перед одиночеством.

Как ни странно, сейчас она уже была благодарна Дмитрию за решение еще одной сложной задачи. Самой рассказать Даше о том, что она приемная дочь, у Али не получалось, хотя она неоднократно давала себе слово открыть тайну удочерения. Особенно остро понимала необходимость в признании, когда взрослеющая дочь недоумевала, как могло получиться, что со сводной (по отцу, как она считала) сестрой они родились в один день. Головоломка эта не давала ей покоя, но Аля упорно молчала. И опять же из-за непреодолимой боязни остаться одной. Она пряталась под непробиваемой скорлупой, именуемой страхом.

Дмитрий разбил эту скорлупу. Неожиданно, грубо… Было ужасно больно, но боль эта в результате принесла облегчение. Исчезла необходимость что-то скрывать от Даши. Теперь Але казалось, что все тревоги позади, и ничто не нарушит покой в ее семейном гнездышке.

Постоянные отъезды Даши на учебу стали привычными. Аля удовлетворялась ежедневными разговорами по телефону. Работа в Доме престарелых отнимала много сил и времени.

С ней был верный друг — Остап. Правда, получив свою порцию нямки, Оська почти сразу уходил «искать образы» среди множества уличных кошечек.

Звонки, проблемы на работе, забота об Остапе и длинные разговоры о жизни с Тамарой составляли однообразное и ничем не нарушаемое течение будней.

Иногда, когда подступало одиночество и не давало уснуть, она пробовала писать стихи.


И опять я одна,

И кругом — пустота.

Кот и тот отпросился гулять.

Поезд только ушел — накатилась тоска

И пошла сердце в клочья трепать.

Я молюсь за тебя, я звоню тебе вслед.

Телефон же молчит бездушно.

Оська тоже молчит в ожиданьи котлет (!)

И в «ночную» уходит привычно.

И «ночные» его, и отъезды твои

Надоели мне так, что нет мочи.

Что мне твой универ, что зачеты твои?!

Я у Бога прошу тебе счастья все ночи.

Счастье — это любить,

Счастье — это забыть

Про невзгоды, потери и горести.

Счастье — это когда с теми ты можешь быть,

Кто так дорог тебе в одиночестве…

Но опять я одна,

И скулит в тишине

Сердце, полное жажды любви и общения.

Ах, дочура моя, не бывай в пустоте.

Это ранит так больно -

до отупения.

Получалось не очень. Но приносило облегчение…

 * * *

Даша, внешне спокойная, старалась сохранять спокойствие и в душе. Это не всегда удавалось. Порой в ней просыпался ураган мыслей, тревожных и даже гневных.

— Да за что же она так со мной?! Бросила, как котенка! Нет, не котенка, а кукушонка.

— Кукушка… кукушка… кукушка…, — слово жгло мозг, но почему-то не вызывало ненависти к той неведомой женщине, которая оставила ее в роддоме.

— А может быть, она уже давно раскаялась в содеянном и мучается в поисках меня, — появлялся робкий голосок.

— Не верю! Если бы хотела найти, давно бы отыскала!

— Но ведь отыскать не всегда получается, — напоминал тихий, и Даша соглашалась с ним. Она хорошо помнила разговор с отцом, сетовавшим на бесполезные поиски Настиной сестры.

Бесконечные вопросы, на которые не существовало ответов, вконец измучили ее, и она все-таки решилась. Правда, путь, избранный для поиска биологических родителей, был далек от стандартных способов.

Случайно увиденное объявление, заверяло, что, обратившись за помощью к ясновидящей Надежде, можно получить любую информацию о родных и близких людях, даже о тех, кого нет в живых. Многообещающее имя гадалки заинтриговало.

Даша уверенно оторвала номер телефона ясновидящей. Голос, ответивший ей, был спокойный, уверенный. Он не оставлял сомнений в уникальных способностях гадалки.

Девушка подходила к заветной двери ясновидящей с бешено бившимся сердцем. Казалось, оно было готово выскочить из груди.

Дверь открыла вполне приличная женщина преклонных лет. В комнате, куда она пригласила растерявшуюся девушку, не было ни совы, ни черных кошек, ни даже горящих повсюду свечей. Блестящего стеклянного шара также не оказалось в этой простой и уютной комнате.

С замиранием сердца Даша присела на предложенный стул.

Гадалка внимательно смотрела на девушку и молчала.

— Мне… я бы хотела…

— Молчи, все знаю. И без твоих слов все вижу. Мать ищешь, бросившую тебя в младенчестве.

У Даши от изумления округлились глаза, а сердце затрепетало еще быстрее.

— Рядом она. Недалеко от тебя. И тоже ищет тебя. Всю жизнь ищет. Только не все пути еще пройдены. Встретитесь. Обязательно встретитесь.

— Когда?! — выдохнула Даша.

— Это одному Богу известно. Я все сказала. Прощай.

Даша протянула гадалке деньги. Та отвела ее руку:

— Ступай с Богом, — и выпроводила изумленную девушку из квартиры.

Оказавшись на улице, Даша оглянулась на дом ясновидящей. Из окна второго этажа на нее смотрела обычная женщина. Даша даже подумала, уж не привиделось ей все это? Вопросов меньше не стало, а вот душу гадалка ей разбередила.

Мысли неслись одна безумнее другой: вернуться домой, ведь та сказала «Рядом». Оставаться в Москве — ведь рядом может означать именно здесь. Одно было ясно: надо искать. Только искать не самой, не с помощью гадалки, а обратившись к профессионалам.

Только вернувшись в общежитие, Даша вспомнила о письме, которое на бегу взяла у вахтерши. Оно было от мамы. Даша отругала себя за забывчивость. А вдруг там что-то важное. Мать ведь никогда не писала ей — достаточно было разговоров по телефону.

Дрожащими руками вскрыла конверт и удивилась. Это были стихи:


Милая девочка, здравствуй!

Мне не хватает тебя.

Трубку сниму телефонную,

Диск бесконечно вертя.

Что-то мое нетерпение

Диск тот не может понять.

Милый твой голос волнение

Не помогает унять.

Слышу печаль в твоем голосе,

Чувствую, что-то не так.

И серебро появляется в волосе…

Думаю, это пустяк.

Ты говоришь, что приедешь, расскажешь,

Как же я жду это час.

Мыслей тяжелых ты узел развяжешь.

Верю, что он полегчает тотчас.

Мне бы хотелось развеять все горечи,

Что так внезапно явились к тебе.

Я лишь хочу, чтоб поболее радости

Жизнь ежедневно дарила тебе.

И все. Больше ни строчки.

— Что с мамой? Ей там плохо и одиноко. Раньше она не писала стихи. В них столько печали… Надо ехать домой. Надо успокоить. У меня ведь все хорошо, почему она решила, что у меня проблемы?

Торопливо набрала номер:

— Мамулечка, дорогая моя, у меня все хорошо. Как ты там? Не скучай. Я скоро приеду. Я очень тебя люблю, родная моя.

— Дашенька, прости за то письмо. Я тебя расстроила. Как-то накатило. Я больше не буду.

— Мамочка, я беру билет и выезжаю. Ужасно соскучилась. Надеюсь на куриный пирог, а?

— Конечно, зозулька моя.

— Как ты меня назвала?

— Зозулька — это Божья коровка. Так меня ласково называла моя мама.

— А мне нравится. Мамочка, я еду к тебе…

Глава 35


В доме Ирины и Аркадия было тревожно, неспокойно. С тех пор, как Настя поступила в медуниверситет и практически не бывала дома, здесь поселилась тоска. Ирина ушла в себя. Аркадий изо всех сил старался поддержать ее. Однако и сам испытывал опустошение. С отъездом Насти жизнь для них, казалось, утратила всякий смысл.

Синдром опустевшего гнезда, откуда исчезла радость со времени покинувшей его повзрослевшей дочери, стал постоянным спутником этой молодой еще семейной пары. Они остро ощущали пустоту, которую чем-то надо было заполнить.

Аркадий весь ушел в работу. И даже решил взяться, наконец, за осуществление своей давешней мечты — написать роман. Правда, сейчас задуманный ранее сюжет о призвании женщины, созданной Всевышним исключительно для служения мужчине, уже казался ему пошлым. Хотелось создать нечто необычное, сногсшибательное и отвечающее духу времени. Это было не просто, и он маялся. Только не в поисках образов. Это было в прошлом. Его вдохновение дремало, Муза крепко спала, а сам он растворился в скучных буднях, заполненных написанием пресс-релизов на животрепещущие темы действительности.

Ирина стала походить на сомнамбулу. Она, словно тень, бродила по опустившей квартире. Казалось, что она порой даже не замечала присутствия Аркадия, задремавшего перед телевизором.

На автомате готовила кушать, протирала пыль, и даже стала вязать. Однако особого рвения к этому увлечению не проявляла. Поэтому начатый шарф сиротливо лежал в корзине, которую она время от времени доставала, перебирала клубки ниток и тут же откладывала это занятие на неопределенное время.

Она часто стояла у окна, задумчиво глядя перед собой. Мысли, которые гнездились в ее голове, были сосредоточены на двух основных вопросах: как там Настена и — неужели никогда?

Первый из них обычно заканчивался звонком. Ира требовала от Насти подробный отчет за прошедший день. Та успокаивала мать, понимая, как тяжело переносит она ее отъезды.

Второй вопрос не давал покоя долгие годы. Он доводил ее до отчаяния, до иступленного желания продолжить поиск Настиной сестры. Но, понимая, что все варианты уже были испробованы, она погружалась в неизбывное уныние. В такие минуты жизнь ее теряла всякий смысл. Вопросы, которые она задавала себе в подступившем отчаянии, сводились к одному: