Услышав странные звуки, Аннабел немедленно пробудилась. Кто-то вломился в окно ее спальни. Окно третьего этажа!

Она старалась не шевелиться. Затаила дыхание и слушала стук сердца.

Что ей делать?

Притвориться спящей?

Потихоньку дотянуться до оловянного подсвечника и таким образом завладеть неким подобием оружия?

Или решить, что бесполезно бороться с тем, кому пришло в голову лезть в ее окно среди ночи? Очевидно, этот человек исполнен решимости.

Или безумен.

Она потянулась к подсвечнику и прижала его к груди. Но тут же вспомнила, что дверь ее комнаты заперта снаружи. Значит, придется драться или вылезти в окно и спускаться по дереву в одной ночной рубашке.

Она уже была готова вздохнуть и проклясть свою неудачливость, когда из тьмы послышался голос:

— Аннабел, это я.

Она хорошо знала этот голос.

Сердце снова забилось сильнее. Но на этот раз не от страха.

Аннабел села в постели. Одеяла сползли, волосы рассыпались по плечам. Ну конечно, он забрался к ней в окно в ту ночь, когда на ней самая простая, поношенная рубашка старой девы!

Аннабел вспомнила о шелковом белье в своем комоде и решила попросить его подождать, пока она переоденется.

Она все-таки вздохнула и прокляла свою неудачливость.

— Дерек?! Что ты здесь делаешь? — спросила она, поспешив зажечь свечу.

Даже увидев его, она не поверила глазам. Любимый в ее мансарде!

— Ну, не мог же я лишиться чувств в твоих объятиях, — ухмыльнулся Найтли. А Аннабел по-прежнему гадала, уж не сон ли это.

— О чем ты? — удивилась она. Мужчины не падают в обморок и, уж конечно, не на руки женщин. Это просто непрактично. И стыдно. Оскорбительно. Нет, это все-таки сон!

— О Аннабел, — повторил он, и она услышала в его голосе смех.

— Ты ворвался в мою комнату среди ночи. Я еще не поняла, сплю или бодрствую. И не нужно все время повторять мое имя. Что происходит? — спросила она, совершенно сбитая с толку и еще не обретя обычной жизнерадостности, поскольку ее так неожиданно разбудили. — Я думала, что ты в тюрьме.

— Был. Но суд посчитал, что я невиновен.

Аннабел облегченно вздохнула. До этой минуты она не сознавала, что затаила дыхание.

— И поэтому ты пришел сюда. В полночь, — кивнула Аннабел.

Он любил ее. И объявил о своей любви в газете. Но сейчас была середина ночи, а она обладала поразительным воображением, заставлявшим ее бояться, что она всего лишь представила эту встречу.

Но нет, Найтли пересек комнату и сел на кровать рядом с ней. Откинул волосы с ее лица и коснулся губ губами. Нет. Это не сон.

— Случилось так, что я влюбился в поразительную женщину и захотел привлечь ее внимание, — пояснил он. — Но, будучи болваном, не знал, что делать, кроме как положиться на совет известной ведущей колонки.

Аннабел улыбнулась в темноте. Тепло, собравшееся внизу живота, стало распространяться по всему телу. Она поняла причину. Это радость женщины, которую любят. И которую молят об ответной любви. Женщины, ради которой Найтли в полночный час вскарабкался на дерево.

— Теперь я понимаю, — засмеялась она. — Отсутствие галстука…

— Нужно же было как-то заменить низкий вырез! — ухмыльнулся он, целуя ее в то нежное местечко, где шея переходила в плечо.

— А когда ты оставил фрак? — спросила она, запрокинув голову, чтобы Найтли легче было ее целовать.

— У меня не было шали, — признался он, и Аннабел громко рассмеялась, не заботясь о том, что ее могут услышать.

— И ты забрался в мою спальню. Ночью. Ты любишь меня, — кивнула она. Не спрашивая. Утверждая. Констатируя факты. Чудесные, восхитительные факты.

— Да. Я люблю тебя, — хрипло прошептал Найтли, стиснув ее руку. Их губы встретились.

— Я тоже люблю тебя, — призналась Аннабел со счастливыми слезами. — Люблю; Я так часто произносила это про себя, но никогда никому не говорила. И наконец могу сказать тебе. Стоило так долго ждать, чтобы повторить снова и снова: я люблю тебя.

Он опять завладел ее губами, и после этого весь остаток ночи они почти не разговаривали…

* * *

На утро…


— Ты готова, Аннабел? — спросил Найтли, лукаво блеснув глазами и торжествующе улыбаясь. Потому что нес на руках любимую. Как принцессу. Как новобрачную. Как женщину, которую хотел держать в объятиях все отведенные ему годы.

— Да, о да, — шептала она, крепче обнимая его за плечи.

Он стоял перед проклятой запертой дверью, выходившей на верхнюю площадку лестницы. Оба настороженно оглядывали препятствие. По другую сторону двери — свобода! И долгая счастливая жизнь…

— По счету три, — предупредил он. Аннабел кивнула.

Но так долго ждать Найтли не намеревался. Глубоко вздохнув, он досчитал до двух и с силой пнул дверь. Хлипкая преграда затрещала. Еще один мощный пинок, и дверь загрохотала вниз по ступенькам и задержалась на площадке второго этажа, прежде чем приземлиться в передней.

Вокруг нее мигом собралась вся семейка. С любопытством обозрев дверь, они догадались вскинуть головы. И что же предстало их глазам?!

Найтли, спускавшийся вниз с Аннабел на руках.

Уотсон и Мейсон благоговейно взирали на этот оплот мужской силы. В глазах Флер сиял нескрываемый восторг ребенка при виде ожившей волшебной сказки, да еще в ее собственном доме!

Одна Бланш казалась такой же, как всегда: ужасно недовольной, возмущенной беспорядком и взбешенной.

От всего происходящего она ненадолго потеряла, дар речи и только открывала и закрывала рот, как рыба, которую Аннабел покупала на рынке. Но не издавала ни звука. Такое зрелище ей, очевидно, и во сне не могло присниться!

Даже приехавший наконец Томас выбрался из своего кресла в библиотеке, чтобы узнать причину столь необычного шума. В руке он, по обыкновению, держал газету, и Аннабел улыбнулась еще шире, ибо это была «Лондон уикли».

— Томас! — взвизгнула Бланш, обретя наконец голос. — Томас, сделай что-нибудь!

— Думаю, мы уже сделали достаточно, — отрезал он и, кивнув Аннабел, поплелся назад, к любимому креслу, чтобы спокойно дочитать газету. Дети стали дергать мать за юбку, оттаскивая ее с пути истинной любви.

Найтли перенес Аннабел через порог, из тени на яркий свет чудесного нового дня и в начало счастливой жизни вместе, на которую Аннабел надеялась, за которую сражалась и победила.

* * *

И жили они долго и счастливо

* * *

Два года спустя


Все началось с письма, а само письмо начиналось шокирующими словами: «Дорогой лорд Харроуби».

Для того чтобы эти слова родились, потребовалось несколько часов. Он не написал «Новому Графу» или «Дорогому Новому Графу», чтобы избежать какого-либо приветствия. Чудом было уже то, что он вообще сел сочинять это письмо!

Аннабел долго убеждала его сделать первый шаг.

— Можешь всю жизнь провести в ожидании, когда тебя заметят, или можешь что-то сделать по этому поводу, — твердила она, лениво гладя свой набухающий живот. Она, конечно, права. Его окружают доказательства: каждое утро он просыпается рядом со своей любимой женой, в доме, наполненном счастьем и смехом. Лишь потому, что Аннабел однажды посмела добиваться того, чего хотела. И все началось с листа бумаги и первых букв, выведенных пером…

Он благодарен каждому дню за свою смелую, милую Дорогую Аннабел.

И если все получится, как они надеются, у этого ребенка будут братья и сестры. Найтли ни за что на свете не хотел, чтобы они знали то отчуждение общества, от которого страдал он. Пусть они всегда будут вместе, рядом, пусть никто не посмеет сказать, что они не на своем месте!

Поэтому он написал чертово письмо.

«Дорогой лорд Харроуби…»

Найтли писал о том, что никогда не знал настоящей отцовской заботы и любви, и о том, что брат, должно быть, испытывал то же самое. Он писал, как ревновал к нему отца, и одновременно хотел с ним дружить. Писал о надеждах на то, что кровь сильнее всех ошибок и сожалений. И о том, что, возможно, отец хотел бы, чтобы его сыновья могли опереться друг на друга.

И подписался просто: Д. Найтли.

В конверт он вложил приглашение на бал в честь пожалованного ему королем титула за заслуги перед развивающейся газетной индустрией. Теперь он стал лордом Нортборном.

«Первый из баронов прессы» — так назвали его журналисты.

Найтли отослал письмо. Потом вышел из своего кабинета на Флит-стрит и решительно направился по темным улицам, спеша вернуться туда, где его место. Домой, к любимой жене. Дорогой Аннабел.