— Да кому они нужны, эти его романы? За них денег не платят! Ну согласись — это же смешно, в самом деле, делать всю жизнь то, за что тебе никто и никогда спасибо не скажет, а главное, не заплатит…

— Не знаю, — пожала плечами Василиса и улыбнулась вдруг от души. — Мне вот не смешно. И почему это не заплатят? Вы что, читали эти его романы, да? Что, плохо написано, да?

— Да делать мне больше нечего, что ли? Сейчас вот все брошу и сяду какую-то глупую писанину читать! Работать надо, а не ерундой всякой заниматься…

— Ну, если не читали, то откуда тогда знаете, что это ерунда? Может, и не ерунда вовсе?

— А чего это ты его так защищаешь, а?

— Я не защищаю, я просто понять пытаюсь…

— Ага… Рассказывай сказки. Да ты на него просто запала, девушка, вот и все твое понимание!

— Я?! Запала?! — вдруг слишком громко, слишком гневно и совершенно, ну совершенно искренне возмутилась Василиса. Точно так же возмутилась, как давеча уличенный Мариной в этом же самом преступлении Саша. Гневность и искренность этого возмущения отметила про себя и Марина, и усмехнулась понимающе на Василисино в следующий миг произнесенное: — Господи, да что вы такое говорите вообще, глупости какие! Абсолютные, просто абсолютные глупости!

— Ну, так если не запала — откажи в комнате! А? Слабо?

— Но как же…

— О деньгах не беспокойся, еще раз говорю! Это уж моя забота будет! Ну как, по рукам? Договорились?

— Так, постойте… — покрутила головой Василиса, пытаясь прийти в себя и даже выставила, словно защищаясь, слегка ладонь вперед. — Постойте. Ни о чем таком я с вами договариваться не собираюсь. Это во-первых. А во-вторых, ни на кого я не запала и в ближайшее время западать тоже не собираюсь. Все. Извините, у меня дел много…

Она торопливо поднялась из-за стола, так же торопливо сложила в мойку пустые чашки. Марина сидела, наблюдала за ней молча, усмехаясь про себя и думая при этом, что и не таких еще гордо-сознательных она обводила вокруг пальца, и не такие ломались от ее матушки-настырности, до самых печенок достающей…

— Ну что ж, Василисочка, спасибо за чай, за душевную беседу. Пойду я, пожалуй. У меня ведь тоже дел много, знаете ли.

Она торопливо соскочила со стула и тут же умчалась в прихожую, оделась по-солдатски быстро и, не попрощавшись с Ольгой Андреевной и Петькой, выскочила за дверь, по-хозяйски уверенно как-то справившись с капризным замком. Выйдя из двора и благополучно перебежав дорогу, она так же по-хозяйски уверенно открыла дверь Василисиного кафе. Усевшись за столик, огляделась, нетерпеливо замахала рукой и без того уже спешащей к ней с меню официантке. Запросив вместо положенных отбивных к себе хозяина, в ожидании достала из сумочки пудреницу и внимательно оглядела себя в маленькое зеркальце. Сама себе очень понравившись и улыбнувшись, так и оставила эту улыбку на своем лице — для разговора с Сергунчиком очень даже может пригодиться…

Он уже несся к ней через весь зал, грациозно огибая столики, что довольно-таки странно смотрелось при его совсем не хрупком телосложении: имея от природы чуть больше полутора метров росту, Сергунчик умудрился отрастить себе порядочный пивной животик, наличия которого совсем даже не стеснялся, а наоборот, стремился всегда гордо выставить его вперед.

— Мадам Марина, какая радость, что вы вновь зашли под мой кров! Я счастлив, абсолютно счастлив снова вас видеть! Позвольте, позвольте ручку…

Галантно поцеловав ручку, он тут же уселся напротив Марины, преданно уставился в ее лицо. Похоже, Сергунчик и в самом деле был страшно рад…

— А я ведь к вам по делу, Сергей Сергеич! — еще лучезарнее улыбнулась ему Марина. — И по очень деликатному, знаете ли.

— Да? — оживился Сергунчик и даже подпрыгнул слегка на своем стуле. — По деликатному, это хорошо… Я весь, весь во внимании…

— Вы знаете, наверное, у вас тут судомойкой такая высокая девушка работает, Василиса…

— Коняшка, что ли?

— Как? — опешила Марина радостно-заговорщицки. — Коняшка? Это ее здесь так называют, да? А что, похоже…

Она вдруг расхохоталась весело, откинув голову назад. И со злорадным удовольствием подумала — вот так вот тебе, гордая и злая девчонка… Чего бы ты из себя ни гнула, все равно ты — коняшка… Но в следующую уже минуту, состроив жалостливую мину и сведя брови домиком, она наклонилась доверительно к Сергунчику и тихо попросила:

— Сергей Сергеич, эта девушка очень, очень нуждается в помощи и сочувствии…

— А что такое? — насторожился тут же Сергунчик.

— Да у нее, знаете, сейчас брат и бабушка на руках, а помочь совсем, совсем некому. А у бабушки инсульт был недавно — сами понимаете, на одни только лекарства-уколы расходов море… Ей бы помочь надо, а, Сергей Сергеич? Жалко же человека! Отнеситесь по-человечески, и вам зачтется… Все же мы люди в конце концов и помогать друг другу просто по-христиански обязаны…

— А как я могу помочь-то? — развел руками Сергунчик.

— Ну что значит, как? — терпеливо и вкрадчиво-проникновенно продолжила Марина. — Понятно, как. Материально, конечно. Зарплату, например, прибавить или разово поддержать…

— Тогда лучше разово…

Глаза Сергунчика вмиг посерьезнели, кожа на лбу скукожилась и принялась ходить толстой и мелкой складочкой. Сергунчик думал. С одной стороны, не хотелось, конечно же, выглядеть перед этой красавицей в невыгодном для себя свете, а с другой стороны, всем коняшкам материально не напомогаешься… Да и вообще странно как-то. Чего это он должен о судомойке какой-то думать? Она вообще сама по себе странная и непонятная, Коняшка эта. Раз так трудно ей, попросила бы помощи. Вон недавно Анжелка, официантка молоденькая, у него надбавку к зарплате себе выревела, как он ни сопротивлялся… А он и дал. Потому что хорошая девка, своя. Безотказная во всех абсолютно смыслах. А Коняшке-то за что? Но раз эта красавица просит…

— Хорошо, Мариночка, я ей помогу, конечно. Как ты думаешь, сто долларов ей хватит?

— Ну-у-у… Сергей Сергее-е-е-ич… — протянула Марина разочарованно, откинулась на спинку стула и замолчала презрительно.

— А сколько? Двести? — торопливо поправился Сергунчик.

Марина молчала. Протянув руку, начала выстукивать толстенькими нарощенными ноготками нервную дробь по белой крахмальной скатерти.

— Триста?! — ахнул Сергунчик и тут же пожалел о сказанном. Слово-то не воробей, вылетит — не поймаешь…

— Ну, это еще туда-сюда… — медленно произнесла Марина и убрала со стола руку, и снова улыбнулась дружески. — Как хорошо, что я в вас не ошиблась, дорогой мой Сергей Сергеич! Вы действительно оказались очень чутким, добросердечным и отзывчивым человеком!

— Да я-то чего, Мариночка! Это вы, вы поразили меня в самое сердце! Вы такая умница, такая красавица, да еще к тому же и добрейшей души человек — о других вон как печетесь…

Так, изображая невольно петуха и кукушку из известной всем еще со школьных времен басни, они остались очень довольны друг другом, и Марина, пропустив мимо ушей «умницу-красавицу» как само собой разумеющееся, скромно пожала плечиками, согласившись будто только на «добрейшую душу». Опустив свои красиво подкрашенные глазки, она выдержала обязательную минутную паузу и снова подняла их на Сергунчика, хлопнув ресницами благодарно и наивно. Потом произнесла скромно:

— Ну что вы, Сергей Сергеич… Надо же помогать друг другу, что вы… И все мы люди в конце концов… 

12

Неприятный осадок в душе после кухонной этой беседы с Мариной никак не проходил. Занимаясь мелкими домашними делами, Василиса все время мысленно возвращалась к тому разговору и не понимала сама, что ее больше возмущает — поведение гостьи, странная эта ее просьба или совершенно, ну совершенно дурацкое обвинение в том, что она на Сашу запала. Потом вспомнилось ей вдруг, как говаривал отец в таких случаях — если сердишься на человека очень уж сильно, то это значит всего лишь, что он тебе правду сказал… Она даже вздрогнула от этой мысли и еще яростнее начала терзать теркой толстенькую морковку, и одернула сама себя решительно и с возмущением — только этого ей сейчас не хватало. Глупости какие. Нет, нет и нет. Ну просто совершенно наглая женщина эта Марина, ну просто совершенно глупая и несет всякую чушь…

Из неуютно-яростной этой задумчивости вывел Василису дверной звонок. Бросив на стол недотертую морковку и наскоро ополоснув руки, она быстро прошла в прихожую, открыла дверь и недоуменно уставилась на стоящую за порогом девчонку в красной вязаной шапке с помпоном, с торчащими из-под нее в разные стороны кудряшками, ранцем за плечами и огромным пакетом, ручки которого уже с трудом удерживались в отчаянно сжатом из последних сил маленьком кулачке. Василиса было уже открыла рот, чтоб спросить, не ошиблась ли девчонка дверью, но тут до нее вдруг дошло…

— Колокольчикова?! — ахнула она, приложив ладонь к груди и удивленно продолжая разглядывать очень тоненькое, трогающее своей хрупкостью душу и отчаянно-белобрысое создание. — Ты ведь Лиля Колокольчикова, да?

— Да. А откуда вы меня знаете? — пропищало создание довольно-таки уверенным голоском и подняло на Василису удивленные и в самом деле колокольчиково-васильковые яркие глаза. — Я, собственно, к Барзинскому, ну, к Пете то есть, пришла… Он же болеет, я ему фрукты принесла и задания домашние, по русскому языку и математике…

— Заходи, Колокольчикова! — широко улыбнулась и так же широко открыла ей дверь Василиса. — Раздевайся, проходи вон туда…

Проходя по коридору на кухню, она заглянула мимоходом в Петькину комнату и улыбнулась понимающе, увидев в открытую дверь, как братец торопливо сматывает с горла старую бабушкину шаль. Да уж. Она его понимала. Что же это — такая дама в гости пришла, можно сказать, мечта всей Петькиной жизни сама к нему в дом заявилась, а он тут валяется практически в неглиже… Обернувшись от кухонных дверей к Колокольчиковой, уже снявшей куртку и направляющейся к Петькиной двери, Василиса произнесла уважительно: