– Он интересовался родственниками, пропиской? – нахмурился Данила.

– Кажется, да, – кивнул Дракон. – Оно и понятно, все боятся связываться с девчонками, которые взялись ниоткуда. У меня у самого была история – отснял фотосессию, а потом выяснилось, что модели тринадцать лет. Акселератка, блин! И папа у нее большая шишка. Еле отмазался… А у Маринки репутация.

– Все понятно. Звони!

– Прямо сейчас, что ли? – Дракон нашарил осоловевшим взглядом настенные часы.

– Немедленно! – повысила голос я. – Ты что, не понимаешь, пока мы тут сидим, мою Маринку, возможно, убивают!

Мы примчались в Сыромятнический переулок в половине седьмого утра. Всю дорогу в такси я нервно подпрыгивала, сжимала кулаки так, что ногти больно впивались в ладони, и материлась на светофоры. Больше всего я боялась, что мы приедем – а в квартире уже никого.

Донецкий успокаивающе гладил меня по руке. Ладони его были ледяными – волновался он не меньше моего, хоть виду и не подавал.

Нужная нам квартира оказалась ни много ни мало на седьмом этаже. И я, ненавидящая физические нагрузки любого рода, взлетела по лестнице со скоростью профессионального бегуна-атлета. Я забарабанила в дверь так, словно собиралась расколоть ее на мелкие щепки. Ногами, кулаками, ладонями, наотмашь. Донецкий пытался за плечи оттащить меня от двери, но в сердцах я двинула ему локтем в челюсть, и он понял, что в таком состоянии со мною лучше не связываться.

Наконец дверь распахнулась. Не знаю уж почему – может быть, на тех, кто находился внутри, подействовал мой безумный внешний вид.

На пороге стоял невысокий мужчина, чем-то похожий на Ленкиного Пупсика. Бело-розовый, полноватый, в дешевой футболке с пятнами кетчупа. Его рост едва дотягивал до метра шестидесяти. Не человек, а сказочный гном. Вид у него был невинный до такой степени, что я сразу поняла: это и есть лже-Шиффер.

– Где Марина?! – заорала я. – Где она?

– Вы ошиблись, – на чистом русском языке сказал он, – в этой квартире живу я, никакой Марины…

– Что ты врешь, мерзавец?! Ты знаешь, с кем связался?

Оттолкнув его, я влетела в квартиру, Донецкий следовал за мной.

Да уж, съемочная площадка была так себе. Ну неужели Маринка могла поверить, что высокобюджетный элитарный фильм и правда могут снимать в столь убогих декорациях? Старенькая мебель, выцветший ковер, расшатанный серый паркет, обои в каких-то жирных пятнах… Впрочем, человек, у которого есть мечта, часто забывает об элементарной логике. А несчастной Маринке так хотелось стать звездой, заработать на свою квартиру и вырваться из сомнительного мира порнострастей…

В углу стояла кинокамера. Рядом с нею смущенно переминался с ноги на ногу абсолютно обнаженный мужчина – кривоногий кавказец далеко не первой свежести. Видимо, это был второй актер.

– Где Маринка?! Немедленно отвечайте!

Человечек, похожий на гнома, все равно не смог бы ответить – так сильно я трясла его за плечи. Он возмущенно булькал и силился вырваться.

И вдруг я увидела нечто, заставившее меня подавиться собственным голосом. Мой рот беззвучно распахивался, спина вспотела.

Волосы.

По грязному, рассохшемуся паркету были расбросаны волосы. Знакомые – длинные и темные. Как будто в квартире подрабатывал парикмахер-надомник и какая-то чудачка пришла к нему отстричь свои шелковые косы.

Ахнув, я отпустила «гнома», присела на корточки и двумя пальцами подцепила атласную прядь. Ноздри защекотал полувыветрившийся запах знакомых духов – «Ангел», Маринкины любимые.

Мы опоздали.

И тогда я почувствовала, что больше не могу держать в себе все впечатления, воплощенные кошмары и разочарования, опустившиеся на голову бетонной плитой, – все события минувших часов вдруг восставшим вулканом поднялись из моего нутра и заклокотали в горле. Это было невыносимо. Опрометью я кинулась в туалет, рухнула на колени перед унитазом, слабеющей рукой убрала от лица волосы. Рвало меня долго и жестоко.

Я не сразу заметила, что нахожусь в ванной не одна. Слабый стон, похожий на писк придавленной пружинкой мышеловки крысы, заставил меня обернуться.

Она была там. Сидела на корточках в углу, судорожно прижимая к груди колени. Как будто бы колени были автономным существом, более сильным и развитым, у которого Марина беззвучно просила защиты.

Ее босые ноги были покрыты бурыми потеками. Глаза заплыли от синяков. На грубо остриженную голову была нахлобучена грязная восточная тюбетейка – издевательский штришок безумного стилиста. Одежды на Маринке не было, она куталась в запревшие обрывки мешковины, которые служили хозяевам квартиры половой тряпкой.

Вытерев рот рукавом, я бросилась к ней. Марина испуганно уклонилась от моих порывистых объятий.

– Осторожно, кажется, у меня что-то сломано, – простонала она. – Откуда ты?

– От верблюда. Я думала, тебя убили!

– Но как ты узнала? Я уже и правда попрощалась с жизнью… Мобильный у меня отобрали, между дублями держат здесь. А Шиффер… Он оказался никаким не Шиффером, он по-русски отлично говорит.

– Знаю, все знаю, – отмахнулась я. – Уходим отсюда! Потом все тебе расскажу. Ночка у нас была еще та, искали тебя по всему городу… Ты сама идти можешь?

– Не знаю. – Держась за кафельную стену, Марина осторожно поднялась на ноги.

Я заметила на ее животе продолговатый темнеющий синяк.

– Ногами бил, – лаконично объяснила она, перехватив мой взгляд. – Там, в комнате, моя одежда… А они точно дадут нам уйти?

– Куда они денутся? У Дракона есть все контакты и координаты. Если мы не объявимся в течение получаса, он вызовет милицию.

– У Дракона? – У нее еще были силы удивляться, это внушало оптимизм. – Ты была у него? И он тебя впустил посреди ночи?

– Ну да. Иначе бы мы никогда тебя не нашли.

– Надо же, значит, ты ему понравилась… Ох, как голова раскалывается… Меня били о батарею лбом. Надеюсь, сотрясения нет.

Когда мы вышли из ванной, в комнате не было ни «гнома», ни второго актера. Данила сидел на краешке дивана, прихлебывая из брошенной кем-то бутыли теплую кока-колу. За эту ночь он, казалось, состарился на десять лет. Даже его фирменный загар стал каким-то сероватым. Белки его глаз прорезали меридианы красных капилляров. Уголки губ устало опустились вниз, лицо осунулось.

– А они… ушли, – развел руками он, – я пытался остановить, но… Меня чем-то ударили, назад отбросило на полметра. Пока я поднимался, они сбежали.

– Электрошокер, – подозрительно спокойным голосом объяснила наша несостоявшаяся порнозвезда, – в меня тоже им тыкали. Как ужасно…

– Одевайся! – скомандовала я. – Лучше бы нам побыстрее отсюда убраться. Не думаю, что они вернутся, но… Так, на всякий случай.


В такси Маринка наконец расплакалась. Плакала долго и горько, с хриплыми всхлипами и жалобными подвываниями. Водитель, которому Донецкий заплатил целую тысячу рублей, с любопытством посматривал на нас в зеркальце заднего вида. Я гладила Маринку по тому, что осталось от ее некогда роскошных волос. Я понимала, что потчевать ее утешениями бессмысленно. Стадия слез очень важна для того, чтобы из ее организма выветрились ядовитые пары подступившей к самому сердцу ледяной депрессии.

Потом она заговорила. Перебивать не совсем связный поток речи, равно как и вклиниваться в него с наводящими вопросами, тоже не имело никакого смысла.

– Так хорошо все начиналось, так хорошо. – Марина закрывала опухшее от побоев и слез лицо ладонями. – Я как на праздник к ним шла… И вчера вечером было так весело. Мы заказали суши, смотрели концерт Максима Галкина, классно вечер провели. Шиффер показывал мне свои фотоработы, и это было так впечатляюще… Спать меня отправили в заднюю комнату. Шелковое белье постелили, сволочи. Утром поднялись на рассвете, накормили бутербродами с икрой, дали отличный кофе… А потом началось… По сценарию он должен был меня избить. А я же брала уроки сценического боя. Готовилась как дура! Он как залепит мне кулаком в глаз, у меня аж искры посыпались! Я и в себя прийти не успела, как он меня отметелил, как учебную куклу в секции бокса. Несколько раз ткнул ножом в бедро… Во время перерывов мне разрешали пить обезболивающее. Я плакала, предлагала вернуть деньги, но никто меня даже не слушал… Я все ждала, когда же это кончится. А потом вдруг вспомнила, чем заканчивается фильм! И поняла, что так просто меня не отпустят. Я и в окно пыталась выпрыгнуть, и в подъезд выбежать все – без толку. Мы должны были снимать последний дубль, и тут появляетесь вы…

– Успокойся, все нормально, – бессвязно шептала ей я, – главное, что все хорошо закончилось. Переломов у тебя вроде бы нет, зубы на месте, синяки быстро заживут. Завтра сводим тебя в травмпункт и парикмахерскую. Пройдет несколько месяцев, и ты будешь выглядеть точно так же, как раньше.

– Да… – безо всякого выражения сказала она, – и знаешь что, Глаш?

– Что?

– Я больше никогда не буду сниматься в порнухе. С меня хватит!

Отплакавшись, Маринка умылась, хлебнула новопассита, завернулась в овечий плед и уснула на моем диване.

Ну а мы с Донецким остались одни. Как ни старалась я суетиться, веселить его, отвлекать, все равно в воздухе, как топор над плахой, висел немой вопрос.

Данила знает, что я снималась в порнофильме.

Он шокирован.

Потрясен.

Я оказалась совсем не тем, кем он хотел меня видеть.

И посматривал он на меня несколько брезгливо.

Мы выпили по чашке чаю, молча. А потом так же молча он вышел в прихожую и принялся зашнуровывать кроссовки.

– Донецкий… – слабым голосом позвала я. – Не уходи, а?

Вместо ответа он посмотрел на меня так, что мне захотелось скукожиться, втянуть голову в плечи, а лучше вообще провалиться сквозь внезапно образовавшуюся дыру к соседям с нижнего этажа.

Скупо попрощавшись, Данила ушел. Внезапное осознание, что на этот раз он больше не вернется, оглушило меня, как удар кувалдой в самое темечко. Не вернется, что бы я ни делала.