Гала Григ - Синдром одиночества

Синдром одиночества

Вроде все хорошо. Днем — бесконечная суета. Постоянно не хватает времени на какие-то мелкие, но важные дела. Пустота заполняется этой обыденной суетой…

Самое страшное начинается вечером. Тишина выползает изо всех углов. У нее, как ни странно, тоже есть свои звуки. Да, да! Тишина звучит. Это какой-то одушевленный пришелец, наполняющий душу неимоверной тоской и даже страхом. Он проникает в уши, набатом стучит в висках, озвучивает удары сердца. А ведь днем этих звуков почему-то не было.

Вот где-то что-то упало, звякнуло. Залаяла собака. Застонала сова. Завыл ветер… Страшно? Нет. Просто очень хочется, чтобы в такие минуты кто-то был рядом.

— Сколько тебе лет, девушка? — вопрошает подленькая тишина.

— Даже вспоминать не хочется.

— Неужели в таком возрасте еще кто-нибудь нужен? Отдыхай!

— Отдыхать вдвоем как-то легче.

— Да брось! Разбросанные носки и бесконечное: «А что у нас вкусненького на ужин?». Оно тебе надо? Думай о вечном…

Зазвенел телефон. Тишина обиженно отступила.

— Мам, привет! Как ты?

— Все нормально, Зайка.

— Голос у тебя какой-то…

— Да ладно, Донюшка, все о, кей, — в голосе слезы. Нельзя расстраивать дочь. — Как вы там?

Глаза — в потолок, трубку подальше. Справилась.

Телефон — это чудо. Это спасение. Отвлеклась, поболтала ни о чем — и уже хорошо. Важно знать, что ты кому-то нужен, что кто-то о тебе думает, помнит, переживает. Дети — не только цветы жизни. Они — та соломинка, которая еще держит на плаву и не дает полностью погрузиться в мрачные мысли…

***

Осень. Серость и сырость. Деревья обнажились, сбросив яркий наряд октября. Их обнаженность пугает: как переживут они холода. Сумеют ли возродиться весной к новой жизни?

Душа моя тоже обнажилась. Она кричит, она плачет, она стонет, она изнемогает. Изнемогает от тоски, горя и одиночества. Еще — от страха перед надвигающейся старостью, одинокой и безрадостной…

…Как жить без тебя, родной? Для чего, знаю — для дочери, внука. Да. Но как жить? Безысходность одолевает. Я уже не вижу смысла в жизни, но жить все-таки очень хочется. Получается, что я борюсь с трудностями жизни и в то же время борюсь за жизнь…

— Почему это произошло именно с нами, так долго идущими навстречу друг другу? Почему ты ушел так рано? — Этот вопрос сверлит душу, разрывает ее на части. И опять:

— Почему ты ушел, оставив меня в этой глуши, где нет ни одной родной души, где только тишина, пустота и одиночество…

Вечера — вот что самое страшное после потери близкого человека. Вечера, выходные и праздники — вот та беда, которая изводит меня. День заполнен житейскими хлопотами.

Ругаю себя за то, что никогда не вникала в мелочи, которые, как мне казалось, делались сами собой. Теперь они обрушились на меня непосильным грузом. Но они же явились и моим спасением. В этом убеждаю себя, изо дня в день повторяя словно молитву: пока я двигаюсь, я живу…

Но осень, милый мой, осень. День стал меньше, мысли — мрачнее, одиночество — наглее. Все серо и уныло.

Ты знаешь, как трепещет маленький листик на осеннем холодном ветру? Я ощущаю себя таким листочком, который дрожит от безысходности и тоски.

А помнишь, ты убеждал, что и на нашей улице будет праздник? И ведь он был. То был краткий миг счастья — жизнь с тобой.

А теперь пустота. Ночь за окном наполнена такой темнотой, что она кажется осязаемой — густой и плотной. А тишина в доме — липкой, словно паутина, которую никак не отодрать от кожи.

Но ведь было так не всегда. Жизнь складывалась из радостных и печальных событий, успехов и неудач, надежд и разочарований. И, что самое главное, — из желания любить и быть любимой. Ведь сущность каждой женщины — это любовь…

Лялькин позор (Счастливая)

Нина Александровна попросила открыть форточку, и Лялька (она же Аэлита), сидевшая у окна, легко вспорхнула на подоконник, потянулась к защелке. Класс взорвался хохотом. Девчушка, ничего не понимая, села и склонилась над тетрадкой.

Сидевшая рядом Юля толкнула ее локтем и прошептала, давясь от смеха:

— У тебя трусики грязные! — и затряслась в беззвучном смехе.

Горячая волна стыда и возмущения захлестнула сознание девочки. Слезы, непонятно откуда взявшиеся, переполнили глаза-блюдца:

— Не может быть!.. Я утром одела все чистое.

Юлька в ответ только пожала сочувственно плечиками. А глаза ее продолжали смеяться.

Класс постепенно затих, забыл происшедшее. Только у Ляли бешено колотилось сердечко. Она никак не могла дождаться переменки. А звонка, как назло, все не было.

При первых же его звуках девчушка с горящими щеками пулей выскочила из класса, а за ней, все еще давясь от смеха, неслась подружка.

В туалете они замерли, тупо разглядывая пятно на трусишках. Побледневшие вмиг девчонки, молча уставились друг на друга.

— Что это? — прервала молчание Юлька.

— Не знаю… Я нигде не поранилась… — прерывистым шепотом пролепетала вторая.

Юльке уже было не до смеха. Она пыталась утешить подружку:

— Может ты не заметила, может прыщик какой-то расцарапала…

Они внимательно рассматривали бельишко. Но причину странного пятна понять не могли.

Притихшие и обескураженные, девочки вернулись в класс. Мальчишки, уже позабывшие о случившемся на уроке, затеяли драку, и им было не до насмешек. Дело в том, что разнимать драчунов явился сам директор. Это и спасло Ляльку от позора.

Класс все забыл. А она ничего не слышала на уроке. Одна мысль не выходила из ее разгоряченного сознания: что бы это могло быть? Да уши горели — теперь все будут болтать об этом…

Домой не шла. Летела. Обрадовалась, что дома никого не было. Переоделась и успокоилась.

А назавтра было воскресенье. Она любила в такие дни поваляться в постели, понежиться. На кровати напротив тихо посапывала средняя сестра, Соня. Она на четыре года была старше Ляли. Родители ушли за покупками. Лялька сладко потянулась, нехотя встала и поплелась в туалет. И там ее опять обдало кипятком от ужаса — странное пятно достаточно большого размера растекалось по трусишкам. Бедняжка вспотела от страха и побежала будить сестру:

— Сонь, Сонь, послушай, — и она стала быстро, бессвязно шептать сестре на ухо, обливаясь слезами. Но Сонька только рассмеялась и надменно произнесла:

— Ну и что? Это у тебя бяки.

— Какие еще бяки?!

— Ну месячные так называют, — и медленно, как бы издеваясь, протянула — мен-стру-а-ция. Поняла, малая?

— А что это такое?

— Что, что. Теперь каждый месяц так будет.

Лялька взорвалась слезами.

— И не реви, — сестра подробно и с важностью провела инструктаж. И даже подарила малой несколько прокладок.

— А маме сказать?

— Как хочешь. Я не говорила. Правда приходится выпрашивать каждый раз денежки на эту хрень, — небрежно кивнула в сторону прокладок.

На этом серьезный разговор сестер закончился. Ляля целый день ходила задумчивая и не могла определиться, как относиться к странным изменениям. С одной стороны, это, конечно, ужасно. Каждый месяц и целых четыре дня! С другой стороны, Соня сказала, что теперь она, Лялька, стала девушкой. Это звучало гордо и успокаивало. Даже дискомфортное состояние уже не расстраивало ее. Только тяжело было вспоминать о происшествии в классе.

Зато в понедельник мальчишки изгонялись из класса на каждой переменке. А девчонки шушукались, и с завистью смотрели на Ляльку. Она важничала, поучая подружек. И те слушали ее со страхом, любопытством и замиранием сердца. Всем хотелось поскорее повзрослеть.

Какая она счастливая, эта Лялька…

Суп с фрикадельками (Первый поцелуй)

Вдоль небольшой речушки медленно, взявшись за руки, идут двое. Им по двенадцать. Она, маленькая, худенькая, курносенькая, пучеглазая и большеротая. Стрекоза, как ласково называл ее отец. Он — среднего роста, пухленькие щечки и губки словно у девочки. Херувимчик, да и только.

Они идут молча. Им хорошо просто идти рядышком и молчать. Коснувшись друг друга локтем, они прямо шарахаются в сторону.

Солнце как бы нехотя опускается за горизонт. Его последние затухающие лучи еще согревают их счастливые лица. Вот они остановились и смотрят друг другу в глаза. Он, мучительно думая, что сказать. Она — сплошное ожидание. Ожидание чего — не знает, но чего-то ждет.

— Завтра на великах поедем?

— Да, — чуть слышно шепчет она.

— А Шурик?

— Не знаю. Велик только один.

— Ты у меня на раме.

— Тогда поедем.

И опять идут молча. Уже темнеет. Пора домой. Но так не хочется расходиться. Он вдруг резко останавливается и так же резко, коротко чмокает ее в щечку. Она отстраняется, словно от удара, но удара приятного. Что делать, как поступить — не знает. И только тихо спрашивает:

— Что ты, зачем?!

— Тебе неприятно?

В ответ — молчание. И сразу какая-то неловкость накатывает на обоих. Они растеряны и не знают, как дальше быть. Она находится первой:

— Пойдем домой…уже поздно…

Они опять идут рядом, но уже не держатся за руки. Им кажется, что произошло что-то такое, из-за чего вдруг они изменились и уже не смогут как прежде просто дружить, просто кататься на велосипедах. Просто бежать весело из школы. Все это ушло. Появилось нечто новое. Они пока не знают, хорошее это или плохое, только чувствуют, что все вдруг изменилось.