Репортер оттащил в сторону Гарри Бейна и возбужденно затараторил:

– Взгляните только на Микеле! Они в него влюбились! Можно подумать, это Джо Димаджио восстал из мертвых![11] Этот парень стал настоящей рок-звездой!

– Более того, – покачал головой Бейн. – Он национальный герой.

Для Анджело Микеле шоу было окончено, но для Гарри Бейна и Гэвина Уильямса все только начиналось.

Им предстояло найти деньги.

Глава 10

Общий срок наказания, по совокупности за все преступления, совершенные Грейс Брукштайн, составил свыше ста лет в тюрьме, и это стало ведущей темой мировых новостей. Грейс больше не была женщиной – личностью со своими надеждами, мыслями и сожалениями. Она стала эмблемой, символом всего алчного, продажного и прогнившего в Америке. Сил зла, которые привели страну на край экономического коллапса и вызвали столько страданий и мук. Когда Грейс вывели из зала суда и велели ожидать отправки в исправительную женскую тюрьму Бедфорд-Хиллз, ее едва не разорвала толпа. Какая-то женщина умудрилась расцарапать осужденной лицо. Хищные накладные когти впивались в плоть Грейс. Снимки Грейс Брукштайн, прижимавшей ладонь к окровавленной щеке, в то время как двое полицейских тащили ее к тюремному фургону, облетели всю Америку. Ничего не скажешь, падение великих…

После ужасной ночи в одиночке Грейс в пять утра позволили сделать звонок. Она инстинктивно потянулась к родным.

– Грейси? – сонно спросила Онор. – Это ты?

«Слава Богу, она дома».

Грейс едва не расплакалась от облегчения.

– Конечно, я. Ох, Онор, какой кошмар. Не понимаю, что случилось. Адвокат уверял, что все будет в порядке. Но…

– Где ты сейчас?

– Я в тюрьме. Все еще в Нью-Йорке. Я… не знаю точно, где именно. Завтра меня переводят. Куда-то… недалеко от вас. Кажется, в Бедфорд. Там, вероятно, будет лучше. Но, Онор, ты должна мне помочь.

Последовало долгое молчание. Наконец Онор ответила:

– Не понимаю, каким образом. Суд признал тебя виновной.

– Знаю, но…

– И ты не слишком пыталась помочь себе во время процесса. Твоя одежда. О чем только ты думала?

– Я делала так, как велел Фрэнк Хэммонд!

– Ну вот опять! Конни была права.

– О чем ты? – всхлипнула Грейс. – В чем была права Конни?

– Насчет тебя. Послушай, что ты говоришь, Грейс: «Адвокат велел»; «Ленни велел»; «Джон велел». Когда ты научишься отвечать за собственные поступки? Ты больше не маленькая папочкина принцесса. И не можешь ожидать, что мы с Конни будем вытаскивать тебя из очередного переплета!

Грейс до крови прикусила губу. Она отчаянно нуждалась в поддержке сестры, но Онор, похоже, желала прочитать ей нотацию; очевидно, Конни была настроена точно так же.

– Пожалуйста, Онор! Я не знаю, к кому обратиться! Не могла бы ты попросить Джека? Как сенатор, он обладает определенным влиянием. Все это – ужасная ошибка. Я ничего не украла. И Ленни никогда бы…

– Прости, Грейс, но Джек не может ввязываться в подобное дело. Скандал такого рода может нас погубить.

– Погубить тебя? Онор, меня посадят под замок! Ленни мертв и обвинен в преступлении, которого не совершал!

– Я этого не знаю, Грейс. Ради Бога, проснись же! Эти деньги не просто исчезли! Конечно, их взял Ленни. Взял и подставил тебя!

Каждое слово кинжалом вонзалось в сердце Грейс. Мало того, что посторонние люди считают Ленни вором! Но ведь Онор его знала! Знала! Как же могла поверить этому?

Следующие слова были произнесены с ледяной категоричностью:

– Ты сама навлекла это на свою голову, Грейси. Мне очень жаль.

Послышались короткие гудки.

«Тебе жаль?! Мне тоже. Прощай, Онор!»


Поездка в тюремном фургоне, доставившем Грейс в Бедфорд-Хиллз, оказалась долгой и нелегкой. В фургоне было холодно и воняло, сидевшие внутри женщины жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Грейс смотрела на их лица. У этих женщин не было с ней ничего общего. Кто-то был испуган. Кто-то взвинчен. Кто-то отчаялся. Но на каждом лежала печать бедности и усталости. И все смотрели на Грейс с убийственной, неприкрытой ненавистью.

Грейс закрыла глаза. Ей снова девять лет, и она в Ист-Хэмптоне, с отцом. Сочельник. И Купер Ноулз сажает малышку на плечи, чтобы та смогла надеть звезду на верхушку елки.

– Ты все сумеешь, Грейс. Дотянись, детка!

Ей пятнадцать. Она стоит на пьедестале почета, в окружении подруг-гимнасток. Судья надевает ей на шею золотую медаль. Грейс искала глазами лицо матери. Но ее не было.

– Забудь, Грейси, – посоветовал тренер. – Если хочешь быть победителем, побеждай ради себя. Не ради других.

Брачная ночь. Ленни овладевает ею, нежно, осторожно.

– Я позабочусь о тебе, Грейси. Тебе больше никогда не придется ни о чем беспокоиться.

И Грейс ответила:

– Я люблю тебя, Ленни. Я так счастлива!

– Всем выйти!

Надзирательница грубо схватила Грейс за руку. Та даже не заметила, что фургон остановился. Через несколько минут она дрожала от холода на пустом дворе. Уже стемнело, и на земле лежал снег. Перед Грейс возвышалось мрачное серое каменное здание. Слева, справа и позади виднелись ряды колючей проволоки, поднимавшейся чуть не до фиолетового ночного неба. К своему стыду, Грейс обнаружила, что плачет.

– Добро пожаловать в Бедфорд-Хиллз, леди. Наслаждайтесь каникулами.


Только через три часа Грейс добралась до камеры, которую должна была делить еще с двумя женщинами. К этому времени она успела понять, что не протянет в Бедфорд-Хиллз и неделю, не говоря обо всей жизни.

«Нужно как-то выбраться отсюда! Связаться с Джоном! Джон вытащит меня!»

Хуже всего был осмотр. Грубая, унизительная процедура, призванная лишить заключенных человеческого достоинства. И весьма, как выяснилось, действенная. Грейс заставили раздеться догола в полной людей комнате. Тюремный доктор вставил во влагалище расширитель и взял мазок. Далее Грейс пришлось нагнуться, и врач пальцем в перчатке проверил ее задний проход – возможно, в поисках спрятанных там наркотиков. Лобковые волосы едва не выдернули, проверяя, нет ли вшей. В продолжение всего этого издевательства надзиратели обоих полов ржали и отпускали гнусные, сальные шуточки. Грейс казалось, что ее насилуют всем скопом.

После этого ее, как овцу, сунули под едва теплый душ и велели вымыться антисептическим мылом, от которого горела кожа. Потом, по-прежнему голая, она стояла в длинной очереди к парикмахеру, который оставил от ее роскошных волос короткий ежик. Процедура заняла секунд пятнадцать, и после нее Грейс больше не чувствовала себя женщиной. Своей одежды она больше не видела. Вещи исчезли вместе со всеми признаками той личности, которой Грейс была вне стен тюрьмы. С нее сорвали даже обручальное кольцо. Вместо прежней одежды осужденной выдали три пары нижнего белья, лифчик не по размеру и колючую оранжевую тюремную униформу на два размера больше, чем надо.

– Сюда.

Приземистая надзирательница открыла дверь камеры и втолкнула Грейс внутрь.

В грязноватой клетушке размером девять на двенадцать футов стояли три шконки. На двух уже лежали какие-то латиноамериканки. При виде Грейс они обменялись фразами на испанском, но тут же перестали обращать на нее внимание.

Грейс пришлось набраться духа и обратиться к надзирательнице:

– Произошла ошибка. Я бы хотела видеть начальника тюрьмы… если можно. По-моему, меня привели не в ту камеру.

– Да неужели?

– Да. Это строго охраняемая тюрьма. Меня обвинили в мошенничестве. Не в убийстве. Мне здесь не место.

Латиноамериканки дружно вытаращились на нее. Но если надзирательница и была шокирована, то ничем этого не показала.

– Сможешь увидеть начальника утром. А теперь спи.

Дверь камеры захлопнулась.

Грейс легла на свое место. Уснуть она не могла. Мысли лихорадочно метались.

«Утром я увижусь с начальником тюрьмы. Меня переведут в другую камеру, поприличнее. Тогда я смогу позвонить Джону и подать апелляцию».

Ей следовало бы сразу же позвонить Джону. Непонятно, какой глупый, ребяческий порыв заставил ее обратиться к Онор. Тяжело было признать, что было ошибкой довериться собственным родственникам, но такова жестокая реальность. И Грейс придется с этим смириться.

«Ленни считал Джона кем-то вроде брата. Теперь моя семья – Джон. Он все, что у меня осталось».

Очевидно, они жестоко ошиблись, наняв Хэммонда. Но разве можно винить за это Джона? Нужно жить дальше.


Фрэнк Хэммонд сидел один в машине, на пустынной парковке, и наблюдал, как знакомая фигура клиента пробирается к нему сквозь темноту.

«До чего же он жалкий! Слабак! Как олень, попавший в свет фар. Никто не заподозрит, что подобный человек способен на что-то противозаконное. Думаю, поэтому ему все сошло с рук…»

Мужчина сел в машину и сунул в руки Фрэнка листок бумаги.

– Что это?

– Квитанция. Перевод денег сделан час назад.

– На мой офшорный счет?

– Разумеется. Как мы договорились.

– Спасибо.

Двадцать пять миллионов. Куча денег! Но достаточно ли этого?

После того как адвокат публично провалил защиту Грейс Брукштайн, репутация его уничтожена. Вполне возможно, ни один клиент больше не захочет иметь с ним дела. Однако поздно сожалеть.

– Как я понимаю, вы довольны работой?

– Еще бы! – улыбнулся клиент. – Она полностью вам доверяла.

– Значит, наше соглашение выполнено.

Фрэнк завел мотор. Но клиент положил ладонь ему на руку.

– Итак, оснований для апелляции нет?

– Абсолютно никаких. Если, конечно, ФБР не найдет пропавшие деньги. Но этого не будет, верно, Джон?

– Нет… Н-ни за что.

Джон Мерривейл позволил себе слегка улыбнуться, прежде чем выйти из машины и бесшумно раствориться во мраке.


Начальник тюрьмы Джеймс Макинтош был заинтригован. Как все жители страны, он знал, кто такая Грейс Брукштайн. Женщина, которая помогла мужу похитить миллиарды долларов, а потом предстала в зале суда разодетая в пух и прах, чем еще больше обозлила американцев.