Даже при таких поборах Элла быстро скопила нужную сумму и отвезла долг мастеру на Пушкинскую.

— Купите себе лучше «Эрику», — посоветовал он. — Этот гроб все равно скоро опять сломается.

— Где же мне взять «Эрику»? — вздохнула Элла. — Их в магазинах не продают.

— А вы, я извиняюсь, где учитесь? — спросил мастер. — В «Лумумбе»? Там у вас не то что «Эрику», звезду с неба достать можно!

Он был прав. Стены общежития пестрели объявлениями «Куплю — продам — меняю». Приходили какие-то молодые люди, не имеющие отношения к УДН, и скупали у студентов «фирму», как тогда говорили, с ударением на последней букве. Элла уже знала, что их называют фарцовщиками и что эти вещи они потом перепродают втридорога.

Первым делом Элла, конечно, обратилась к Кароле Зигель, своей соседке по комнате, но у Каролы машинки не было, а достать ее — да и то вряд ли! — она смогла бы, разве что вернувшись в ГДР. Карола собиралась домой в ГДР только на летние каникулы. Делать было нечего, Элла повесила объявление «Куплю пишущую машинку «Эрика». Это означало, что она опять должна копить деньги.

На объявление откликнулся польский студент Марек Пясецкий, неприятный, наглый парень, имевший репутацию первого фарцовщика УДН. Он окинул Эллу оценивающим взглядом и запросил полторы тысячи рублей.

— Могу скинуть немного, если породнимся, — добавил он, ухмыляясь. — Но только с резинкой.

— Пся крев, — ответила Элла, чувствуя, как в душе поднимается ненависть и к нему, и к себе самой. И почему в любом языке первым делом запоминаются ругательства? — Засунь свою резинку знаешь куда?

— Да я-то знаю, — загоготал он.

— А ко мне близко не подходи, — продолжала Элла. — Я детдомовская, я троих таких, как ты, уже отправила на инвалидность.

Она вновь поехала на Пушкинскую в ремонтную мастерскую и рассказала знакомому мастеру о своих злоключениях. Умолчала только о цене, которую заломил Марек, и о предложенной им скидке.

— У вас же есть связи, — принялась упрашивать она. — Достаньте мне «Эрику»! Ну не могу я больше пальцы ломать на этой «Москве»! И каретка опять заедает.

— А я предупреждал, — отозвался мастер. — Ладно, повезло тебе, есть у меня «Эрика». Восемьсот, — добавил он.

У Эллы было только триста, она попросила, как в прошлый раз, продать ей машинку в рассрочку. Он заупрямился.

— Ну ты сама сообрази: машина уйдет влет. Какой мне смысл ждать, когда я могу взять все деньги сразу?

— Такие деньги мало у кого найдутся сразу, — возразила Элла. — Зато меня вы уже знаете. Я не обману.

— Это ты, девочка, жизни не знаешь! Да у меня ее с руками оторвут!

— Я заплачу тысячу, — сказала Элла в полном отчаянии. Заработать тысячу рублей — это ей надо было полгода трудиться и ни копейки не тратить на себя. И то, если очень повезет. Но не отступать же! — А пока возьмите триста. И давайте машинку.

— Ишь, какая ушлая! — покачал головой мастер. — Ладно, бери. «Москву» свою притарань. Я ее на запчасти разберу.

— В зачет пойдет? — осведомилась Элла, сама удивляясь, откуда у нее взялись такие базарные замашки. Не иначе как школа Марека сказалась.

— Ладно, скину пятьдесят, — согласился мастер.

— Сто, — сказала Элла. — Ее переть сюда — очуметь можно.

— Пятьдесят, — повторил мастер. — Не стоит она стольника.

— За пятьдесят приезжайте к нам на Миклухо-Маклая, — пригласила его Элла, — и тащите ее сами.

— Больно надо, — усмехнулся он. — Сама привезешь. Куда ж ты денешься? Для тебя и полтинник — большие деньги.

Элла ушла из мастерской, унося с собой за удобную ручку веселый рыжий чемоданчик тисненой кожи. Ей казалось, что она купила щенка. Друга на всю жизнь.

Так и вышло. С «Эрикой» она удвоила производительность. Но Элла страшно боялась, что машинку могут украсть, и стала сдавать ее комендантше на хранение. Это стоило ей лишнего рубля в день, да и доверия комендантша не внушала. За стольник она могла соблазниться и отдать машинку кому-нибудь… Словом, новый друг стал для Эллы постоянной головной болью.

Но тревожилась она напрасно. Комендантша хорошо умела считать и понимала, что синица в руках — верные шестьдесят рэ в месяц, как с куста! — лучше одноразового стольника.

«Москву» Элла отвезла в мастерскую, попросив у своей соседки Суан Мин крепкий брезентовый рюкзак, и бдительно проследила, чтобы мастер вычеркнул из ее задолженности полтинник.


Студенты Университета дружбы народов делились на богатых и бедных. Богатыми были представители стран Варшавского договора, многие арабы, некоторые выходцы из Африки и Латинской Америки. Самыми бедными были вьетнамцы и афганцы. Но беднее всех была москвичка Элла Королева. У Суан Мин хоть рюкзак был.

С соседками по комнате Элла старалась ладить, хотя все они были очень разные. Бедной Суан Мин с трудом давался русский язык. Ее вьетнамское горлышко было не приспособлено для произнесения длинных слов вроде «усовершенствование». Ей не хватало дыхания, приходилось говорить по слогам в два-три приема. Элла старалась помочь ей чем могла. Суан Мин готовилась поступать на медицинский факультет.

Практичная Карола Зигель готовилась поступать на экономический. Она уже прилично говорила по-русски: учила язык еще в средней школе у себя, в ГДР. Элла и ей помогала, но в обмен на занятия немецким.

— Немецкий язык очень трудный, — пыталась отговорить ее Карола.

— Немецкий язык — один из самых древних в Европе, — возразила Элла. — Он основан на системе правил. Надо только выучить правила.

Она принялась учить немецкий, и вскоре он сослужил ей добрую службу.

Кубинка Ампаро Муньес была легкомысленной лентяйкой и хохотушкой, думала только о мальчиках, тянула Эллу с собой на танцы. Она приехала по целевой программе — поступать на аграрный факультет, но мысли о выращивании сахарного тростника посещали ее редко. Элла раздобыла в библиотеке самоучитель испанского, справедливо рассудив, что он близок к французскому, и грех было бы его не выучить. Заниматься с ней Ампаро было лень, и она помогала главным образом тем, что приносила одолженную у земляков газету «Гранма» да дешевые американские детективы в бумажной обложке, переведенные на испанский, но Элла и за это была благодарна.

Она сама не понимала, откуда у нее берутся силы, но изучала одновременно три языка, «подхалтуривала» на машинке и читала запоем. На танцы не ходила: и не хотелось, и не в чем было. Больше всего она мечтала поскорее расплатиться с висевшим на ней долгом. И тут ей привалила неожиданная удача.

Как-то раз, уже в самом конце подготовительного семестра, к ней подошел молодой преподаватель, специалист по науке, вероятно, имевшей отношение к ее предкам: африканистике. Элла ко всем мужчинам относилась настороженно, но этот вежливый молодой человек с золотисто-каштановыми волосами и глазами цвета «лесной орех» ей понравился.

— Лещинский, — представился он. — Феликс Ксаверьевич.

«Ну хоть не Эдмундович», — мысленно усмехнулась Элла.

Лещинский как будто угадал ее мысли.

— Я Феликс, но не Железный, — улыбнулся он. — Вы, говорят, берете тексты на перепечатку?

При этом он окинул ее взглядом, но необидным, не оценивающим, как Марек Пясецкий, — а полным восхищения.

Перед ним стояла девушка в унылой москвошвеевской юбке, скроенной топором и состроченной суровой ниткой, и в трикотажной кофточке с ядовито-розовыми букетами на сером фоне. Кофточка была импортная, их «завезли» и «выбросили» на прилавки в большом количестве. Особенно забавно было считать эти букеты, спускаясь или поднимаясь по эскалатору в метро. Элла хотела купить платье в комиссионке, но у нее денег не хватило. На ногах у нее были тряпичные тапочки.

Эти жалкие одежки не могли ни скрыть, ни замаскировать, ни исказить ее тяжелую, сочную, спелую красоту. Они казались мусором, оставленным на песке роскошного пляжа. Ее кожа цветом напоминала жженый сахар. Феликс вспомнил, как в детстве мама иногда баловала его этим немудрящим лакомством. Ему нравился весь процесс: они высыпали сахар в раскаленную чугунную сковороду с толстым днищем, помешивали его, следили, как он плавится и превращается в густую карамель. А потом вычерпывали столовой ложкой на большое белое блюдо, и он застывал прозрачными лепешками в точности такого же сладкого цвета, как кожа этой девушки. И глаза у нее были «сладкие», похожие на горячий шоколад. Ее хотелось попробовать на вкус.

— Да, беру, — ответила она. У нее был низкий, но мелодичный — «виолончельный», определил он про себя, — голос. — А какой у вас объем?

Объем оказался велик: коллективная монография, тридцать печатных листов. Больше шестисот машинописных страниц. Только сам Лещинский свою вводную главу напечатал на машинке, но и ее нужно было перепечатать, она вся была испещрена правкой. Остальные представили свои «параграфы» в рукописном виде. Кое-кто вообще ничего еще не представил.

— А как же делать нумерацию? — спросила Элла. — И какой срок? У нас экзамены скоро.

— Разве вам нужно сдавать язык? Вы по русскому могли бы не сдавать, а принимать экзамен.

— Я буду сдавать английский, — сказала она, даже не сознавая, что это комплимент. — Вот если бы можно было сдать досрочно…

— Можно, — оживился он. — Я вам это организую. А вы готовы? Обычно студентам не хватает одного дня, а потом — одной ночи.

— Я готова, — твердо ответила Элла.

Он удивился, а она лишь пожала плечами. Не объяснять же ему про подкоп?

— Хорошо, я договорюсь на кафедре, — пообещал Лещинский. — А насчет нумерации… вы пока начинайте, там несколько частей идет подряд, а потом я вам остальное донесу. Вытрясу из своих оболтусов. Вечно тянут до последней минуты!

Узнав, что она берет по тридцать копеек за страницу, он решительно предложил пятьдесят. Триста с лишним рублей. Элла не стала спорить. Эти деньги помогут ей достичь заветной тысячи!