– А вы не понимаете? – Степашкин по-гусарски, на каблуках, резко обернулся ко мне.

Он смотрел на меня как на обладательницу Гран-при в соревнованиях по интеллектуальному торможению. На меня так школьная учительница математики посматривала, когда я никак не могла запомнить таблицу умножения. Мне даже стало немножко стыдно, и тем не менее я вынуждена была сказать:

– Нет, не понимаю.

– Вы издеваетесь надо мной, – скорбно улыбнулся Степашкин, снова отвернувшись к окну, – хотя чему я удивляюсь? Все это время вы только и делаете, что надо мной издеваетесь.

– Простите, конечно, но лично мне всегда казалось, что это вы издеваетесь надо мной, – усмехнулась я, упорно не понимая, что к чему. Куда он на этот раз клонит? И не надоело ему сочинять надуманные предлоги для того, чтобы в очередной раз ткнуть меня носом в мою умственную неполноценность?!

– Каким же, интересно, образом?

Нет, и в самом деле – издевается он что ли?

– Вы отчитываете меня даже за пятиминутное опоздание, – принялась монотонно перечислять я, – все журналисты иногда прогуливают работу, но достается от вас почему-то только мне, вы каждый божий день грозите мне увольнением, вы постоянно вызываете меня на ковер, чтобы оскорбить…

– А вы в свою очередь за глаза называете меня биороботом! Думаете, я никогда не слышал? Вы смотрите на меня, как на полного придурка, никогда не поддерживаете разговор, ходите мимо, как будто бы я пустое место, не прислушиваетесь к моим словам даже на планерках и ни разу не поблагодарили меня за те цветы, которые я вам дарил!

– Что? – его словесная диарея на повышенных тонах заставила меня попятиться к стене. – Какие еще цветы?

– Розы! – в его голосе послышались обвиняющие нотки. – Я раз десять посылал вам розы, и вы даже не сказали мне спасибо! Да что там, вы и не улыбнулись мне. Вам было все равно!

От переизбытка противоречивой информации у меня заломило в висках. Розы от неизвестного поклонника… Розы, которые одно время почти каждое утро появлялись на моем рабочем столе… Без визитной карточки дарителя, вообще без любых намеков на его личность.

Неужели… Неужели их и в самом деле подсовывал мне мой главный офисный недруг, Максим Степашкин?!!

– Но… Зачем? – только и смогла тихо спросить я.

– Что – зачем?

– Зачем вы присылали мне розы?

– Да потому что нравишься ты мне, дура стоеросовая!! – рявкнул он. – И не надо делать вид, что ты никогда этого не замечала.

– Но я… Я и правда не замечала никогда, – ошарашенно пробормотала я, – да и как я могла заметить, если вы все время на меня орали и угрожали увольнением.

– Так ведь не уволил же ни разу, – неожиданно спокойным голосом сказал Степашкин, – а все остальное – это была моя защитная реакция.

– Ничего себе защитная реакция, – возмутилась я, – да вы мне чуть всю охоту к журналистике не отбили! И даже по телевизору зачем-то сказали, что собираетесь заменить своего заместителя!

– А, так вы все-таки видели тот сюжет, – улыбнулся он, – это была спонтанная злость. Глупо, конечно, но я подумал, что вдруг вы посмотрите на меня и заметите… Хотя, зачем это я вам сейчас-то говорю…

– А вместо меня вас заметила моя подруга Жанна, – пробормотала я, – но все равно, вы могли бы держаться со мною повежливее!

– Да скажите спасибо, что я вообще допустил такую никчемную девицу в редакцию, – парировал он, – да вспомните, как вы появились! Вашу так называемую стажировку! Вас же вообще не интересовали статьи, вам с подружкой вашей только и надо было получить гонорар и спустить его на шмотки.

Я застенчиво потупилась. Не могу сказать, что он стопроцентно прав, но какая-то доля истины все же была в его обвинениях. И все же, вспомнив нашу с Леркой первую журналистскую практику, я не смогла сдержать сентиментальную улыбку.

Зря Степашкин так обо мне, я же по сути не виновата. Если бы меня отправили освещать какой-нибудь показ мод (ведь я с юности мечтала именно о работе модного обозревателя) или брать интервью у прославленного дизайнера – я бы не опозорилась и отнеслась бы к этому с должным энтузиазмом. Но нет, две неопытные журфаковские девушки, как выяснилось, до по-настоящему интересных репортажей не доросли. Первое мое репортерское задание было таким: написать о какой-то желудочно-кишечной инфекции, которую можно заполучить, жуя немытые рыночные фрукты. Не так я представляла себе журналистскую свою карьеру, совсем не так. Вместо того чтобы отправиться на закрытый светский раут и задавать ироничные меткие вопросы шокированным моим отточенным интеллектом знаменитостям, пришлось в страшную жару переться в больничное отделение, где томилось несколько десятков мучимым поносом страдальцев. Вникать в их проблемы мне было, мягко говоря, неинтересно. Так что статью я написала кое-как, без души.

Не знаю, может быть, я в чем-то не права…

Но кто вложил бы часть своей души в глупую писанину о поносе?! Не смешите меня.

– Не таким уж плохим работником я и была, – обиженно возразила я, – ну, может быть, только в самом-самом начале. Зато потом, когда я стала редактором рубрики моды, все изменилось.

– Да уж, тряпками вы интересовались всегда, – нехотя подтвердил Максим Леонидович, – а вот на меня вам, как обычно, было глубоко плевать. Вспомните, как я однажды пригласил вас вместе поужинать? И что вы сказали в ответ.

Хм, я смутно припоминала, что несколько лет назад Степашкин, столкнувшись со мной в редакционном коридоре, преградил мне путь и что-то промямлил насчет того, что мне, мол, надо серьезнее относиться к карьере, а то он уволит меня со дня на день. И поскольку, он слишком добр к такой бестолочи, как я, он готов одарить меня парочкой полезных советов в нерабочее время.

Только вот, что я ему ответила, не помню, хоть режьте. Дело в том, что в тот день кто-то из бухгалтерии отмечал день рождения, ну я и хряпнула парочку рюмок домашней наливки в честь именинницы. Так что мне море было по колено. Но уверена, что он как всегда, преувеличивает – при всей моей классовой ненависти к начальственному сословию, я никогда не скатывалась до грубого хамства.

– Вы ответили, что я могу засунуть свои советы себе же в задницу и прокрутить ими четыре раза против часовой стрелки. Вот что вы ответили, если пересказывать дословно.

Я не смогла сдержать рвавшийся на волю идиотский хохоток.

– Что, правда?

– Правда, – выражение его лица было таким трагическим, что я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться, – а еще вспоминается… Один раз я собрал всю редакцию на пикник, к себе на дачу. Если честно, я сделал это только, чтобы увидеть вас. Но вы были единственной, кто не пришел вообще.

Да, припоминаю, как я удивилась, обнаружив на своем рабочем столе отпечатанное на цветном принтере приглашение. Весьма игривый текст сопровождала фотография Степашкина – в неизменной голубой с полосками рубахе он восседал на каком-то замшелом пне возле костра и серьезно пялился в объектив. Естественно, я никуда не поехала.

Во-первых, я принципиальная горожанка. Ненавижу мероприятие, которое имеет благостное название «выбраться на природу». Сначала ты полтора часа угрюмо потеешь в переполненной электричке, потом уныло тащишься сквозь какие-то непролазные леса, где на твои ноги с аппетитом набрасывается ядреная крапива. Пытаясь перейти хиленький ручей по влажному бревну, ты непременно споткнешься и наберешь полные сандалии пахнущей гнилой тиной воды. Уныло бредя сквозь залитое солнцем поле, ты будешь трижды атакована не в меру наглой осой и по закону жанра наступишь в самую середину свеженькой, еще дымящейся коровьей кучи.

Ну а потом тебе придется сидеть на корточках у костра, по мере возможности уклоняясь от едкого дыма. Правда, в качестве награды за адовы муки тебе, быть может, вручат палку слегка пригорелого шашлыка.

Вернувшись домой, ты обнаружишь, что у тебя сгорел нос, расцарапаны ноги, а белые брючки от «Москино», которые ты надела, чтобы быть похожей на румяную любительницу свежего воздуха из журнала «Шейп», испачканы землей и травой.

Ну а во-вторых – ну не глупо ли отправиться на дачу к тому, чей вид провоцирует у тебя лишь неконтролируемые рвотные позывы?

Так что ни на какие шашлыки я, само собой, не поехала.

– Вы поступали со мной очень жестоко, – продолжал распинаться Степашкин, – нет бы сразу сказать, что как мужчина я вас не интересую. Но нет – время от времени вы давали мне надежду.

Кажется, я потихонечку схожу с ума.

Некстати мне в очередной раз вспомнился съеденный в далеком студенчестве галлюциногенный гриб.

– Я? Вам? Каким же образом, интересно мне знать?!

– Однажды я увидел на вашем столе свою фотографию, – потупившись, выдавил Максим Леонидович, – в красивой такой рамочке. Я подумал, что, может быть, вы тоже в меня влюблены, просто подойти стесняетесь…

Я вздохнула. У этой романтической на первый взгляд истории есть весьма логическое объяснение. Дело в том, что когда-то мне вздумалось покинуть насиженную редакцию, чтобы попробовать себя в роли телевизионного журналиста. Принять такое решение было ох как непросто: мое телевизионное будущее было хоть и весьма заманчивым, но все же довольно туманным. Я думала: а вдруг впереди меня ждет что-то худшее, чем привычная ненависть Степашкина?

Это был хитрый психологический ход – распечатать фотографию Максима Леонидовича и вставить ее в красивую деревянную рамочку. Я подумала: если на новом месте мне будет непросто, взгляну на мерзкую физиономию бывшего начальства, и на душе мгновенно полегчает. Мною больше не руководит это тугодумное чудовище, подумаю я, и на том спасибо.

А он, выходит, решил, что я в него тайно влюблена…

Постойте, он сказал не так. Он сказал – «я решил, что вы тоже в меня влюблены, просто подойти стесняетесь…». Тоже! А это значит… нет, только не это… но, похоже, это и в самом деле так… это значит, что…

– Неужели вы и правда не догадались, что я… к вам неравнодушен? – спросил Максим Леонидович, окончательно расставив точки на «i». – Да что уж там… Что я влюблен?