– Доброе утро, ваша светлость.

– Доброе утро, мисс Эштон.

– Правда, чудесное утро, ваша светлость?

– Как вам будет угодно, мисс Эштон, – произнес он с оттенком былого сарказма.

Настроение его все еще было неважным. За весь завтрак ей не удалось увидеть улыбку или даже усмешку на его красивых – теперь она считала их привлекательными – губах, но она была уверена, что со временем хорошее расположение духа вернется к нему. Вне всякого сомнения, такие чудесные перемены к лучшему должны были взбудоражить его.

Откровенно говоря, от волнующих событий вчерашнего вечера у нее слегка кружилась голова. Она больше никак не могла объяснить себе это странное ощущение легкости. Она как будто летала.

Узнав о произошедших переменах, Гертруда всплакнула от радости, а затем они с Марией закружились по комнате, заходясь от смеха.

– Это самое невероятное событие в моей жизни! – воскликнула Мария, встав на цыпочки и обхватив себя руками. – Он улыбался мне, Герти, правда улыбался. И держал меня за руку!

Вытянув перед собой руку, она принялась рассматривать ее, как будто рука внезапно стала золотой.

Гертруда смотрела на не, округлив глаза и прикусив нижнюю губу.

– Его музыка… эта его музыка… я слышала сотни хоралов, но ни один из них не может сравниться с этими райскими звуками, что вылетали из-под его рук. О, его руки просто великолепны! Ты ведь со мной согласна, Герти? Разве его руки не прекрасны?

Гертруда кивнула, и ее глаза еще больше округлились.

– А когда он улыбнулся, – она еще раз повернулась вокруг своей оси и засмеялась, ухватившись за стойку кровати, чтобы не упасть, – то просто весь засветился. Преобразился. Я была прямо зачарована.

Она вздохнула, и в ее глазах появилось мечтательное выражение.

– Когда он заговорил со мной, я вздрогнула, как от раската грома. Каждая моя жилочка завибрировала. У меня перехватило дыхание. Я чувствовала себя так, как будто вот-вот упаду в обморок. Именно в обморок.

– О Боже, – Гертруда поджала губы и нахмурилась.

– Его голос, – продолжала Мария, – похож на темно-синий бархат. Глубокий, сочный и мягкий. Думаю, более глубокий, чем у его брата. Я была потрясена до глубины души.

– Черт, – пробормотала Гертруда и заломила руки.

– Прости, если я веду себя как дурочка. Наверное, похожие чувства испытывает мать, когда ее ребенок делает первый шаг. Месяцы упражнений, ожидания, а затем…

– Знаешь, Герти, – Мария тихо рассмеялась и обвила рукой стойку кровати. – Мне всегда казалось, что подобное торжество должно бить ключом вот отсюда.

Она прижала сжатую в кулак ладонь к сердцу.

– Так оно и было. И отсюда тоже, – она коснулась сначала живота, а потом горла. – У меня такое ощущение, что мое тело готово разлететься на кусочки и рассыпаться, как искры на ветру!

Приподняв бровь, Гертруда подошла к двери Салтердона и спросила:

– А как, милая, ты представляешь себе его чувства? Экономка распахнула дверь и заглянула внутрь. Мария выглядывала у нее из-за спины. Салтердон, полностью одетый, сидел перед потрескивающим камином с раскрытой книгой на коленях. Смотрел он, правда, на огонь. Выражение его лица было не враждебным, а скорее отрешенным.

– Разве он не великолепен? – прошептала Мария. – Не благороден? Не красив? О, Герти, разве он не самый потрясающий мужчина, которого ты когда-нибудь видела?

– Мы говорим о герцоге Салтердоне, так? О том самом человеке, которого ты только вчера вечером называла зверем, считала мерзким и неисправимым?

– Тогда я была слепа. Теперь я… я…

– Похоже, я начинаю понимать, что с тобой творится – пробормотала экономка и покачала головой. – Да поможет тебе Бог, милая, если я права.

* * *

Холодный бодрящий воздух этого пасмурного дня похоже, излечил герцога от утренней хандры. Этому способствовало и время проведенное рядом с Жемчужиной и ее резвым жеребенком. По другому загону расхаживал лоснящийся жеребец серебристой масти. Иногда он фыркал и скакал из конца в конец загона, высоко вскидывая ноги и изогнув шею. Время от времени он вращал головой, затем поворачивал морду против ветра и ржал.

– Пьет ветер, – объяснил Салтердон. – Арабские скакуны известны своими необыкновенными способностями. Они пьют горячие ветры пустыни. Их ноздри как огонь. Силой и выносливостью они превосходят любую другую лошадь.

– Как его зовут? – спросила она, зачарованная великолепием серого жеребца.

– Наполеон.

– Он кажется таким непокорным, ваша светлость. Он опасен?

– Если бы я мог встать с кресла, то показал бы вам, опасен ли он. Опасен? На него может сесть даже ребенок, мисс Эштон. Даже девушка, такая хрупкая и нежная, как вы.

Она зарделась и отвела взгляд, посмотрев сначала на деревья, а потом на хмурое небо.

– Скажите, мисс Эштон, если бы этот жеребенок был ваш, как бы вы его назвали?

Она не сразу обрела дар речи.

– Жеребенок Жемчужины, ваша светлость?

Он кивнул, и шерстяной шарф у него на шее сбился набок.

Мария деловито поправила шарф и позволила себе незаметно для Салтердона провести пальцами по его волосам, лежавшим на спинке кресла. Странно – то, что еще недавно казалось ей отвратительным, теперь притягивало ее, как магнит.

– Я назвала бы его Прекрасной Розой.

– Почему?

– Я… не знаю. Это звучит так женственно. А «Роза» – в честь вашего дома.

Он некоторое время молча смотрел, как жеребенок скачет по бурой траве, а затем сказал:

– Пусть будет Прекрасной Розой.

Затем они целый час сидели под деревом, и она слушала, как он читает вслух «Викария из Уэйкфилда». Марии казалось, что она слышит лирические нотки в его голосе, как в той музыке, что звучала вчера вечером. Неужели всего несколько дней назад он мог только стонать и мычать что-то нечленораздельное? И один его вид пугал ее? А теперь, прислонившись к толстому корявому стволу старого дуба и закутавшись в шаль – погода становилась все хуже, – она закрыла глаза и слушала связную речь Салтердона. Ей казалось, что порывы холодного ветра уносят ее вдаль. Вдруг ей в голову пришла мысль, что она могла бы навсегда остаться здесь, в Торн Роуз, чтобы ухаживать за Салтердоном, заботиться о нем. Все дни она проводила бы рядом с ним, а ночью плавала бы в волнах его музыки и молилась, чтобы он хотя бы еще раз за всю жизнь обнял ее.

Внезапно наступившая тишина заставила ее открыть глаза. Салтердон пристально смотрел на нее, и во взгляде его мелькала тень былого гнева. Книга лежала на траве у его ног.

– Ваша светлость?

– Скажите, зачем мне все это, – он безнадежно махнул рукой, – когда проклятые ноги не работают?

* * *

После полудня неожиданно приехала герцогиня Салтердон. Ее появление напоминало внезапный порыв безжалостного восточного ветра с холодным дождем, от которого спешили спрятаться и люди, и животные.

Мария была занята изучением содержимого книжных полок, пытаясь найти что-нибудь, что смогло бы рассеять мрачное настроение герцога, когда в комнату влетела Гертруда. Она возбужденно размахивала руками, а слуги позади нее разбегались, как испуганные куры.

– Герцогиня! – выпалила она и бросилась назад, шелестя развевающимися юбками.

Остановив взгляд на пустом дверном проеме, Мария сглотнула.

– О Боже. Письмо. Я забыла о нем.

На душе у нее стало совсем скверно, когда она поняла, что герцогиня приехала не одна… Очевидно, ее светлость не стала мешкать с поиском нового компаньона для внука.

Марию немедленно позвали к герцогине.

Целых два часа девушка просидела у двери одной из нескольких гостиных, ожидая, пока ее примут. Она наблюдала за суетой многочисленных слуг, приехавших с ее светлостью из Виндхорста. Они метались по коридорам с постельным бельем, серебряным сервизом для шоколада и вазами свежих цветов из оранжереи. Можно было подумать, что приехал сам король Георг, а не восьмидесятилетняя старуха-герцогиня.

С ней прибыли не менее четырех горничных, личная прачка, гладильщица, служанка, в чьи обязанности входило упаковывать и распаковывать чемоданы, дворецкий, непрерывно дававший распоряжения четырем лакеям, которые бегом исполняли его приказы. Кроме того, в ее свите был повар-француз (с двумя помощниками), который в приступе ярости выгнал из кухни штатного повара, а также кондитер, чтобы печь хлеб, булочки к чаю и сладости для герцогини. Через час после приезда все западное крыло огромного замка сверкало чистотой. Окна были вымыты, мебель переставлена. Из кухни доносился запах булочек с корицей.

Мария нервно мерила шагами коридор, а затем подошла к лестнице, поставила ногу на ступеньку и ухватилась рукой за перила. Каким глупым капризным ребенком нужно быть, чтобы написать это мерзкое письмо с просьбой об увольнении! Как она могла допустить, чтобы чувства взяли верх над разумом?

Позволит ли ей герцогиня в последний раз увидеться с ним, прежде чем отправит укладывать вещи? Даже сейчас Гертруда вместо нее купает, бреет, одевает и причесывает герцога, готовя к этому важному моменту.

Дверь гостиной открылась, и на пороге показался дворецкий герцогини Сидней, высокий сухопарый мужчина с крючковатым носом и тонкими губами. Он взглянул на Марию сверху вниз и презрительно фыркнул:

– Ее светлость герцогиня Салтердон готова принять вас.

Сидней провел ее в гостиную, где в огромном камине из итальянского мрамора ревел огонь. Через открытые окна в комнату проникал холодный ветер.

Герцогиня, одетая в широкое шелковое кимоно красного цвета, в ответ на реверанс Марии махнула рукой в сторону двух стоящих рядом стульев. Один из них был свободен, а на другом расположился полный мужчина с большой лысиной на макушке. Девушка узнала Эдкама, врача герцогини.

Тучный джентльмен тотчас же вскочил, улыбнулся и закивал головой, разглядывая Марию через монокль, отчего один из его выпуклых карих глаз казался больше другого.