Отвернулись. Все до единого. Унесены ветром. Буквально растворились в воздухе, как пропавшие миллиарды «Кворума».

Все. Кроме Джона Мерривейла.

Милый Джон!


Грейс проснулась с криком, но Карен Уиллис мгновенно запечатала ей рот ладошкой.

– Шшшш… разбудишь Кору!

Грейс сотрясалась в ознобе. Простыни промокли от пота. Ей снился очередной кошмар, начавшийся прекрасным сном. Она шла по проходу нантакетской церкви, под руку с Майклом Греем. У алтаря ждал Ленни, только почему-то стоя к ней спиной. Рядом стоял улыбающийся, взволнованный Джон.

Вся церковь была в белых розах. Хор пел «Панис ангеликус». Но по мере приближения к алтарю все отчетливее ощущался странный запах. Что-то химическое… вроде формальдегида.

Ленни повернулся. Его лицо неожиданно начало распадаться. Таять, словно кукольная голова в печи. А вот торс, наоборот, стал распухать, пока не лопнула рубашка. Показалась мертвое белое тело в гусиных мурашках. Оторвались конечности, и на землю упал чудовищно уродливый труп. Грейс хотела закричать, но рот был полон воды. Гигантские морские волны затопили церковь, унося гостей, уничтожая все на своем пути, заливаясь в легкие Грейс. Не давая вздохнуть. Она тонет! Еще немного…

– Ты разбудишь Кору! – повторила Карен.

Грейс не сразу поняла, что очнулась.

– Если ее потревожить во сне, она осатанеет. И тебе совсем это не понравится.

После того, что уже случилось, заявление Карен прозвучало так комично, что Грейс засмеялась. Но смех тут же перешел в рыдания. Скоро Грейс уже выплакивала в объятиях Карен весь ужас, боль и унижение последних шести месяцев, вытекавшие из ее тела, как гной из вскрытого фурункула.

– Почему ты ничего не сделала сегодня днем? – спросила Грейс наконец.

– Не сделала? Ты о чем?

– О нападении! Когда Кора пыталась убить меня.

– Милая, это пустяки! Если бы Кора попыталась убить тебя, ты уже была бы мертва!

– Но ты даже не шевельнулась! Просто сидела и позволяла ей избивать меня.

Карен вздохнула:

– Позволь мне кое-что спросить. Ты хочешь здесь выжить?

Грейс задумалась, не зная, что ответить. Наконец нерешительно кивнула. Она хотела выжить. Ради Ленни.

– В таком случае ты должна усвоить одно: никто не будет бросаться тебя спасать. Ни я, ни надзиратели, ни твой адвокат, ни твоя мама. Никто. Здесь ты одна, Грейс. И должна рассчитывать только на себя.

Грейс припомнила разговор с Онор: «Когда ты научишься отвечать за собственные поступки? Ты больше не маленькая папочкина принцесса. И не можешь ожидать, что мы с Конни будем вытаскивать тебя из очередного переплета!»

Потом она вспомнила Ленни: «Я позабочусь о тебе, Грейси. Тебе больше никогда не придется ни о чем беспокоиться».

– Заметь, совет бесплатный, – бросила Карен, вернувшись на свою лежанку. – Но когда вспомнишь, где запрятала все эти деньги, может, пошлешь мне маленький подарочек в знак благодарности?

Грейс хотела было вновь заверить соседку в своей невиновности, но передумала. Какой в этом смысл? Если собственная семья ей не верит, почему должны верить посторонние?

– Разумеется, Карен. Обязательно.


Грейс последовала совету сокамерницы. Следующие две недели она старалась быть бесшумной как тень, ходить с опущенной головой и держать при себе мысли и страхи.

«Никто мне не поможет. И не на кого положиться».

Грейс узнала, что Бедфорд-Хиллз – весьма уважаемое заведение, известное своими программами помощи заключенным-матерям. Из восьмидесяти пяти заключенных семьдесят процентов были матерями, не достигшими и сорока лет. Грейс с удивлением узнала, что одна из них – Кора Баддс.

– У Коры есть ребенок?

– А чем ты так шокирована? – пожала плечами Карен. – У Коры их трое. Самая младшая, Анна-Мария, родилась здесь. На две недели раньше срока. Сестра Бернадетта приняла ее на полу родилки.

Грейс однажды читала статью о детях, родившихся в тюрьме. Или что-то слышала по радио? Так или иначе, она была в ужасе. Несчастные дети! Эгоистичные матери-преступницы чаще всего отказываются от них…

Но это было в другом времени. В другой жизни. В этой жизни Грейс вовсе не находила детский центр таким ужасающим. Наоборот, это место, где работали заключенные и местные монахини-католички, было единственным ярким лучом надежды в непроглядно-мрачном тюремном режиме. Грейс страстно желала получить там работу, но шансов не было.

– Новичкам всегда достаются самые поганые задания.

Грейс послали работать на поля.

Сама работа была тяжелой: рубка деревьев для постройки новых куриных загонов, прополка сорняков, чтобы расчистить место для вольеров. Но больше всего Грейс убивала сменная работа.

«День» в Бедфорд-Хиллз не имел отношения к смене дня и ночи или к ритмам внешнего мира. В половине одиннадцатого свет гасили, но заключенным удавалось поспать только четыре часа, прежде чем в два тридцать свет снова включали, с тем чтобы полевые рабочие могли позавтракать и к четырем уже оказаться на пронизывающем холоде. «Ленч» подавали к девяти тридцати в общей столовой, обед – в два. Восемь с половиной долгих, томительных часов, прежде чем гасили свет, Грейс чувствовала себя так, словно попала в другой часовой пояс. Смертельно усталая, она не могла уснуть.

– Привыкнешь, – уверяла Карен.

Но Грейс вовсе не была в этом уверена. Хуже всего было одиночество. Часто Грейс много дней подряд не разговаривала ни с единой душой, кроме Карен. При этом остальные женщины часто болтали друг с другом, ища поддержки и утешения. Во время перерывов они рассказывали о детях, мужьях или любовниках, а Грейс словно не замечали.

– Ты чужая, – пояснила Карен. – Они знают, что ты и твой старик обкрадывали простых людей вроде всех нас. Вот и злятся. Но это пройдет.

– Но ты же не злишься! – заметила Грейс.

Карен пожала плечами:

– Мой гнев иссяк много лет назад. Кроме того, кто знает? А вдруг ты действительно невиновна? Пожалуйста, без обид, но ты не показалась мне великим криминальным умом.

Глаза Грейс затуманились слезами благодарности.

«Она мне верит. Кто-то мне верит».

Она вцепилась в слова Карен как в спасательный плот.


– Брукштайн, к тебе посетитель.

– Ко мне?

Карен выходила из куриного вольера. Рождество было два дня назад, и густой снег покрывал землю. Руки Грейс побагровели от холода. Дыхание вырывалось изо рта, как пар из кипящего чайника.

– Другой Брукштайн я что-то здесь не вижу. Часы посещений почти закончены, так что тащи свою задницу поскорее. А не то разминешься с ней.

С ней? Кто это может быть? Онор? Или Конни? Сестры поняли, что были слишком жестоки с ней? Помогут подать апелляцию?

Надзирательница повела ее в комнату для посетителей, где за маленьким деревянным столиком сидела Кэролайн Мерривейл. Разодетая, как Круэлла де Виль[13], в широкое меховое манто, сверкающая бриллиантами, она выглядела глупо и неуместно в унылой клетушке.

Грейс уселась напротив.

– Кэролайн? Вот сюрприз!

Живя в доме Мерривейлов, Грейс остро чувствовала растущую неприязнь Кэролайн. Джон, милый Джон, с самого начала поддерживал Грейс. Но Кэролайн, которую та считала верной подругой, почти матерью, держалась отчужденно, а временами казалась просто жестокой, словно наслаждалась страданиями Грейс. Хозяйка дома не трудилась скрывать раздражение, которое вызывали в ней назойливые папарацци.

– Невыносимо! Все равно что жить в клетке зоопарка! – жаловалась она. – Когда все это кончится?

Уважение, которое она когда-то выказывала Грейс как жене Ленни Брукштайн, сменилось надменной холодностью. Грейс пыталась не обижаться. В конце концов, если бы не Кэролайн и Джон, ее бы выбросили на улицу и великий Фрэнк Хэммонд не взялся бы за ее защиту.

Но отношение к ней Кэролайн ранило. И появления ее здесь Грейс никак не ожидала.

Кэролайн огляделась, словно беглец в поисках пожарного выхода.

– Я ненадолго.

– Ничего страшного. С твоей стороны прийти сюда – уже большая любезность. Джон получил мое письмо?

Неделю назад Грейс написала Мерривейлу, спрашивая, что делать дальше. Подавать апелляцию? Нанять нового адвоката? Сколько, по его мнению, пройдет времени до пересмотра дела, и так далее.

Пока что он ей не ответил.

– Получил.

Пауза.

– Он был очень занят, Грейс. ФБР по-прежнему ищет пропавшие деньги, и Джон пытается им помочь.

Грейс кивнула:

– Конечно. Я понимаю.

Она ждала, что Кэролайн скажет что-то еще – возможно, спросит, как она держится и не нуждается ли в чем-то, – но та не спросила. Грейс растерялась.

– З-здесь не так уж плохо, – почти несвязно пробормотала она. – То есть, конечно, плохо, но ко всему привыкаешь. Хуже всего тяжелый труд. Из-за него трудно сосредоточиться на чем-то… я все время думаю о Ленни. О том, как все это могло случиться. То есть кто-то нас подставил, это ясно. Но все так запуталось. Надеюсь, что после того, как Джон поможет мне подать апелляцию, увижу свет в конце тоннеля. А пока что – сплошной мрак.

– Грейс, никакой апелляции не будет.

Она заморгала, словно выйдя из мрака на яркий свет.

– Прости… не поняла…

– Я сказала, никакой апелляции не будет, – резко бросила Кэролайн. – По крайней мере не жди от нас ни помощи, ни денег. Джон поддерживал тебя сколько мог. Но теперь и он, и все мы должны увидеть истину.

– Истину? О чем ты?

Грейс трясло.

– Пора перестать притворяться маленькой заблудившейся девочкой, – выплюнула Кэролайн. – Со мной это не пройдет. Ленни обокрал и инвесторов, и партнеров. Предал бедного Джона. Вы оба предали.

– Это неправда! Кэролайн, ты должна мне поверить! Я знаю, что Ленни исключил Джона из числа партнеров, но, клянусь, не знаю почему. Но он никогда не обижал Джона намеренно!

– Да брось, Грейс! Не считай всех дураками! Почему бы тебе не признаться во всем, не рассказать ФБР, где деньги?