Говард Фаст - Сильвия

— Да не то чтобы вы об этом особенно и говорили.

— Нет, достаточно уже.

— А что тут такого плохого, если вам нравится богатый человек, у которого своя яхта? Я бы тоже не отказался.

— Еще как отказались бы, — уверенно сказала она. — Вы другой, вы в таких вещах не нуждаетесь.

— Вообще-то, Сильвия, вы правы.

— Вы, наверное, много бедствовали в жизни, да, Мак?

— Случалось, — кивнул я.

— В детстве, так?

— Ну, другим еще хуже доставалось. Это я тоже еще с детства понял.

— И не расстроились?

— Тогда? Или сейчас не расстраиваюсь?

— Сейчас.

— Честно говоря, бывает, Сильвия, — признался я. — Все, кто станут вас уверять, что на деньги они плевали, либо врут, либо сами себя в этом старательно уверили. А я и не пытался. Бедность — это ведь деградация, а разговоры про то, что она, наоборот, возвышает душу, оставим благочестивым, мы-то знаем, что, если с детства испытал деградацию, от нее уже не так просто избавиться. Лет двадцать назад, помнится, один писатель так красноречиво доказывал, что, мол, бедность — сестра таланта и залог счастья, но вот Синклер Льюис об этом писателе очень точно сказал: пишет про бедных, но чтобы читали богатые. Не люблю я вспоминать, как мне самому досталось, но ничего, кое-как справился. Самое главное, что мы год от года взрослеем, а чем ты взрослее, тем больше приучаешься избавляться от страха.

— И вы теперь совсем от него избавились, Мак?

— От страха оказаться бедным — да. Но другие страхи все также со мной. Только вот прошло это ощущение ужаса, что ты всего-то нищий подросток и весь мир против тебя.

— Вам и голодать приходилось?

— В 1933 году, когда мне было одиннадцать, дошло до того, что я на свалках рылся и ел, что удавалось найти.

— О Господи, Мак!

— Ничего, и это пережил.

— И другого вам уже ничего не нужно, раз пережили?

— В общем-то да. Дальше уже можно что-то выправить.

— Послушайте, Мак…

Я взглянул на нее, но она лишь покачала головой и, вернувшись к машине, мы поехали в Санта-Барбару.

Конечно, я знал, что устраиваются выставки цветов, а также собак, лошадей и тортов, но никогда прежде на таких мероприятиях мне присутствовать не случалось. Прибыл я сюда в качестве сопровождающего. Но раз Сильвии такие выставки нравятся, так понравятся и мне. И если все эти люди ее друзья, они станут друзьями и для меня. Ничего радикальным образом не переменилось, ничего еще не было окончательно решено, однако я понимал, что моя жизнь проходит через свою кульминацию. И чем бы ни была Сильвия, чем бы она ни оказалась сейчас, без нее эта жизнь становится бессмысленной. Разумеется, не больно-то много было в ней смысла и до того, как появилась Сильвия, но тогда я как-то с этим справлялся. А вот теперь не смогу.

На выставку я поэтому ехал с самыми разными мыслями в голове. Мне было хорошо, почти никогда в жизни не бывало мне так хорошо, и все оттого что можно смотреть на нее, сидя рядом, а где тут ее выдумки, где правда — это мне все больше делалось безразлично. Что касается наших с Сильвией отношений, то я ее ни о чем не расспрашивал и ничего она мне про себя не рассказывала, так что обошлось без фантазий. Мне эта выставка могла нравиться или не нравиться, но присутствие Сильвии сразу все для меня облагораживало. Лужайки казались зеленее, когда она по ним проходила. В теплицах было интересно, потому что показывала их мне она. Выставленные розы, которые были рассортированы по разным сортам, выглядели еще прекраснее и необычнее, потому что обо всех них она мне что-то рассказывала — ей это было интересно. А подходившие к нам люди для меня существовали лишь потому, что они знакомы с женщиной, которую я люблю больше, чем любил кого-нибудь в жизни, люблю беспричинно и страстно.

По возможности я старался держаться в тени, любуясь ею исподтишка. Мне нравилось смотреть, как она двигается, как поворачивает голову, увидев знакомых и обмениваясь с ними несколькими приветливыми словами. Никогда прежде не испытывал я этого совершенно особенного чувства. День выдался чудесный. В Санта-Барбаре я бываю нечасто, но там всегда прохладнее, чем в Лос-Анджелесе. Отсюда, с холма, видна была крыша старой миссии там, вдали. И рядом стояла Сильвия.

Среди тех, с кем она меня познакомила, оказались супруги Леланды. Ему было под шестьдесят — по манере держаться, по разговору сразу видно, что богатый человек — а его жене, еще довольно молодой женщине, нравилось, насколько это удается, придавать себе вид королевы. Кажется, Сильвия забыла, что условилась встретиться с ними здесь, на выставке, потому что миссис Леланд спросила с некоторым недоумением:

— А Фред-то где?

— Он уехал по делу, — улыбнулась Сильвия.

— Надолго?

— На неделю, кажется. Мистер Маклин любезно согласился меня сюда доставить на своей машине. Мне очень трудно вести машину самой, когда надо ехать так далеко.

— Вы очень любезны, мистер Маклин.

— Что вы, — ответил я миссис Леланд. — Мы старые друзья.

— Мне кажется, мистеру Маклину было приятно сюда проехаться, — заметила Сильвия, все так же улыбаясь.

— Вот как?

— А мы-то рассчитывали, что вы с Фредом у нас сегодня переночуете, — вмешался в разговор мистер Леланд. — Может быть, мистеру Маклину угодно будет воспользоваться нашим приглашением?

Сказано это было не без подвоха, но Сильвия с обезоруживающей улыбкой поставила его на место:

— У мистера Маклина наверняка дела, и ему надо будет вернуться в город сегодня же. Правильно, Мак?

— Вообще говоря, особенно срочных дел у меня нет.

— Но ведь мы ужинаем в Брентвуде, вы забыли?

— Понятно, понятно, — закивал мистер Леланд.

— Прошу вас, передайте Фреду, что я очень огорчена, — посетовала миссис Леланд.

— Разумеется.

Розы Сильвии получили второй приз и почетный диплом, а в половине четвертого мы тронулись обратно. До Лос-Анджелеса оставалось не так уж много, когда Сильвия сказала мне:

— Почему же вы не поинтересуетесь, кто такой Фред?

— А зачем мне?

— И про Леландов ничего не хотите узнать?

— Мне совершенно все равно, кто они такие. Если бы они вам нравились, я бы заинтересовался. Но вам они не нравятся. А значит, и мне все равно.

— А насчет Фреда?

— Если захотите, Сильвия, расскажете.

— Вы, однако, не очень-то любопытны, Мак.

— Напрасно вы так думаете.

— Знаете что, Мак, вы мне нравитесь. Вы из верных. И из умных. Вроде мальчиков-скаутов, которых по телевизору показывают, хотя это в вас не главное.

Я оторвался от дороги, чтобы на нее взглянуть, и увидел, что она широко улыбается.

— Все понятно, — сказал я. — Я вам нравлюсь, потому что не спрашиваю, кто этот Фред.

— Да ну вас!

— А почему же тогда я вам симпатичен?

— Вы, сами знаете, не первый красавец в мире, но мне с вами надежно.

— И на том спасибо.

— Можно расслабиться, когда я с вами, — добавила Сильвия.

— А так вы все время настороже?

— Почти все время.

— Трудно это, — заметил я.

— Конечно. Мак, послушайте…

— Что?

— А что вы про меня думаете?

— Я вас люблю, — сказал я.

И не взглянул на нее. Она долго молчала. Потом притронулась к моему рукаву.

— Мак…

— Да?

— Вы что, серьезно это сказали?

— Абсолютно серьезно.

— И вот оттого вы держитесь со мной так напряженно — ни обнять не пробовали, ни поцеловать?

— Мне просто страшно.

— Вы уже большой, Мак.

— И вы тоже, Сильвия.

— Что-то глупый у нас получается разговор, вы не находите, Мак?

— А я вообще глупый.

— Мак… — теперь она почти шептала. — Послушайте же, Мак.

— Да, я вас слушаю.

— Этот Фред…

— Я не желаю знать ни про какого Фреда.

— Напрасно. Потому что Фред — это человек, за которого я собралась замуж.

Миссис Маллен позвала нас к шести, умудрившись вскоре отправить в кровать четырех из полдюжины своих детей. Вдобавок ко всему хаосу, царившему в их доме, Маллен извлек откуда-то громадную бутыль красного калифорнийского вина и, разливая его по стаканам, заметил, что иной раз и поэзия приносит свои плоды: вот один его бывший студент работает теперь на винодельческом комбинате и, отдавая дань признательности своему старому профессору, с каждого урожая присылает десять таких сосудов величиной с бочонок. Появилась большая глиняная миска риса с овощами. Дети вопили, мокрыми пеленками выражая свой протест из-за того, что их так рано укладывают, а миссис Маллен со своим непоколебимым спокойствием совершала рейс за рейсом из кухни в детскую, потом в столовую и опять на кухню. Приглашены были еще Джералд Хейнц с кафедры литературы, только что выпустивший роман из римской истории, и его жена Марта, работавшая ассистентом Маллена, но сейчас находившаяся в отпуске по беременности уже на последнем месяце; так она сидела с выражением полной отрешенности на лице, пока вокруг царил весь этот бедлам, — с женщинами перед родами часто бывает так, что они словно выпадают из окружающей жизни. Потом пришли еще пятеро студентов Маллена, им хотелось познакомиться и поговорить с мисс Вест. А часам к десяти появились профессор Коен с женой. Маллен ждал их к ужину, но они были чем-то заняты, и профессор просил разрешения зайти попозже, чтобы перемолвиться несколькими словами со мной. Кажется, его одного интересовал в этой компании именно я.