Идиллия продолжалась недели полторы. Все это время Катерина чувствовала себя такой счастливой, что ей даже страшно становилось. Нет, влюблена в Мерзавчикова она не была. Собственный успех пьянил, как молодое крымское вино, – надо же, как элементарна оказалась формула, над которой бьются тысячи красивых девушек во всем мире!

Когда в один прекрасный день Мерзавчиков пригласил ее на загородный теннисный турнир, а сам в назначенное время не появился и даже не позвонил, Катерина не насторожилась. Мало ли какие у занятого человека могут быть дела. Но когда он не появился и на следующий день, и через неделю… Сначала она думала – что-то случилось. Обзвонила все клиники и морги, привлекла бывшего любовника, крупного милицейского чиновника. Тот ее и обрадовал: оказалось, что с Мерзавчиковым все в порядке, он отбыл из столицы к солнечным берегам Испании полторы недели назад, а сопровождала его некая Анфиса, не слишком удачливая манекенщица.

Боли не было. Только глухо ноющая обида. Две недели Катя с нарастающей паникой ждала звонка. Потом, как умела, стряхнула с себя апатию. Говорят, ее видели в «Кабаре», нетрезвую, похотливо зыркающую по сторонам, в сомнительной компании подвыпивших мужчин восточного происхождения.

Надо же, тысяча долларов коту под хвост!

Хорошо, что в записной книжке остался адрес клиники, где из загульных прожженных барышень запросто штампуют нетронутых дев.

Говорят, обратная дорога всегда короче пути в неизвестность. Повторная операция переносится легче первой.

Понимающая улыбка врача, кресло, катетер, палата, рвота, лед. А потом…

Его звали Иваном, и был он смешливым сибирским промышленником, косая сажень в плечах. Обычная история в духе Москвы начала двадцать первого века – лаконичный флирт, плавно переходящий в прямые намеки. Вроде бы у него были серьезные намерения. Все как полагается – на съедающее одиночество жаловался, огромную квартиру с запланированной детской демонстрировал, кольцо с тремя скромно мерцающими брильянтами подарил, возжелал встретиться с Катиными родителями.

Родители ее жили в подмосковном Серпухове. Вроде бы и недалеко совсем, но поездка все откладывалась и откладывалась, а потом этот вопрос как-то замялся сам собой.

Они начали встречаться в феврале, а в конце марта Катерина наконец рискнула преподнести ему бесценный дар. От умиления и удивления Иван едва не прослезился: «Тебе же двадцать два года… Двадцать два!»

Катя поняла, что на этот раз не прогадала. Они были вместе все лето. Катерина хвасталась подругам колечком и все чаще искоса посматривала в сторону свадебных бутиков.

Но в сентябре случилось неожиданное: из далекой Тюмени к Ивану приехала крутобедрая супруга с двумя мальчишками-погодками. У флегматичной Катерины случился нервный срыв: визгливо матерясь, она перебила всю посуду в квартире вжимающего голову в плечи Ивана.

Как известно, нервные клетки и девственность не восстанавливаются. В конце сентября Катерина снова оказалась в привычной атмосфере клиники: кресло, катетер, розовые сны, палата, рвота, лед.

Что еще тут можно добавить?

С тех пор прошло года три. Катерина по-прежнему живет в Москве, по-прежнему в незамужнем статусе. Не оставила она и привычку раз в год наведываться в знакомую клинику.

Иногда, хлебнув текилы, она даже пробует на эту тему шутить. «Ну вот, расстанусь с Васей и пойду зашьюсь», – подмигнув, грубо хохочет она. И напоследок спрашивает шокированных подруг: «Знаете, какой лучший рекламный лозунг для клиники восстановления девственности? “И последние станут первыми!”»

* * *

Почему одни лица кажутся нам красивыми, а другие вызывают снисходительную жалость? В какой именно части мозга находятся эти загадочные рецепторы красоты, безошибочно отправляющие людей в лагеря красавиц и чудовищ?

Говорят, единственный способ перенастроить внутренний индикатор – любовь. Парадокс: физические недостатки любимого человека умиляют и в конце концов начинают казаться самыми главными его достоинствами. Смотришь на его нос картошкой или бугрящуюся родинку на щеке, и от нежности сжимается сердце.

Но любовь мне не грозит, так что не будем об этом.

Я решила изменить форму губ.

Как это странно – жаждать перемен. Носить жемчужные серьги. И повязку в волосах – как у Одри Хэпберн. Предпочитать сладкому вину сухое шампанское. Заниматься верховой ездой по субботам. Кататься на водных лыжах в Сен-Тропе и никогда не произносить слово «бля».

Накачать свои губы коллагеном (или жиром с собственной задницы – такое тоже случается).

И быть такой суперкиской – не подойди, не тронь (если, конечно, у тебя нет виллы в Монако, часов Breitling и Lamborgini Diablo).

Внешность – рекламный щит. Неоновая бегущая строка, информирующая о внутренней сути. Может быть, не совсем правдивая, как и любая реклама.

Тропические лягушки носят яркий окрас, чтобы отпугнуть хищников. А homo sapiens делают мелирование и покупают сапоги-чулки, чтобы привлечь себе подобных.

Хирург Владимир Кахович, едва на меня взглянув, почти сразу заговорил о губах. Помню, как он сказал: «Девушкам вашего типа идут пухлые губы».

Наверное, он привык иметь дело с женщинами, которые хотят видеть на своем рекламном щите один-единственный слоган – «Трахни меня!».

Что он обо мне знал, чтобы быть таким безапелляционным? Знал ли, например, что, в отличие от сверстниц, я всегда мечтала не о страстной ночи с Хью Грантом, а о мотоцикле Harley?

Почему я вообще пошла на этот шаг – вывесить на своем щите рекламный слоган, не соответствующий характеру производимого продукта?

Кахович встретил меня как родную. Сразу оживил кофеварку, достал шоколадное печенье из ящика стола. Потом по-свойски взял меня двумя пальцами за подбородок и повернул мое лицо к окну. Долго любовался – как эстет на произведение искусства. И с некоторым самолюбованием сказал:

– А все-таки я молодец. Сам бы от натурального не отличил.

– Спасибо, я тоже уже к нему привыкла, – сдержанно поблагодарила я.

– Значит, вы решили ко мне вернуться? – он указал мне на кожаный стул, а сам уселся в свое рабочее кресло. – Что ж, это не удивляет. Все возвращаются, рано или поздно. Как выпускники в любимую школу.

– Прямо так и все?

– Почти, – мягко улыбнулся он, – посмотрите на свою подругу Наташу. И свою подругу Ксению. Все это типичные случаи.

– Как с наркотиками – в первый раз страшно, а потом ширнешься, отойдешь и понимаешь, что по сути ничего не изменилось, а кайф словлен, – усмехнулась я, – и покупаешь новую дозу. Потом еще. И еще.

– Не совсем корректный пример, – нахмурился Кахович. – Вы ширялись, Алиса?

– Приходилось. Что я только не делала. Кстати, о моих подругах. Вам не кажется, что было бы неплохо отговорить Ксению от операции?

Брови Каховича взлетели верх.

– Так вы поэтому пришли? А я готов был поклясться, что вняли моему совету о губах.

Я поежилась – неприятно, когда твои мотивы прозрачны как родниковая вода.

– Алиса, ваша подруга совершеннолетняя. Она психически здорова и несет ответственность за свои поступки.

– Но, может быть… Может быть, это поступок в состоянии аффекта. Вы же не знаете, что у нее в жизни происходит. Она была успешной моделью, а потом потеряла все – и работу, и любимого, и миллионный контракт, на который так рассчитывала.

– Алиса, я не психотерапевт, конечно, – он отхлебнул кофе. Странно, когда мужчина пьет кофе из микроскопической фарфоровой чашечки, да еще и мизинец при этом оттопыривает, – но вам никогда не приходило в голову, что все люди живут в разных системах координат?

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что для одного человека – дикость, для другого – норма. Расскажите монашке о вертикальной химии – какими глазами она на вас посмотрит? Или поезжайте в глухую деревеньку и поведайте местным кумушкам о том, что прооперировали нос. Просто так, красоты и скуки ради. Они будут смотреть на вас, как на инопланетянку. А Ксения пошла еще дальше. Она прогрессивная девушка и знает, что может изменить всю себя – стоит только захотеть. Она готова терпеть, чтобы получить желаемое. Может быть, она как раз этого и хочет – взять годовой таймаут, а потом вернуться в привычный мир совсем другим человеком?

Я вздохнула:

– На самом деле она и сама не знает, чего хочет.

– Как и вы, – мягко улыбнулся хирург, – вы ведь все-таки не по поводу подруги пришли.

– Губы, – кивнула я, – я пришла к вам за новыми губами. Но не уверена…

– Вы и в прошлый раз были не уверены, – перебил он, – а посмотрите, что получилось.

– Как вы можете знать, что получилось в итоге? – с беспомощной улыбкой развела руками я. Мне не хотелось хамить Каховичу, ведь это не он заставил меня приплестись в клинику, отсидеть двухчасовую очередь и заплатить за консультацию четыре тысячи рублей, однако хорошо, когда рядом есть уверенный в себе агитатор.

Он накрыл своей ладонью мою руку, нервно ерзающую по столу, нащупывающую то карманный календарик с рекламой клиники, то остро заточенный карандаш.

– Вы неправильно меня поняли, Алиса. Да, я фанат пластической хирургии. Я решил стать хирургом, когда мне было тринадцать лет. Девчонка, в которую я был влюблен, покончила с собой.

– Что? Зачем вы это мне рассказываете?

– Чтобы вы поняли. Глупая школьная история. Я никак не решался обратить на себя ее внимание. Наблюдал за ней исподтишка. Страдал. Однажды подсунул в ее почтовый ящик шоколадку.

– Очень умно, – хмыкнула я.

– Она была очень красивая. А потом, однажды я пришел утром в школу и увидел, что все одноклассники сидят с вытянутыми лицами. Я узнал, что ее больше нет. Она оставила записку. Она считала себя уродиной. Была влюблена в кого-то – я его и не знал. А он посмеялся над ее носом. Вот так она и погибла.

– Не уверена, что хотела бы знать…

– Нос у нее и правда был крупный, – глядя сквозь меня, Кахович улыбнулся своим воспоминаниям, – это я сейчас понимаю, но тогда она казалась мне красавицей. Наш класс освободили от уроков, чтобы мы могли пойти на ее похороны. Когда в тот вечер я вернулся домой, меня ждала мама. Она знала о той девочке, о том, что я был в нее влюблен. И боялась за меня – что я тоже что-нибудь с собой сделаю.