Тилли Бэгшоу - Сидни Шелдон. После полуночи

Кошмар продолжался.

– Я не знаю, где деньги. Джон не такой, как ты! Он мне верит!

– Нет! – грубо отрезала Кэролайн. – Не верит. Больше не верит. И не желает иметь с тобой ничего общего. Я приехала, чтобы просить тебя прекратить его донимать. После всего, что ты и Ленни сделали с ним, со всеми нами, ты обязана оставить нас в покое.

Миссис Мерривейл встала.

Грейс боролась с порывом броситься ей на шею и молить о милосердии.

«Не покидай меня! Не отнимай у меня Джона! Он моя единственная надежда!»

Но губы ее были плотно сжаты из опасения, что стоит открыть рот, и она закричит.

– Возьми.

Кэролайн сунула ей в руку маленький, завернутый в салфетку пакетик, воспользовавшись тем, что надзирательница отвернулась.

– Джон хотел передать тебе это. Слабый, сентиментальный глупец! Я говорила ему, что у тебя вряд ли будет возможность надеть это здесь, тем более что ты так и сгниешь в тюрьме, – безжалостно усмехнулась она. – Но, учитывая то, что она уродлива и абсолютно мне не нужна, можешь взять.

Развернувшись, она направилась к выходу.

Грейс как во сне последовала за надзирательницей в свою камеру. Сверточек она сунула в рукав и вынула, только оказавшись на шконке. Дрожащими руками осторожно развернула салфетку. Джон был ее последним настоящим другом.

«Моим единственным другом».

Что бы ни было в этом сверточке, он хотел, чтобы она это получила.

Там оказалась брошь. В виде бабочки. Из стекла всех цветов радуги. Ленни купил ей брошь на прошлое Рождество в магазинчике секонд-хэнд на Ки-Уэст. Когда полиция заморозила счета «Кворума», были конфискованы все вещи ее и Ленни, включая драгоценности Грейс. Должно быть, брошь проскользнула сквозь частую сетку закона – наверное, потому, что ничего не стоила. Но для Грейс эта вещица была дороже, чем если бы ее усыпали бриллианты.

Последнее напоминание о Ленни… Символ счастья, надежды – всего, что навсегда потеряно.

Ее пропуск на свободу.

Вечную свободу.

Грейс медленно, любовно вытащила булавку из зажима и стала разрывать кожу запястья.

Слепящий белый свет окружил ее.

Раздражал.

Резал глаза.

Проникал в самые темные уголки памяти.

Не давал спрятаться.

Она слышала голоса.

Фрэнк Хэммонд:

– Кто-то подставил Ленни. Тот, кто был в курсе дел «Кворума».

Джон Мерривейл:

– Доверься Фрэнку. Д-делай, как он велит, и все будет хорошо. Не волнуйся насчет ФБР – я с ними разберусь.

Свет померк.

Начальник тюрьмы Джеймс Макинтош чувствовал, как по спине ползут капли пота.

Он не сводил глаз с прямой зеленой линии на кардиомониторе.

«Господи, не дай ей умереть!»

Если Грейс Брукштайн умрет, его карьера будет кончена. Прощай, пенсия, мирный уход на покой – все, ради чего он так упорно трудился эти восемь лет.

Никакие его достижения, добрые намерения ни черта не будут стоить.

В этот момент Макинтош ненавидел Грейс, как никого на свете.

Доктора приложили к сердцу Грейс дефибриллятор. Маленькое тельце подскочило, едва не свалившись с кровати. Зеленая линия дрогнула и стала пульсировать в медленном, но равномерном ритме.

– Она вернулась.

Звонок застал главу департамента пенитенциарных учреждений штата Нью-Йорк в гольф-клубе.

– Мне следовало бы уволить вас, Джеймс, – бросил он в трубку. – Не задавая вопросов. Надеюсь, вы это понимаете?

– Да, сэр.

– Если пойдут слухи, что Грейс Брукштайн по нашей вине сумела пронести в камеру острый предмет…

– Знаю, сэр. Больше такого не случится, сэр.

– Чертовски верно, не случится! И объясните, что она делает в крыле А? Мы послали ее в Бедфорд-Хиллз, чтобы защитить от возможных покушений!

Макинтош с трудом сдержал раздражение. Грейс Брукштайн не заслуживала никакой защиты. Подумать только, даже те, кто упек ее в тюрьму, требуют деликатного с ней обращения! Как же его это бесит!

– Когда она поправится, я желаю, чтобы за ней наблюдали двадцать четыре часа в сутки, чтобы не повторилась попытка самоубийства. Все возможное: психотерапия, приличная еда… кстати, где она работает?

Макинтош приготовился выдержать бурю.

– На ферме, сэр. Первая смена.

– Где?!! Вы окончательно потеряли свой гребаный рассудок, Джеймс? Немедленно перевести ее в детский центр, к монахиням! Понятно?! Какие бы чувства вы лично ни питали к ней, отныне в присутствии леди Брукштайн будете ходить на цыпочках. Я достаточно ясно выразился?

– Да, сэр. Предельно ясно.

Грейс проснулась. Боль накатывала волнами.

Первая волна была чисто физической: горячая пульсация в запястьях, сожженное жаждой горло, тупая боль в руке. Тот, кто вставлял иглу в вену, очевидно, делал это в спешке. Грейс не могла пошевелиться, чтобы не ощутить укола. Вокруг расплылся огромный синяк.

Вторая волна была эмоциональной: она пыталась покончить с собой, и, видимо, неудачно. Она не на небесах, со своим дорогим Ленни. Она здесь, в Бедфорд-Хиллз. Вернулась в тот же кошмар.

Депрессия накрыла ее душным облаком.

Именно третья волна тоски и душевной муки заставила Грейс вскочить и рвать на себе волосы, пока вбежавший доктор не ввел ей успокоительное.

И где-то глубоко в отключившемся разуме, между жизнью и смертью, тьмой и рассветом, выплывшая правда схватила ее за горло.

Потому что до нее донесся злобный, самодовольный голос Кэролайн: «Никакой апелляции не будет. Джон не хочет иметь с тобой ничего общего».

Тогда Грейс подумала: «Дело не в Джоне. В тебе. Это ты не хочешь иметь со мной ничего общего. Ты настроила его против меня».

Теперь она наконец поняла. Кэролайн была всего лишь посланцем.

Джон! Это с самого начала был Джон!

Именно Джон предал Ленни. Предал их обоих. Чем больше Грейс размышляла, тем очевиднее становилось: Джон – единственный человек, близкий к Ленни настолько, чтобы суметь украсть деньги. Когда Комиссия по ценным бумагам и биржам начала проверять «Кворум», Джон, должно быть, запаниковал. Каким-то образом убедил Ленни исключить его из числа партнеров, чтобы ни за что не отвечать, когда обнаружат пропажу. Внезапная гибель Ленни, должно быть, чересчур высоко подняла ставки. Джону всегда грозило разоблачение, но после исчезновения Ленни оно стало неизбежным. Инвесторы «Кворума» потребовали деньги назад, и мошенничество выплыло наружу. Джону было легче легкого переложить вину на Грейс. Она была партнером Ленни. Не Джон. Мало того, безоговорочно доверяла Мерривейлу. Он сделал для этого все. Когда остальные отреклись от нее, Джон остался.

Не потому, что заботился о ней. Потому что хотел утопить ее! И сам контролировать процесс. Наблюдать за расследованием ФБР.

Именно Джон имел дело с полицией, «защищая» Грейс от их вопросов. Именно Джон настоял, чтобы она отказала Кевину Макгуайру и наняла Фрэнка Хэммонда, который настроил всех против нее!

Теперь, когда Грейс надежно упрятали за решетку, Джон умыл руки.

«Даже не хватило храбрости прийти самому. Послал Кэролайн делать за него грязную работу».

Оглядываясь назад, Грейс поражалась собственной наивности. Как униженно она умоляла Джона поверить, что не имела никакого отношения к смене партнеров! Что ничего не знала о том, как Ленни вычеркнул Джона и передал его долю Грейс!

«Как могла я быть такой глупой? Не в его интересах было и дальше оставаться партнером! Иначе его привлекли бы к суду за все, что случилось в «Кворуме». И сейчас Джон сидел бы в тюрьме. Не я».

Но откуда Грейс было знать, что именно Мерривейл виновен во всем. Непонятно, каким образом, но она была уверена – деньги похитил он. И Грейс Брукштайн разоблачит негодяя, даже если на это уйдет остаток ее жизни.

«Я докопаюсь до правды. Клянусь. Расскажу всему миру. Верну честное имя Ленни и себе. Я выберусь из этого ада».

С этой мыслью Грейс заснула.

Гэвин Уильямс чувствовал себя так, словно с головы до ног вывалялся в грязи.

От сознания того, что он находится здесь, в тюрьме, окруженный преступницами, его передергивало. Тот факт, что здесь одни женщины, вызывал еще большее омерзение. Извращение какое-то! Женщины должны быть целомудренными, опрятными и послушными. Порядочными и любящими.

Как его мать.

Мать Гэвина обожала сына. «Ты такой красивый, – твердила она. – Самый умный. Сможешь достигнуть всего, чего захочешь».

Гэвин бросился в туалет и в третий раз вымыл руки почти кипятком, держа их под обжигающей струей, пока не покраснела кожа.

Все женщины должны походить на его мать. Но к сожалению, в реальном мире они были алчными, грязными сучками, шлюхами, желавшими спать только с богатыми и сильными мира сего. Типами из страховых фондов, миллиардерами вроде Ленни Брукштайна, всю жизнь буквально утопавшими в «кисках».

Как же страстно Гэвин Уильямс ненавидел этих людей с их дорогими машинами, любовницами-моделями, пляжными домиками и личными самолетами! Он, Гэвин Уильямс, лучше, чем все Ленни Брукштайны этого мира. Он, неподкупный патриот, Робеспьер наших дней! Революционер, принесший в Америку правосудие!

«Я – меч закона.

Господь всемогущий говорит: “Я накажу их. Молодые умрут, их сыновья и дочери будут голодать. Никто из заговорщиков не выживет, ибо я принесу им несчастье…”»

– Мистер Уильямс?

Гэвин стоял в коридоре тюремного лазарета. Хорошенькая молодая сестра смотрела на него как-то странно.

– Да, в чем дело?

– Миссис Брукштайн очнулась. Можете с ней поговорить.

Уильямс был уверен, что Грейс Брукштайн держит ключ к тайне украденных из «Кворума» денег. Остальные члены команды уже не надеялись на нее как на потенциального свидетеля.

«Забудь о Грейс, Гэвин, – советовал Гарри Бейн. – Это тупик. Будь у нее что сказать, давно бы призналась».

Но Гэвин не мог забыть о Грейс. Лицо грязной шлюхи преследовало его в снах. Голос издевательски звучал в ушах долгими днями, проводимыми над запутанными документами: бумажным следом, оставленным Ленни.