И удержала, и победила. Только радости от этого не прибавилось. Да и прежнего заботливого, чуткого Димыча уже не было.

Устала. Полтора года прожила, словно в аду. Даше ничего не рассказывала. Было стыдно за себя и от себя. Но опять терпела. Ради чего? Ответить могла только одно — страшно оставаться одной.

Развязка произошла неожиданно. И повод был довольно странный, но признать его пустяковым было нельзя. Долго созревающие нарывы вскрываются неожиданно, болезненно, но это приносит облегчение…

Глава 29


Призрак одиночества появлялся в те вечера, когда Дмитрий оставался ночевать у себя дома. Пустота окружала ее со всех сторон, заставляла жутко скрипеть мебель. Что-то потрескивало в шкафах. Вся квартира, казалось, обрастала этой жуткой тишиной. И даже редкие звуки, проникавшие в квартиру из вне, были тоже сотканы из тишины — пугающей и враждебной.

Телефон — вот спасение. Полуночный звонок не раз тревожил уже дремлющую вахтершу:

— А Дашу из 35 можно, — просительно умоляла Лита.

Даша приходила недовольная. Уже от девчонок стыдно, что мать так часто названивает, да и вахтерша ругается, что поздно. Она не понимала, как важно было матери услышать ее голос, узнать, что она на месте. Именно поэтому звонила не на мобильник, а вахтерше. Даша догадывалась, что это проверка. Только не знала, что Але все же главнее было услышать ее голос и убедить себя, что она не одна.

Даже недовольный голос Даши успокаивал. Аля обещала больше не звонить так поздно. И они мирились.

Одиночество было побеждено. Оно с позором отступало вместе со своей сообщницей — тишиной. Правда, грозилось вернуться, но было уже бледным и беспомощным на фоне радостной улыбки, озарявшей лицо Али после разговора с дочерью.

Глаза ее устремлялись к иконе, давно приобретенной после бессонной ночи у постели метавшейся в жару дочки. В глазах была благодарность.

Верила ли она в Бога? Верила, но по-своему. Бог есть, была уверена она, но к нему надо достучаться самой или с помощью Божьей матери. Шла своей дорогой к Богу, разговаривая с ним бессонными ночами и творя молитвы. Чаще обращалась к Пресвятой Деве Марии. Считала ее защитницей женщин и матерей.

Звонки к дочери и молитвы о ней успокаивали.

Еще одним утешением был котенок. Даша привезла ей махонького черныша, которого они назвали Максом. Но он был слишком мал для такого взрослого имени, поэтому пока назывался Маськой.

* * *

Выходной день заполнить было нечем. Поэтому Лита наконец-то взялась за давно откладываемую работу. Она решительно разрезала поизносившийся плед, мигом смастерила из него накидки на кресла. Постелила их и, довольная своей работой, села на диван посмотреть, что из этого получилось.

Черно-красная клетка прекрасно вписывалась в общий интерьер комнаты.

— Маська будет шикарно смотреться на красном, — подумала Аля, и резкая, почти физическая боль буквально пронзила ее сознание.

Она отвлеклась занятием и на время забыла о котенке. А тот неподвижно лежал на любимой меховой подстилке перед камином. И зрелище это вызывало, увы, не умиление, как обычно, а боль.

Маська, с его шелковистой шерсткой и королевским, по ее мнению, хвостом лежал обессиленный болью и истощением и, казалось, обидой на Большого Человека. Человека, который должен был помочь ему, маленькому, страдающему существу. Но почему-то ничего не предпринимал.

— Почему же? — спрашивали его глаза, полные боли. — Ведь когда ему надо было попросить есть, он обращался к Человеку. Иногда просил, иногда требовал. И Большой выполнял его требование.

Если Маське хотелось выбежать на балкон, он громко мяукал, чтобы немедленно удовлетворяли его желание. И опять Человек не отказывал ему.

А иногда он очень даже настойчиво требовал ласки, буквально подлезая своей милой головкой под руку Человека. Этим он разительно отличался от Остапа — старшего в доме кота. Остап был стар и горд своей независимостью. Он нервно бил хвостом по дивану и только из вежливости позволял себя погладить. Да и то не ниже пояса.

Остап каждый вечер уходил гулять и возвращался только рано утром — покушать и отоспаться. Он высоко ценил свою независимость, поэтому иногда отстаивал ее резким ударом лапы или грозным шипением. Иногда, если ласки буквально доставали его, Оська просто сбегал. Но не как побежденный, а с гордо поднятой головой, держа хвост трубой.

Масечка уже научился у Остапа важно носить свой хвост. И, надо сказать, у него это получалось намного эффектнее. Ведь хвост у него был пушистый, словно еловая ветка. И надо было видеть, с какой гордостью нес он его через всю комнату, следуя за Остапом. А тот ни в какую не хотел признавать его за такого же полноправного члена семьи, каким был сам. Ведь он проживал здесь уже больше 7 лет.

Максик никак не мог расстаться с позорной, как считат Остап, привычкой ласкаться к Большому. Да еще и к нему приставал с нежностями!

Дело в том, что Маську взяли от кошки-мамы совсем маленьким котенком, который не успел получить необходимое количество материнской ласки и опеки. Он никак не мог забыть нежное поглаживание по животику мамкиного шершавого, но очень нежного языка. И он, бедолажка, первые дни даже не мог сходить в песочек, потому что ему так не хватало этого поглаживания-массажа.

И тут Человек помог ему: он стал своими голыми пальцами, слегка напоминающими кошкин язык, только совсем не шершавый и не влажный, поглаживать ему, Маське, живот. Благодаря этому, у Маськи все получилось. Песок перестал пугать его.

А блюдце с молоком стало близким и понятным только после того, как Человек смочил свои пальцы в чем-то белом и намочил этой странной, но очень вкусной жидкостью его совершенно черную мордашку. О! Как это было вкусно! После целого дня без мамы, без ее теплого молочка вдруг ощутить тепло и сладковатый вкус этой белой жидкости. Она приятно согревала желудок, а язычок все с большим усердием уничтожал содержимое блюдца.

Очень хотелось одновременно с работой язычка помять и живот мамы-кошки, но это почему-то не получалось. А желание ощутить материнское тепло не проходило, и Маська почти лег перед блюдцем. Но, увы, его содержимое приносило радость, а тепла и ласки от него добиться не удавалось.

Насытившись, котенок еще острее ощутил тоску по ласке. И тут он обратил внимание на Человека, уже дважды проявившего понимание и заботу.

Вот и сейчас Человек ласково взял его на руки. Малыш тут же прильнул к нему всем своим крохотным существом и, доверчиво заглядывая в глаза, полез выше и выше. Так он добрался до голой и теплой шеи Человека и вдруг, словно маленький ребенок, обвил ее лапками, а мордашкой уткнулся в бороду. А Человек смеялся и гладил его своими голыми пальцами, видимо, заменяющими ему язык.

И опять Человек понял, что нужно ему, Маське. Он ласкал котенка тек же нежно, как это делала мама-кошка. С тех пор малыш очень полюбил Человека. Он доверял ему, верил в него, знал, что тот всегда сделает так, как хочет котенок. Поэтому и становился с каждым днем все смелее и даже в некоторой степени наглее.

Он позволял себе развалиться на книге, которую читал Человек. Тот пытался прогнать его, но Маська опять взгромождался на прежнее место. Тогда Человек смеялся и гладил наглеца. А хитрые глаза котенка блестели и все старались уследить за бегающими зрачками смеющегося Человека.

Однажды он изловчился и почти успел схватить эту двигающуюся точку на лице Человека. Но тот почему-то резко отмахнулся от него и, как показалось котенку, даже рассердился на него. И после этого не разрешал ему лежать на открытой книге, а просто бесцеремонно убирал его с шелестящих листков. Сам же продолжал время от времени шуршать этими заманчивыми листочками. А Маське удавалось только тайком с упоением погрызть их и подрать коготками, за что Человек ругал его.

Да, с коготками дело обстояло плохо. Кошка-мама ничего не имела против того, что Маська выпускал их, потягивая молочко. А Человеку почему-то не нравилось, когда котенок в порыве благодарности за ласку начинал мять его лапками, нежно вонзая свои острые коготки. Пришлось отказаться от этого удовольствия.

Еще Человек не любил, когда малыш во время игры всерьез кусался и царапался. Все это котенок со временем осознал и старался не огорчать Человека, который делал для него так много хорошего.

Котенка стали заедать насекомые, которыми его щедро одаривала мамаша, свободно разгуливающая по улице и собирающая их на себя в огромном количестве. Но она же и уничтожала у своих котят блох, ловко выискивая их в шерстке. Но мамы рядом не было. А Маська только беспомощно щелкал маленькими зубками по шерсти. Блохи ускользали и продолжали искусывать его маленькое тельце. Особенно они обожали сидеть под шейкой, за ушками и на носике.

Максик уже научился мыть свою великолепную мордашку, хвост и все интимные места, но вот воевать с рыжими вампирами еще не умел. И опять на помощь пришел Человек. Он подолгу сидел, уложив котенка на мягкую подушечку у себя на коленях, и терпеливо уничтожал этих наглых кровопийц.

Правда, Масечка не сразу привык к этой процедуре. Он долго сопротивлялся, кусался, убегал. Но потом понял, что Человек хочет ему помочь, и он сдался. Расслабленный, лежал он на подушке и позволял Большому вертеть себя как угодно и сколько угодно.

Чаще не выдерживал сам Человек. Он начинал поглаживать себе плечи, поясницу и отпускал котенка. Тогда тот бежал на кухню, где лежало блюдце и требовал награду за терпение — сырое яйцо с хлебом. О! Это была восхитительная плата за унижения, которые ему приходилось терпеть при ловле блох. Если же он был сыт, то сворачивался клубочком рядом с Большим и сладко засыпал.

Войну с вампирами Человек вел постоянно, так как Остапу разрешали гулять по улице, и он приносил их с улицы видимо-невидимо. Остапа, правда, не укладывали в унизительной позе на подушку. Для него Человек покупал уколы, которые не особенно коту нравились. После такой процедуры он иногда не приходил домой по два-три дня.