— А это не наше с тобой дело, дорогой мой внук Петруша, кто из них кого достал, — поправляя свесившееся до самого пола одеяло, ласково проговорила Ольга Андреевна. — Наше дело сидеть в сторонке и в чужие отношения ни при каких обстоятельствах не вмешиваться. Ты поспи лучше, Петенька. Или хочешь, я почитаю тебе вслух?
— Слушай, Василиса, я вот у тебя спросить хочу. Тебе твой хозяин совсем мало платит, да? — задушевно спросила Марина, усевшись за кухонный стол.
— Хм… — пожала плечами Василиса. — Странный вопрос какой… А сколько он должен платить судомойке, интересно? Много, что ли?
— Ну да… Ну вообще, есть же еще и человеческий фактор… Сочувствие, например…
— То бишь жалость, что ли?
— Ну почему сразу жалость? Всякие же бывают обстоятельства, все мы люди. По-моему, лучше себе зарплату пойти попросить добавить, чем рядом чужого человека терпеть…
— Это вы, Марина, Сашу имеете в виду?
— Да. Сашу. Моего мужа, между прочим.
— А вы знаете, я лучше потерплю рядом чужого человека. Пусть и вашим мужем он будет, мне все равно. Меня больше этот вариант устраивает. Я от него получаю деньги за то, что сдаю ему комнату. И все. А в кафе я получаю деньги за то, что мою посуду. И все…
— А просить, значит, никого ни о чем не будешь. Гордая, значит.
— Ну почему сразу гордая? — пожала плечами Василиса и поморщилась — не нравился ей этот разговор, и Марина ей эта не нравилась, и чаепитие это дурацкое тоже не нравилось. — По-моему, это не гордость вовсе, а обыкновенный порядок вещей. Зачем же просить, если другой выход можно найти?
— Ну да, ну да… — вдруг злобно сузила глаза Марина. — Смотри, какие нежности при нашей-то бедности. Да ты, милая, потому так рассуждаешь, что в настоящем дерьме еще не плавала, видно. Когда в нем, в родимом, плаваешь по самые уши, то слов таких — порядок вещей — и не знаешь вовсе. Иногда так жизнь припирает, что и не задумываешься ни о каком таком порядке, прешь напролом, и все! Вот я тебе про себя, например, расскажу…
Василиса опять поморщилась и вздохнула, уставилась обреченно в свою чашку с чаем. Вовсе не хотелось ей слушать о жизни этой так бесцеремонно ворвавшейся к ней в дом женщины, но что делать — не выгонять же ее силой отсюда. Да и Саша просил перетерпеть… А история ее, судя по всему, действительно грустная, раз с такой страстью о дерьме толкует. Хотя, может, и самая что ни на есть обыкновенная…
В отличие от Василисы Марина вынырнула совсем, совсем из другой жизни. Не богато и с комфортом обустроенной, а наоборот, из безысходной и убогой. В город она приехала из неизвестного русского селения — то ли заштатного городка, то ли рабочего поселка, которые во времена социализма отстраивались в огромных количествах вокруг всяческих заводов и фабрик — так называемых градообразующих предприятий. Вот и их городок кормился вовсю от небольшого заводика, производящего какую-то сельскохозяйственную продукцию — то ли косилки, то ли молотилки, потом уж и не помнил никто толком. Так уж получилось, что годы ее юности как раз совпали с медленным умиранием этого самого заводика и, как следствие, с умиранием городка и развалом их когда-то крепкой и надежной семьи. Сначала потерял работу папа. Промыкавшись дома два года, запил с горя. Потом потеряла работу мама. Потом за ограбление киоска попал в колонию шестнадцатилетний братишка — он и взял-то там ящик пива да коробку «Сникерсов», вожделенного по тем нищим временам американского лакомства, и все… Жалко было мальчишку до ужаса — не бандитом же он был в конце концов… А только денег на адвоката хорошего, конечно же, у них тогда не нашлось. Да и откуда бы они взялись, деньги эти, когда и десятку-то занять не у кого во всей округе было, не одни ж они в таком вот плачевном состоянии оказались. Это еще слава богу, что остался у них небольшой участочек земли в садоводческом товариществе, выделенный отцу еще в лучшие времена расцвета заводика, от него в основном и кормились; целое лето возились с матерью на грядках, потом делали закрутки, варенье всякое варили, когда сахар был, даже кур там держали и кроликов — самое настоящее натуральное хозяйство вели, в общем. Деньгами иногда помогали бабушка с дедушкой с нищей своей пенсии, да их и не особо видно было, денег этих — отец все пропивал. Потом начал вещи последние таскать из дома…
Нет, Марина очень любила своих родителей. И отца нисколько не осуждала — не виноват он ни в чем, от безысходности пьет. А только выхода у нее после школы, кроме как уехать в никуда из этого городка, тоже никакого не было. Мать справила ей на последние деньги кое-какую китайскую одежонку и отпустила с богом, предварительно вся уревевшись, конечно, донельзя — куда дочка едет, что ее там ждет… Приехав в город, Марина поселилась тайком у подруги в общежитии — взятку дала вахтерше, та и пропускала ее мимо себя, будто не замечая. Спала на полу, под столом, чтобы не дай бог не помешать кому, иначе нажалуются и выгонят… Как и Василиса, устроилась позже судомойкой в столовую, и то с огромным трудом, потому что не брали никуда без прописки. Зацепилась немного, так сказать. И, не теряя времени, принялась смотреть по сторонам, заводить знакомства, приглядываться-примериваться к этой суетливой городской жизни, искать свою маленькую в ней дырочку, в которую можно скользнуть и закрепиться в ней попрочнее, местечко свое забить, пусть крошечное, но доходно-удобное. А там видно будет… Таким образом она, можно сказать, очень даже удачно и влилась-вписалась в ряды распространителей «Гербалайфа», уже вовсю раскинувшего в то время в стране свой коварный шатер-замануху. В ряды первых его ласточек она, конечно, попасть не успела, но стала зато его юным талантливым воспитанником, его счастливым ребенком, с благодарностью впитывавшем, как целебное материнское молоко, все хитрые премудрости его системы, и изо всех сил старательно лепилась-подстраивалась под эту веселую компанию настырных коробейников, и с особенной тщательностью взращивала в себе способность к неуемной этой панибратской настырности. Потому что поняла в одночасье — когда за спиной твоей не стоит никто, надо просто ломиться и ломиться вперед, и унижаться, и косить под дурочку, и выпрашивать, и вымаливать… И еще поняла, что ломиться таким образом и не трудно вовсе, что большинство людей, раздражаясь от ее навязчивости и пытаясь отпрыгнуть подальше скоренько, очень легко идут на уступки не только при втюхивании им жутко полезного продукта, но и во всем остальном так же. И если она, не дай бог, потеряет вдруг эту в себе способность и вспомнит про гордость, как эта узкоглазая девчонка, то в следующий же момент снова погрязнет в прежнем безысходном дерьме по самые уши… В общем, очень и очень хорошая вещь, настырность эта. Своеобразный и хитрый дар судьбы, привередливый ее выбор — кому она талант дарит, кому настырность… Жаль только, что вместе они почему-то не совпадают. Не бывает у судьбы двойных даров. Вот бы кому-то повезло… Ну, да ей, судьбе, виднее, кому какой дар давать и кому какой он больше надобен. В общем, после благополучно развалившегося «Гербалайфа» Марине уже довольно легко давалось прибыльное для себя распространение чудных продуктов из любой области, будь то омолаживающая в один момент косметика, или «от всех болезней» китайско-тибетские травы, или моющие всякие необыкновенно-хозяйственные средства…
Так что уступать Сашу и отпрыгивать в сторону Марина не собиралась вовсе. Ни при каких таких обстоятельствах. Это пусть другие от нее отпрыгивают, уступая, а она — нет. Она всего лишь решает проблему здесь и сейчас, в этом определенном жизненном промежутке, в этой вот убогой квартире. Надо во что бы то ни стало уговорить, уболтать, заставить сделать по-своему, надо любыми средствами вернуть его домой хоть ненадолго, а там уж видно будет. Будет другой промежуток жизни, будут другие и средства, и действия…
— Ну, вот скажи, как можно при такой жизни гордой быть? — закончила свой рассказ вопросом Марина и уставилась на Василису выжидательно. — Когда каждый день как по канату ходишь, и никто тебя не пожалеет, и заботу о тебе трогательную не проявит… Когда и жить негде, и сама ты никто и звать никак — женщина без определенного места жительства и прописанного в трудовой книжке места работы…
— Так. А что вы мне предлагаете-то, не поняла? По-прежнему взять и объявить Саше, что ни с того ни с сего отказываю ему в жилье?
— Ну да! — радостно подхватила Марина и даже наклонилась вперед всем корпусом. — Именно так! А материально не пострадаешь, можешь на этот счет не беспокоиться. И вообще работа у тебя тяжелая, вредная, и оплачиваться она должна раза в два, я думаю, больше…
— Да при чем тут моя работа! — начала тихо сердиться Василиса. — Никто мне больше платить не будет, это и так ясно.
— Ну, а если б заплатили? Тогда жильцу отказала бы?
— Не знаю… — пожала плечами Василиса. — Как-то странно это все… Ну, а с чего вы взяли, например, что Саша непременно домой вернется? Он с таким же успехом может другую какую комнату снять…
— Да вернется, непременно вернется. Для того чтобы найти комнату, время нужно. А его у него нет. Он же без своего ноутбука и дня прожить не может. Пялится и пялится в него целыми сутками… Обиделся он на меня, видишь ли… Да я же как лучше хотела, я ж спасти его хотела, в свет да в люди вывести! У него ж руки золотые, и голова золотая, мог бы такие деньги зарабатывать! Откуда я знала-то, что он на такой поступок решится вообще! Сидел, молчал, слушал — тихоня тихоней. Я думала, он понимает, а он… Нет, чтобы женщину, рядом живущую, постараться осчастливить…
— То бишь вас, да?
— Ну да…
— То есть вы хотите сделать из человека что-то для себя удобоваримое, а хочет ли этого сам человек, вам, выходит, все равно?
— Так я же и для него лучшего тоже хочу!
— А если ему не надо лучшего? Если ему достаточно хорошего? Вот он романы, например, пишет, и ему от этого хорошо. И никакого такого лучшего не надо.
"Синдерелла без хрустальной туфельки" отзывы
Отзывы читателей о книге "Синдерелла без хрустальной туфельки". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Синдерелла без хрустальной туфельки" друзьям в соцсетях.