Мария нахмурилась.

– Но почему? Ты ведь красивая.

Джиллиана замотала головой и сделалась похожей на капризного ребенка.

– Нет... у меня шрамы... Каких у женщин не должно быть!

И только тогда Мария вспомнила о царапинах и ранах, полученных Джиллианой во время многочисленных схваток с соперниками. Схватки, правда, были учебными, но ранения – самыми настоящими, ведь сражались не деревянными мечами, а боевыми.

Кроме мелких ссадин и быстро заживающих царапин на теле Джиллианы были три настоящие раны, две из которых потребовали в свое время прижигания, отчего сохранились явные рубцы. Первый из них шел по правому плечу горизонтально, имел три дюйма в длину и сохранил темно-красный цвет. Второй, малозаметный – она получила от удара плашмя, – и тянулся он по диагонали от левого бедра к внутренней стороне колена. Если бы не удар плашмя, она могла бы лишиться ноги, а то и жизни. Третья рана считалась самой опасной, потому что оказалась довольно глубокой. Меч соперника случайно вонзился ей в живот над лонной костью, и кровь долго не могли остановить, несмотря на прижигания. Слава Богу, все окончилось благополучно – и для нее, и для несчастного молодого паренька – ее напарника, который переживал случившееся больше, чем она сама. Что касается оставшихся шрамов, то она на них не обращала внимания, поскольку никогда не думала о замужестве и о раздевании перед кем бы то ни было.

Мария понимала беспокойство девушки и сразу смекнула, как можно ей помочь. Хотя бы частично.

– Сними с головы сетку, – посоветовала она, – и распусти волосы. Не зря я тебя заставляла многие годы отращивать их, дитя мое.

Джиллиана повиновалась, и поток блестящих темных прядей окутал ей плечи и достиг бедер, прикрыв два самых больших шрама.

Мария помогла ей расчесать волосы, и как раз в это время у дверей появился почетный караул.

Джиллиана глубоко вздохнула – последний свободный вздох! – потом медленно выдохнула, как делала после бега или после схватки, чтобы успокоиться, но на сей раз упражнения не помогли. Она понуро отправилась в путь. Как на битву, снова пришло к ней сравнение... Нет, на битву она бы шла с высоко поднятой головой.

Обряд бракосочетания совершал епископ Винчестерский.

Однако не на священнослужителя смотрел сейчас Джон Карлейль. Когда он увидел, как она входит в Двери, опираясь на руку короля Эдуарда, у него перехватило дыхание: как она прекрасна! Лучше, чем тогда, в коридоре замка, где он увидел ее впервые. Красивее, чем во время торжественного обеда. Очаровательнее, чем в парке, с оружием в руке и потом на коне... И совсем скоро она будет принадлежать ему, только ему!.. Но восхищение своей невестой не мешало ему зорко приглядываться ко всему происходящему, проверяя испытанным взором, не блеснет ли у кого-то из англичан оружие, до времени спрятанное под полой. Жизнь, проведенная в беспрерывной борьбе, открытой и тайной, научила его бдительности и постоянной настороженности.

Джиллиана, как и раньше, во время обручения, не смотрела на него. Куда угодно – в сторону алтаря, на епископа, на каменные плиты пола, – только не на него. Лишь один раз он увидел ее глаза, когда сам повернул к себе ее голову. И сейчас, зная, что он смотрит на нее, видит ее чеканный профиль, сейчас, когда они оба опустились на колени перед алтарем, она вперилась взглядом во что-то невидимое ему, находящееся где-то впереди...

Вот еле слышным голосом она произносит клятву в том, что обязуется принадлежать ему душой и телом, затем он говорит то же самое в полный голос. Получив причащение, они поднимаются с колен, но епископ велит Джиллиане вновь опуститься на колени и присягнуть на верность своему супругу. С глубоким вздохом она подчиняется, кладет свои руки в его, однако голова остается опущенной. Карлейль, глядя вниз, видит блестящую копну темных волос, и снова его охватывает досада: когда она прекратит вести себя глупо, по-детски – не смотреть в лицо, будто он чем-то смертельно обидел ее! Отнял игрушку...

Поэтому его особенно удивило, когда вдруг он услышал ее окрепший голос, который произносил:

– ...признаю, что вы мой сеньор, которому обязуюсь хранить верность и быть рядом с ним в защите от врагов, перед Богом и людьми...

Он сжал ей руки и с легкостью поднял с пола, но она по-прежнему не смотрела на него. Когда наконец епископ запел «te messa est», новобрачные смогли повернуться лицом к присутствующим, и Джиллиана, глядя на окружившую их толпу, впервые ощутила контраст между нарядными английскими придворными на одной стороне церкви и просто, но опрятно одетыми шотландцами – на другой.

Потом Джиллиана и Джон отдали поклон королю, королеве, Роберту Брюсу, после чего Карлейль повел ее в пустующую комнату, где им было разрешено пробыть совсем недолго, чтобы прийти в себя, пока остальные направляются в пиршественный зал. В комнате на столе стояли тарелки со свежим хлебом и земляникой, фляжка с вином и два бокала. Джон прикрыл дверь, и они первый раз в жизни остались вдвоем.

– Посмотри же наконец мне в глаза, черт побери! – произнес он первые слова, обращенные к ней.

Она послушалась. Взгляд ее синих глаз скрестился с его серебристо-серыми, для чего ей пришлось запрокинуть голову несколько выше, чем обычно при разговоре со всеми остальными мужчинами. Неприкрытое желание, которое она сумела прочесть в его взоре, испугало ее, но гордость заставила подавить испуг. Она не замечала шрамов у него на щеках, хотя не отводила взора, и видела просто достаточно привлекательное лицо сильного, уверенного в себе человека.

Поскольку она продолжала хранить молчание, он снова заговорил, и снова довольно резко:

– Ну? И о чем ты думаешь сейчас? Она пожала плечами.

– О чем я могу думать? Вы мой супруг, и, о чем бы я ни думала, ничего уже не изменить.

Он хотел услышать совсем другие слова, но, во всяком случае, пока что она не произнесла ничего такого... неприятного... Он повернулся, чтобы наполнить вином бокалы. Протягивая ей один из них, сказал:

– Хочу заверить вас, леди, что не следует пугаться, глядя на мое лицо. Уроды поневоле становятся весьма искусными любовниками.

Ее смутили и задели его слова, и она совершенно искренне ответила:

– Я не вижу здесь никакого урода. О ком вы говорите? Карлейль возликовал в душе: он понял по ее тону, что она отнюдь не лукавит и что, хотела она того или нет, сделала ему комплимент. С удовольствием он отпил из бокала, и Джиллиана не замедлила сделать то же самое.

– Мне хочется, чтобы ты подошла ко мне поближе, жена, – негромко сказал он, не сводя с нее глаз.

Ей захотелось опять отвернуться, наклонить голову, и чтобы волосы упали на лицо и закрыли его, но она послушно сделала три шага навстречу ему, держа бокал перед собой, как щит, и остановилась, чуть ли не упираясь в его массивную грудь и не сводя с нее глаз, пока он не взял из ее рук бокал и не поставил на стол. Приподняв ей подбородок, он наклонился и впился губами в ее губы, что вызвало у нее не столько испуг, сколько крайнее удивление. Она инстинктивно отшатнулась, но он удержал ее за плечи, крепко прижав к себе. Ее руки мешали, оставаясь между их телами, и он сказал, что будет удобнее, если она вытащит их и просто обнимет его, после чего снова начал целовать ее, ощущая девическую свежесть губ.

Она опять послушала его и соединила руки у него за спиной, испытывая совершенно новое, непривычное ощущение, которое начиналось там, где его губы соприкасались с ее ртом, и потом словно скользило вниз по телу, туда, где остался шрам от неловкого удара молодого напарника.

Поцелуи длились невыносимо долго, и, когда она приоткрыла рот, чтобы вдохнуть воздуха, туда проник язык Карлейля. В этот момент он с удивлением почувствовал, как ее руки сильнее сжали его, не то со страстью, не то от неожиданности или испуга. Такое движение возымело свое действие: он испытал внезапное острое возбуждение и немного отстранился от нее. Всему свое время, подумал он, и свое место. Впереди у них целая ночь. И еще череда ночей. Если новобрачная не поторопится перерезать ему горло... Он невольно улыбнулся и постарался переключить мысли на другое, но у него ничего не вышло... Нет, решительно заключил он, нужно держать себя в руках, он уже давно не юнец, и, кроме того, надо считаться с тем, что женщина, которая у него в объятиях, еще невинна и нельзя, чтобы ее первое соприкосновение с мужчиной произошло в подобных условиях. Его несдержанность может надолго испугать даже такую смелую и сильную девушку-воина, как Джиллиана. А ведь она уже его законная жена...

Он увидел, как она внимательно смотрит на него, словно желая о чем-то спросить, чего не понимает, чему удивляется.

– Какой странный... – произнесла она наконец.

– О чем ты говоришь?

– Поцелуй... Не думала, что он может так действовать. Признание звучало трогательно и забавно и потому требовало объяснения с его стороны.

– Мы сделали первый шаг, – сказал он, – ведущий... – Куда?

– К свершению. – Она слегка вздрогнула, и он спросил: – Ты боишься?

– Не боли, нет.

Сейчас она смотрела прямо ему в глаза невинным и смелым взглядом, от которого он вновь почувствовал возбуждение.

– Тогда чего же?

Он уже отошел от нее, вновь наполнил бокалы вином, осушил свой. Джиллиана медлила с ответом, и, когда тот прозвучал, Карлейль удивился его необычности.

– Я боюсь... близости, – сказала она. – Потому что всегда была... привыкла быть одна.

Прежде чем он нашел что сказать в ответ, раздался легкий стук в дверь, и вошла королева Изабелла.

– Идемте же, – проговорила она. – Все вас ждут, хотят приветствовать.

Бедная королева, как видно, все время искала какое-то занятие и, если не находила, чувствовала себя неуютно.

Карлейль отставил бокал, в который вновь собирался налить вина, взял Джиллиану за руку и вышел вслед за неугомонной королевой из комнаты.