В ее голосе звучала подлинная гордость, и опять Карлейль не мог не удивиться ее непосредственности.

– Я хочу и могу, – проговорил он негромко, – вместо того чтобы причинять ненужную боль, показать тебе то, чего ты еще не знаешь и что доставит неизмеримое наслаждение.

– Нет, – сказала она.

– Да, – возразил он, начиная вскипать. – Но не сегодня.

– Вы никогда не сломите меня, милорд, – уверенно сказала она.

– Я вовсе не собираюсь тебя ломать! Что за глупости!

– Но вы же стремитесь одержать полную победу? Разве не так? – Тон был рассудительным, почти деловым. – Так отчего бы вам не поднять против меня свой меч? И если победите, я могла бы позволить вам доставить мне то, о чем вы говорите.

Господь Всеблагой! Она предлагает ему сделку? В уме ли она? Неужели он женился на безумной? Будет ли он вообще в состоянии выполнять свои супружеские обязанности после того, что услышал?

– Твоя мысль о поединке между нами по меньшей мере безрассудна, чтобы не сказать отвратительна! – Он еще больше возвысил голос.

Ее лицо залилось краской не то от обиды, не то от стыда.

– Вы считаете, я просто женщина, и только? Он уже не сдерживал гнева.

– Да, женщина, а кто же еще? – крикнул он и резким движением сунул ладонь между ее ног. – То, чего сейчас касается моя рука, лишний раз убеждает меня в этом. – И, тщетно стараясь не обращать внимания на жар, который ощутил у себя под пальцами, поспешно добавил: – И я никогда не стану ни в чем состязаться с тобой! Выкинь всякую ерунду из головы! Ты моя жена.

Он хотел надеяться, что их несуразный разговор больше не возобновится, но Джиллиана вздохнула и заговорила снова серьезным, печальным голосом:

– Значит, мы очень разные люди. Я как раз думала, что, если мы муж и жена, то будем в чем-то состязаться друг с другом. И во владении оружием тоже. Ведь это так интересно!

Он уже отнял руку от ее лона.

– Нет, – сказал он, – ты не станешь ни с кем сражаться, и никто не посмеет тебя обидеть. Ты будешь под моей защитой.

– Да, я ваша супруга и ваш вассал, – проговорила она все так же серьезно, даже торжественно, но слишком по-детски. – И мой меч в вашем распоряжении.

Он не сдержал смеха.

– Будь уверена, я не воспользуюсь им.

– Им воспользуюсь я!

Похоже, она давала клятву перед битвой. Как ему надоело слушать такое!

– Я сказал только сейчас, – жестко повторил он, – что оружие тебе не пристало!

И тогда у нее вырвались слова, которых она произносить не хотела, но остановиться не могла:

– Мне оно нужно не только для того, чтобы защищать себя или вас. Я должна отомстить за отца!

В его глазах она уловила презрительное удивление и быстро отвернулась, чувствуя, как в душе поднимается злость. Он тоже откинулся на подушки и холодно сказал:

– Довольно. Тебе пора спать.

Ответа, который донесся до его ушей, он не ожидал.

– Со мной нельзя разговаривать как с надоевшим слугой. Я никогда им не буду! – В ее тоне прорвалась сдерживаемая ярость.

Поворачиваясь к ней спиной, он пробормотал:

– Ты будешь тем, чем я прикажу.

Ей хотелось ударить его кулаком в спину, но она сдержалась, ответив с ледяным спокойствием:

– Вы – мой супруг, но не мой командир на поле боя, И я буду подчиняться только тем вашим приказам, которым захочу подчиниться.

Карлейль промолчал.

Двумя днями позднее, когда они уже пересекли границу, все в отряде знали, что между лордом и леди Карлейль пробежала кошка.

В Джедборо, на одном из последних привалов, Джон Карлейль решил наконец побеседовать с братом Уолдефом о том, что его не могло не тревожить все последние дни.

– Пойдемте в монастырский сад, брат, – сказал он ему, – где нас не будут слышать.

Цистерцианец опустил в рукав свой требник и без возражений последовал за Карлейлем. Он догадывался, о чем тот хочет с ним говорить.

– Расскажите мне все, что знаете о моей жене, – попросил Карлейль.

И первыми словами монаха был вопрос:

– Она пытается убедить вас, что, взяв ее в жены, вы совершили плохую сделку?

Ответ прозвучал мгновенно:

– Нет, скорее пробует втянуть меня в еще худшую. Монах понимающе улыбнулся.

– Я впервые познакомился с ней, когда она была семилетним ребенком, – так начал он. – Ее отец дал ей то, что мог дать, чем сам владел лучше всего, – научил пользоваться колющим оружием. Я никогда не видел ни одного мальчишки ее лет, который бы лучше ее умел обращаться с оружием. Конечно, она слабее мальчика, но Уоллес знал способы, благодаря которым более слабый солдат не уступит более сильному, и она овладела всеми его уловками. Он занимался с ней каждый Божий день без устали, для нее не было большей награды, чем его одобрение. Она жила ради этого.

– А для чего она жила потом?

– Потом, наверное, для того же самого, пускай даже на расстоянии, поскольку они с отцом пребывали в разных местах. Но кроме боевых упражнений, ее учили грамоте и еще кое-чему.

– А теперь? Что для нее главное теперь, как вы думаете? Ради чего она хочет жить?

– После его смерти на эшафоте – ради отмщения тем, кто предал его в руки англичан, – ответил Уолдеф.

– Она знает... подозревает кого-нибудь? Монах горестно покачал головой.

– Всех и каждого. К примеру, вас, милорд.

– Меня? – вскричал Карлейль. Собеседник наклонил голову.

– Да, и я вынужден был поклясться перед ней на кресте, что вы неповинны в преступлении против ее отца. Иначе, думаю, вместо того чтобы протянуть вам обручальный перстень, она кинулась бы на вас с мечом или кинжалом.

– Помнится, вы вскользь предупреждали меня о подобной угрозе, – проговорил Карлейль с натянутой улыбкой. – Будто она может перерезать мне горло. Только не сказали, за что. Слава Богу, благодаря вам я могу теперь не опасаться.

Монах сконфуженно пожал плечами.

– По правде говоря, я не питаю полной уверенности, что она поверила мне. Ни тогда, ни сейчас. – Он поднял голову, глядя на высоченного хмурого собеседника. – История с отцом и явилась причиной вашего разлада?

Карлейль не стал оспаривать, что разлад был. После некоторого молчания он сказал задумчиво, словно обращаясь только к самому себе:

– Какая же все-таки страстная, неуемная натура. Но зачем, черт возьми, тратить заряд своих чувств на злобу и подозрения, вместо того чтобы точно узнать, кто виновен в предательстве, и расправиться с ним?

Он осекся, видимо, осознав, что рядом совсем другой человек, служитель церкви, кого он сам позвал для разговора. И неудобно о чем-то спрашивать его.

– ...Она отталкивает вас, Карлейль? Заставляет уступить в чем-то?

– Нет, брат Уолдеф. Но она... избегает меня в главном... Отказывается принимать... высший дар любви.

Он внимательно вгляделся в лицо монаха, однако He-увидел на нем признаков удивления или непонимания.

– О да, – сказал тот, склоняя голову, – понимаю. Все обстоит так, что она отказывается от земного блаженства, а вы хотите заставить ее принять его. – Говоривший искоса взглянул на Карлейля и спросил: – Что она хочет от вас взамен? Однажды с ней уже происходило нечто подобное. Похожее на сделку.

Джону хотелось узнать, каким образом монах обо всем так быстро догадался, но он только попросил:

– Расскажите, как все было со сделкой.

– Когда сестра Мария только еще взяла Джиллиану на воспитание, она поняла, что обычное наказание не тот способ, которым можно воздействовать на такого ребенка. И тогда вместо розог, вместо лишения сладкого и всякого рода угроз она прибегала к переговорам. Они представляли собой именно переговоры двух сторон, а не просто сделку: ты – мне, я – тебе. И здесь была не победа, а достижение взаимных уступок, честного мира.

Джон слушал и удивлялся: он никогда не подозревал, что монах обладает таким красноречием. Еще он почувствовал, как монах привязан к Джиллиане, каким теплым, ласковым тоном и с какой любовью говорил он о ней. Уолдеф продолжал:

– И знаете, что я вам скажу: сестра Мария никогда не одерживала над ней победы, только обретала согласие, а Джиллиана подчинялась только тому, с чем соглашалась, а если ее что-то не устраивало, то соглашения достигнуть было невозможно.

Джон некоторое время переваривал полученные сведения, потом изрек:

– Все, что вы сказали, брат, довольно запутанно и малоутешительно... Что-нибудь еще можете добавить?

– Честь и долг для нее означают все, – сразу ответил монах. – Это тоже отцовское наследие. Впрочем, вы сами знали ее отца.

Карлейль не хотел задавать следующего вопроса, но тот невольно вырвался у него:

– А почему она согласилась стать моей женой?

– Сестра Мария дала ей разрешение вернуться в Шотландию, взяв взамен клятву, что она выполнит одно усло вие, которое состояло в том, чтобы она вступила в брак с человеком, которого Мария посчитала надежным. С вами.

– Господи! – в сердцах воскликнул Карлейль. – Уилли Уоллесу есть чем похвастаться, кроме воинских доблестей: он создал новую женщину! Полувоина, полумонахиню, полу... – Он запнулся, не зная, что добавить.

– И Мария Плантагенет помогла ему, – заметил брат Уолдеф.

Еще один вопрос вертелся на языке Карлейля, и он задал его:

– А как получилось, что незаконная дочь Уоллеса стала воспитанницей принцессы Марии?

Собеседники остановились у аккуратно подстриженного куста бирючины, монах издал глубокий вздох.

– Считайте моей виною, Джон, что я раньше не рассказал вам обо всем. До составления брачного контракта. Но ведь речь шла и о судьбе девушки тоже.

– Не пугайте меня, брат. Ответьте на вопрос. Еще один вздох, и Уолдеф проговорил:

– Ответ вы носите на пальце правой руки. Карлейль поднял руку и взглянул на кольцо.

– Здесь печатка дома Плантагенетов, я знаю. Наверное, оно является собственностью принцессы Марии.