Странно все-таки устроен человек. Месяцами он ходил вокруг меня, как волк, выслеживающий добычу, звонил, приглашал куда-то, не обижался на мой сарказм, плевать хотел на мое безразличие. С одной стороны, его навязчивое внимание раздражало, с другой – я успела подсесть на него, как на мягкий наркотик. И вот когда я поняла, что в моей жизни больше никогда не будет Данилы Донецкого… Когда с этим пониманием я смотрела на него, торопливо зашнуровывающего кроссовки… Мне вдруг стало так плохо, какие было никогда до этого – даже в тот вечер, когда я выпила восемь бутылок «Балтики № 9», а потом полночи раскачивалась над унитазом, как соломинка на ветру. В моей жизни уже случалась экстренная ампутация близких людей, но все же они остались при мне хотя бы бесплотными голосами в телефонной трубке.

– Это была ошибка, – в очередной раз сказала я, неизвестно на что рассчитывая. – Слышишь, Донецкий? Я ошиблась. Надо было переждать. Или больше работать. Или у тебя одолжить. А я…

Он посмотрел на меня снизу вверх. Еще раз поправил шнурок, распрямился, закинул на плечо лямку рюкзака.

– Ты только не давай своей Маринке пить, когда она проснется, – спокойным, почти приветливым голосом предупредил он. – Знаю я вас, возьмете вина или текилы, что еще хуже. А человек снотворное принимал.

Вдруг вспомнилось стихотворение Ахматовой, над которым любят всплакнуть сентиментальные старшеклассницы:

… задыхаясь, я крикнула: «Шутка

Все, что было, уйдешь – я умру…»

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: «Не стой на ветру».

– Не волнуйся, не разрешу, – с готовностью откликнулась я. – Я тебе позвоню, когда она проснется. Хорошо?

Он посмотрел на меня так, что необходимость в словах отпала. Пробормотав оставшееся безответным «Ну пока», я захлопнула за ним дверь.

Маринка проснулась, когда за окном уже затеплились фонари, а небо сменило прозрачный пастельный шелк на тяжелый темный бархат.

Тупо посмотрела на меня. Осознала, что случившееся – не дурной сон. Всплакнула.

Обняла меня. Повздыхали вместе – happy end все-таки, пусть и состоявшийся такой ценой. Марина провела ладонью по своим коротко остриженным волосам, задумчиво ощупала синяк на лице.

– Ну и на кого я сейчас похожа?

– Ты и правда хочешь знать? – усмехнулась я. – Наверное, на алкоголика, который живет на привокзальной лужайке.

Она вяло посмеялась – и это был хороший знак. Я знала, что Маринка не из тех, кто безвольно позволит лужице депрессии разрастись в смертоносное болото. Она справится.

Нехотя она побрела в ванную. Услышав ее слабый вскрик, я поняла, что она наткнулась на собственное зеркальное отражение. Всплакнула еще раз.

Я сварила кофе и сделала горячие бутерброды с сыром.

– А может, Ленке позвоним? – предложила я.

– Не знаю, – с сомнением покачала вихрастой головой Марина, – ты же знаешь, какая наша Ленка бестактная. Будет на меня таращиться.

И тут меня осенило: да она же не знает ничего!

Великий Ленкин секрет, заглянув по случаю в гости, так и прописался незаметно в моей квартире и никуда за ее пределы не выходил. Не потому, что я нема и деликатна, как кладбищенская земля. Просто как-то из головы вылетело.

– Мариша… Лена с ним рассталась! Ты понимаешь? Ушла от Пупсика. Насовсем.

Марина замерла, не донеся до рта чашку с дымящимся кофе. И на секунду собственное горе, сквозняком холодящее оголенный череп, отступило на второй план.

– Ты шутишь?

– Нет! Маринка, как же я забыла тебе сказать! Ленка тут приходила ко мне. Совсем никакая, в слезах. Говорила, что больше так не может, что не любит его, что ей надоели все эти, как она выразилась, версаче-хреначе.

– А ты?

– Поддержала, – улыбнулась я, – что же еще. Я давно ждала, когда это случится. Чуть было не перестала в это верить.

– А я перестала, – призналась Марина, ставя так и не пригубленную чашку на стол, – и даже смирилась. В какой-то момент решила, что все она сделала правильно.

– В смысле?

– Ну, с Пупсиком, – нехотя призналась она, – конечно, он противный и сексуальности в нем, как в шаре для боулинга. Но он ведь квартиру обещал ей подарить и образование купить. Брильянтов одних на двадцать тысяч долларов на нее повесил. А где бы была Ленка без этого всего?

– Ну ты даешь! Надеюсь, это временное помрачение рассудка. Он противный. И все. Это точка. Так что, зовем Ленку?

Сквозь трагически сложенные брови, опущенные уголки губ и заплаканные глаза с лаконичным «Эх!» проступила та Маринка, которую я знала.

– Ну что с вами поделаешь? Конечно, зовем!


Кто-то начинает новую жизнь с понедельника (мой прогноз – такая идиллия длится максимум до среды), кто-то – с первого января (банально до оскомины). Ну а кто-то – мы, например, – с катастрофы. Беда, помноженная натрое, сблизила нас, сплела наши нервные окончания, словно благодаря причудливой шутке природы мы стали психологическими сиамскими близнецами. Одна из нас едва не погибла и лишилась роскошных волос. Другая предпочла ничего не обещающий арбатский ветер и покрытое мраком будущее определенности, скучной, как подогретый кефир. Третья потеряла мужчину, который мог бы… Кем мог бы стать для меня Данила Донецкий, я точно не знала, однако его бесповоротное отбытие оставило вяжущий привкус горечи. Я старалась гнать эту мысль прочь, но все же ничего не могла с этим поделать – как будто внутри меня медленно надували шарик, который вот-вот лопнет, заполнив все мое существо вырвавшимся на волю вакуумом.

Len'a (crazy) весело выставляла бутылки на стол. Текила – золотая и серебряная, португальское молодое вино, приторный «Бейлис», веселящий яблочный сидр, французский дорогущий брют. Закуска соответствовала этой питейной роскоши: интеллигентная стограммовая баночка черной икры, крабовое мясо, испанский вяленый хамон, развесные оливки, свежий хлеб из пекарни на Садовом, черный шоколад с орешками… Мы с Мариной изумленно смотрели на эти приготовления.

– Я продала подвеску, – лаконично объяснила Лена, – к тому же на прощание немного опустошила Пупсиково портмоне.

– Да ты что? – ахнула Маринка. – А если заметит? Он и так, наверное, в трауре!

– Он в командировке и еще ничего не знает. А деньги не заметит точно – он никогда их не считает. Я всегда спокойно выгребала у него из карманов – то пятьсот долларов, то тысячу.

– А Лола с Анфисой не настучат?

– Шутишь? – расхохоталась Ленка. – Да они же рады, как дети, которых запустили в мороженый ларек! Сами готовы мне заплатить, только бы я больше не появлялась. Ведь теперь Пупсик женится на ком-нибудь из них. Если, конечно, вообще женится. Что ж, девочки, с возвращением! Мы снова вместе, и теперь уже ничего не сможет нам помешать! Предлагаю выпить за нашу новую жизнь!


Медленно втягивая в легкие ментоловый дым, я брела по ночному пустынному Арбату. Освежающая морось атаковала меня бесплатным душем Шарко. Приветливо теплились окна круглосуточных ресторанчиков. Редкие прохожие посматривали на меня с любопытством – для человека, гуляющего под дождем, у меня был слишком расслабленный и умиротворенный вид.

Как муравей, спешащий вперед по ленте Мебиуса, я снова оказалась в позиции низкого старта. Как ни странно, это радовало. Где-то в районе солнечного сплетения возбужденно вибрировало ощущение приближающейся новизны. Так бывает утром первого января, когда, кутаясь в прокуренный плед, выходишь на балкон и видишь, что снег не тронут ничьими следами, проталины асфальта усыпаны разноцветной перхотью промокшего конфетти и занимающийся день обещает, что отныне все будет по-другому. Эта обманная новизна заставляет тебя бросить пить и курить (ровно до следующего вечера), стать добрее (через неделю ты поймешь, что твоя патологическая отзывчивость незаметно трансформировалась в слабость, и станешь такой, какой была всегда), следить за своей внешностью (энтузиазм иссякнет после первого же визита к косметологу), следить за диетой (до тех пор, пока нагрянувшая в гости подруга не притащит коробку бельгийских конфет).

– Куда спешишь, красавица?

Я не сразу поняла, что незнакомый голос обращается ко мне. Повертела головой и вдруг увидела странную фигуру, словно отделившуюся от мокрого фонаря. Белая ночная рубашка. Намокшие седые волосы прилипли к смуглым щекам. Босые ноги со скрюченными артритом пальцами. Внимательные глаза.

Сердце, сделав медленный двойной кульбит, устремилось куда-то вниз. Это была баба Зина.

– Баб Зин, – мой голос дрожал, – не надо, а? Я же своя, арбатская.

– Значит, ты знаешь, кто я, – обрадовалась старушка. – Я могу предсказать твою судьбу. Хочешь, на Таро погадаю?

– А просто промолчать вы никак не можете? – с надеждой поинтересовалась я. – Верю, что вам все известно, но я ничего не хочу знать.

– Не могу, – сокрушенно покачала седой головой она, – если не скажу, не усну потом. А я старая, мне спать надо.

– Ладно, – вздохнула я, – вы даже не представляете, как это некстати. Я только что приняла решение начать новую жизнь. А тут вы. Но раз не сможете уснуть – доставайте свои Таро.

– Таро, – она, казалось, была удивлена. – Ты правда хочешь, чтобы я погадала тебе на Таро?

– А что такого? Вы же сами предложили.

– Да, но… – растерялась баба Зина, – я всем предлагаю. Никто никогда не соглашался. Приходится кричать им в спину, чтобы знали, чтобы попробовали что-то изменить.

– Моя подруга изменила, – похвасталась я, – вы предсказали ей смерть, но она… не умерла. Хотя шансы были ничтожны.

– У меня нет с собой Таро, – сокрушенно покачала головой гадалка, – я давно не ношу их с собой. Какой смысл, если никто не хочет слушать? Хочешь, пошли ко мне? Я здесь недалеко живу, вон в том доме. У меня зефир есть. И сырники.

Я хотела было отказаться, но вдруг взгляд мой упал на ее босые ноги. Старушка мерзляво поджимала пальцы. В тот момент ничего пугающе потустороннего в ней не было. Обычный одинокий человек, замерзший, жаждущий общения, немного выживший из ума, но еще отчаянно цепляющийся за последние крупицы здравого смысла.