Тилли Бэгшоу - Сидни Шелдон. После полуночи

– Нужно поднять дух группы! – заявил Гарри Бейн. – Вытрясайте идеи друг из друга! Мы выйдем из этого тупика!

Джон Мерривейл попытался представить ситуацию, в которой кто-то способен «вытрясти» идею из Гэвина Уильямса. Должно быть, Бейн начал приходить в отчаяние.

Полет из Нью-Йорка был крайне неприятным. Лайнер трясло, и Джон ощущал, как все внутренности переворачиваются. Он нервничал так, что даже попытался завести беседу со своим спутником.

– Конечно, официально мы не можем заставить швейцарцев сотрудничать с нами. Но я знаю кое-кого в «Банк де Женев» и смогу убедить их выйти за пределы дозволенного.

Молчание. Все равно что говорить с покойником.

Гэвин прикрыл глаза.

«Убедить? Выйти за пределы дозволенного? Они преступники, отмывавшие деньги Брукштайна! Их следовало бы растянуть на дыбе, вырвать конечности из суставов, так чтобы вопли были слышны со статуи Свободы».

– Вы бывали в Женеве, Гэвин?

– Нет.

– Прекрасный город. Г-г-горы, озеро. Мы с Ленни любили туда приезжать…

Гэвин натянул маску для сна.

– Спокойной ночи.

Полет продолжался.

Джон Мерривейл заказал номер в «Лез Амур», эксклюзивном пятизвездочном отеле в старой части Женевы. Некогда они съели немало прекрасных обедов в тамошнем знаменитом ресторане, выстроенном в тринадцатом веке и украшенном изящными фресками и шедеврами искусства. Ленни любил говорить, что это все равно как обедать в Сикстинской капелле.

Уильямс отказался присоединиться к финансисту и предпочел более скромный отель «Эден», стоявший на берегу озера. Гэвин выбрал номер, из окон которого не открывался живописный вид. Зато он был ближе к тренажерному залу и бизнес-центру.

– Мы здесь не для того, чтобы развлекаться, – сухо бросил он Джону.

«Боже упаси!»

Джон снова подумал о том, как сильно презирал бы Ленни Гэвина Уильямса. Его угрюмость. Постоянную злобу.

После обеда, гуляя в одиночестве по промерзшим средневековым улочкам Женевы, он представил, насколько веселее они могли бы провести время с Ленни.

– То есть в каком смысле – я не иду?

В это мгновение Гэвин походил на безумца, которому не помешала бы смирительная рубашка. Они с Джоном завтракали в отеле Гэвина, перед встречей со служащими «Банк де Женев».

– У м-меня хорошие отношения с б-банкирами. Он-ни легче доверятся мне, если приду один.

– Доверятся вам?

Уильямс скомкал салфетку в кулаке.

– Именно, – подтвердил Мерривейл. – Банковское дело, особенно в Швейцарии, основано на доверии.

Тут Уильямс буквально осатанел.

«Подумать только, этот тип был правой рукой величайшего вора всех времен и народов! И теперь имеет наглость рассуждать о доверии? Даже после позора «Кворума»? Он так и остался банкиром, а я тут чужой!»

– Не стоит покровительствовать мне, Джон, – отрезал он вслух. – Я писал руководства по швейцарскому банковскому делу.

– Превосходно. В таком случае вы знаете, о чем я говорю.

– Эти люди, с которыми, по вашим словам, у вас прекрасные отношения, отмывали деньги. Они подонки, их доверие ничего не стоит. Я буду присутствовать на совещании, нравится им это или нет.

Джон не смог сдержать мимолетной торжествующей улыбки:

– Боюсь, что нет, Гэвин. Видите ли, я уже все обсудил с Гарри Бейном. Я п-пойду один. Сообщу вам всю информацию, которую из них вытяну. Если вам это не нравится, обратитесь к Гарри.

– Но как я могу обратиться к Гарри? – брызнул слюной Гэвин. – В Нью-Йорке три часа ночи!

– Неужели? – снова улыбнулся Джон. – Какая жалость!

Три дня спустя они вылетели в Штаты.

Джон Мерривейл доложил Бейну: те деньги, которые Ленни перевел в Швейцарию, давно испарились. Некоторые суммы были выплачены инвесторам. Остальные ушли на покупку собственности в Южной Америке. Завтра Уильямсу предстояло вылететь в Боготу. Может, там что-то обнаружится…

Гарри Бейн сжал руками виски.

«Богота! И конца этому нет…»

– Мне очень жаль насчет Женевы, сэр. Я действительно надеялся, что это прорыв!

Гарри Бейн ненавидел это «сэр». Никто, кроме Джона, так к нему не обращался. Он много раз просил Мерривейла сменить официальный тон, но у парня на этот счет явно имелось собственное мнение. Пресмыкательство было его второй натурой. Непонятно, что привлекало такого удивительного человека, как Брукштайн, к этому ничтожеству. Бейн не видел в этом никакого смысла!

– Ничего, Джон, вы сделали все, что могли. Бюро ценит ваши усилия.

– С-спасибо, сэр. Я с-стараюсь.

«Ну да. Мы все стараемся. Только за это призы не выдают. Не в этой жизни».

– Джон, не обидитесь, если я задам нескромный вопрос?

Мерривейл явно растерялся.

– Неужели вас это не волнует?

– Что именно?

– Из-за Брукштайна вы, должно быть, потеряли миллионы, верно? Десятки миллионов?

Джон кивнул.

– Работа всей вашей жизни уничтожена, доброе имя вываляно в грязи. Разве… не знаю… это не подрывает вашу веру в человечество?

– Боюсь… я никогда не имел большой веры в человечество, – улыбнулся Мерривейл.

– Ладно. Тогда в дружбу.

Улыбка мгновенно исчезла.

– Позвольте кое-что сказать насчет дружбы, мистер Бейн. Дружба – это все. Все. Единственное, что им-меет значение в этом мире. Люди могут болтать обо мне все, что хотят. Но с-скажу вам одно: я верный друг.

Он повернулся и ушел.

Гарри Бейн смотрел вслед.

Ему почему-то было не по себе.

А тем временем в одном из отелей Боготы Гэвин Уильямс стоял под холодным душем, с остервенением надраивая себя губкой. До чего же трудно оставаться чистым в этом грязном мире! Колумбия была самым злачным местом во всем мире! Здесь все было пропитано алчностью, заражено коррупцией. Гэвина тошнило от этого.

Яростно натирая свое запачканное тело, Гэвин думал о Мерривейле. В Швейцарии тот его унизил. И конечно, посчитал, что смеется последним. Но Гэвин думал иначе.

Мерривейл унизил не того человека.

Он об этом пожалеет.

Первый год заключения прошел быстро.

Большинство из тех, кто получил пожизненный срок, считали первые двенадцать месяцев самыми страшными. Карен описывала их Грейс так: «Ломка. Только отвыкаешь не от наркотиков, а от свободы».

Аналогия была довольно меткой, но для Грейс не годилась. Для нее первый год в тюрьме был чем-то вроде пробуждения от долгого сна. Она впервые столкнулась с реальной жизнью. Ее окружали самые обычные женщины. Из бедных семей. Женщины, выросшие не более чем в двадцати милях от ее дома, но жившие в мире, таком же чуждом Грейс, как рисовые поля Китая или пустыни Аравии.

И это было чудесно!

Грейс только в тюрьме осознала, что в прежней жизни дружба была миражем. Хрупкие, ненадежные связи поддерживали деньги или положение. В Бедфорд-Хиллз она увидела женскую дружбу иного сорта, порожденную несчастьем и укрепленную страданиями. Здесь если кто-то говорил тебе доброе слово, то не лгал и не притворялся.

Грейс медленно, осторожно, начала наводить мосты. С Карен. С девушками, которые работали вместе с ней в детском центре. Даже с Корой Баддс.

Кора была сгустком противоречий. Злобная, угрюмая и необразованная, она могла запугать любого – Грейс испытала это на собственной шкуре во вторую же ночь в Бедфорде. Но Кора была также верным другом и преданной матерью. После того как Грейс попыталась покончить с собой, материнские инстинкты Коры взяли верх. Не столько Карен, сколько Кора постаралась смягчить предубеждение остальных заключенных против «белой сучки». Когда женщины из детского центра стали бойкотировать Грейс, отказывались говорить с ней и даже обедать в одной комнате, именно Кора сцепилась с ними.

– Дайте сучке шанс! Она ничего не украла. Вы что, смеетесь? Такая, как она, черствой булки не сумеет стянуть!

– Она богата, Кора.

– У нее даже детей нет! Почему ее перевели сюда? Даже начальник лижет ей задницу!

– Меня послушайте! – веско произнесла Кора. – Начальник едва ее не уморил. Но говорю я вам: она в порядке. И вовсе не такая, какой ее выставляли в суде и в сводках новостей. Дайте ей шанс.

Медленно, неохотно женщины стали включать Грейс в свои беседы. Завоевать их доверие, а потом и дружбу стало для Грейс целью и значило больше, чем она могла выразить. Общество заклеймило женщин из Бедфорд-Хиллз как преступниц и изгоев. Теперь же Грейс впервые в жизни задалась вопросом: что, если общество само совершает преступление, отвергая подобных женщин? Прежде Грейс жила Американской Мечтой. Грезы о богатстве, свободе и погоне за счастьем были ее реальностью с самого дня рождения. В Бедфорд-Хиллз она увидела оборотную сторону золотой монеты: безнадежность бедности, непрерывную череду распавшихся семей, скверное образование, наркотики и преступления, узнала о железной хватке уличных банд.

«Все это просто лотерея. Тюрьма – вот судьба этих женщин. Точно так же как когда-то богатство и роскошь были моей судьбой.

Пока кто-то не украл их у меня».

Грейс повезло больше, чем многим заключенным. У нее было нечто редкостное и бесценное. То, за что другие женщины в Бедфорде готовы были отдать все на свете. Целеустремленность. Здесь, в тюрьме, у Грейс появилось ДЕЛО. Не похожее на покупку дизайнерских вещей в дорогих магазинах. Или на организацию вечеринки. Ей требовалось понять, что в действительности случилось в «Кворуме». И дело было не в свободе, а в правосудии. В том, чтобы найти истину.

Если бы Грейс попросили выбрать одно слово, чтобы описать, какой она стала за этот первый год, она ответила бы «свободной». И в этом, возможно, заключалась самая большая ирония.

Каждый день с девяти до трех Грейс работала в детском центре. Работа была благодарной и разнообразной. Дети приходили ежедневно, чтобы побыть с матерями. И хотя связь между родительницами и их отпрысками была очевидной, обе стороны иногда не знали, чем заполнить часы свидания. Обязанностью Грейс было им помочь, предлагая рассказать сказку, посетить уроки чтения, рисования, домоводства, – словом, помочь мамам с детьми хорошо провести время, не задумываясь о том, почему они оказались здесь. Детский центр был единственным местом в тюрьме, где заключенным позволялось надевать «уличную» одежду, которую приносили сестры милосердия.