Поправив кожаный ремешок сумки на плече, я размотала шарф:

– О'кей. Если тебе нравится выгуливать золушек, тогда вперед.

Метрдотель встретил Донецкого как родного и даже называл его по имени-отчеству. Отчество у него было красивое – Аркадьевич. Нас повели по длинному коридору, представляющему собой синтез банального офисного интерьера и средневекового замка. Паркет был почему-то накрыт неровно вырезанным серым ковролином, стены окрашены в белый цвет, зато по ним были развешаны светильники дивной красоты – похоже, антикварные. Наконец перед нами открыли одну из дверей, никакой таблички на ней не было. Я вошла первая – это был небольшой обеденный зал для тесной компании. Круглый стол, абажур в стиле Tiffany, полотняные салфетки, приборы, кажется, из столового серебра. Тяжелая бархатная портьера наглухо закрывает окно, комнату освещала лишь тускловатая лампочка. На столе лежала стопка меню в тяжелых кожаных переплетах.

Данила отодвинул для меня стул:

– Это странное местечко, но мне здесь нравится. Ресторанчик для тех, кто не мордой торговать пришел, а просто хочет спокойно пообщаться.

– Ясно, – не выдержала я, – это многое объясняет. А то в гардеробе я пыталась сопоставить свою морду с данным заведением, и по всему выходило, что для торговли оной мне надо выбрать местечко попроще. Я все ждала, как ты будешь выкручиваться.

Он выглядел удивленным. Улыбка растаяла на его загорелом лице, как мороженое, легкомысленно забытое на тарелке.

– Глаш, у тебя какие-то неприятности? Как это вы, девчонки, называете – предменструальный синдром?

– Какая пугающая осведомленность. Ладно, извини. Наверное, у меня банальное переохлаждение. Все утро без дела на улице сижу. Слушай, а здесь глинтвейн варят?

– Не знаю, есть ли он в меню, но специально для тебя могут сварить.

Он рассматривал меня чуть более внимательно, чем требовала ситуация, и мне стало немного не по себе. Ну чего, в самом деле? Не исключено, что Донецкий просто рад мне как частичке своего прошлого. Первая любовь, школьные года и бла-бла-бла… Скорее всего, он и в мыслях не держал моего морального унижения – просто выбрал привычный ресторан, и все.

– А ты совсем не изменилась.

– Знаю, – улыбнулась я, – мне все так говорят. Меня как будто бы законсервировали. И знаешь, что забавно? Многие тратят целые состояния, чтобы не стареть. А я даже режим дня не соблюдаю. И кремом не пользуюсь. И пиво пью. Вот.

– И стараешься казаться хуже, чем ты есть на самом деле, – в тон мне продолжил Донецкий. – Ну а теперь скажи мне, как тебя занесло на Арбат? Аглая Федорова – и уличная художница! Ну кто бы мог подумать.

Я пожала плечами:

– Твой сарказм неуместен. Я своей жизнью довольна. Это не деградация и не сопротивление безысходности, если ты об этом хотел спросить. Сознательный выбор.

– И все-таки… У твоей семьи были такие планы. Помню, как ты рассказывала. Папа мечтал выдать тебя замуж за дипломата, бабушка заставляла заниматься шитьем, мама мучила математикой.

– В один прекрасный день я взорвалась, – спокойно улыбнулась я. – Документы в университет были уже поданы. Внутрисемейную войну за мое будущее выиграла мама – я должна была поступать на экономический. К экзаменам готовилась, я не могла не поступить. И… сбежала.

– Как это?

– А вот так. Утром встала, надела накрахмаленную блузку, юбку, каблуки. Пришла на первый экзамен и… поняла, что не хочу здесь учиться – не мое это. Забрала документы, перевела их в Суриковку и только потом рассказала обо всем родителям. Сначала они были в шоке. Скандал разразился позже, когда я не поступила… Но я знала, что так будет, поэтому просто перестала обращать на них внимание. Потом прошел год, и я не поступила еще раз. А потом, – я развела руками, – вот. Сняла комнату здесь поблизости. Рисую. Иногда подрабатываю шитьем. Понимаю, что тебе сложно поверить, но я своей жизнью довольна.

Принесли глинтвейн и хлеб. И то и другое – волшебное. Глинтвейн был умеренно сладким, благоухал медом и пряностями, на поверхности плавали нарезанные квадратиками апельсиновые корочки. Мне показалось, что хмель радостно бросился в голову после первого же глотка. А хлеб… Про такой хлеб хочется говорить ласково – хлебушек. Наверное, где-то в ресторанных кулуарах была пекарня. Щекочущий ноздри волнующим густым ароматом, пористый, пышный, с хрусткой корочкой и нежной невесомой мякостью, с вкраплениями кедровых орешков…

– Не набивай желудок хлебом, – рассмеялся Данила, которому принесли банальный martini dry. – Потому что все остальное здесь еще лучше.

– Тогда пусть хлеб мне завернут с собой… Ну а у тебя как все сложилось, Донецкий? Помнится, ты мечтал быть пиратом и путешественником. Но, судя по всему, стал примерным офисным клерком.

– Злющая ты какая! – рассмеялся он. – И вовсе я не офисный клерк. У меня своя туристическая фирма. Занимаюсь организацией необычных путешествий. В самые нетуристические пятнышки земли. Северный и Южный полюса, джунгли Боливии и Перу, пещеры Кордильеров, глухие леса Сибири… Правда, желающих пока не так много, надо сказать. Да и вся моя фирма состоит из трех человек – секретарша, мальчик на побегушках, гордо именующий себя «старший менеджер», да я сам… Так что если захочешь увидеть чудо, это ко мне.

Его глаза разгорелись, и на минутку из прилизанного джентльмена в кожаном пиджаке выглянул другой Данила Донецкий, мечтательный мальчишка с содранными коленками. Он принялся рассказывать о том, как, бросив Авиационный институт на третьем курсе, он отправился в экспедицию в джунгли Латинской Америки, где, по слухам, все еще осталось много неоткрытых учеными городов. Как известно, доколумбова Америка изобиловала золотом и в древних городах можно было рассчитывать на неплохой улов. В сущности, он хотел стать банальным мародером – что-то среднее между мечтой о судьбе пирата и карьерой современного дельца. Донецкий нанял проводника и отправился в путь, расчищая себе дорогу острым топориком.

– Ты не представляешь, что такое джунгли! Иногда мы передвигались со скоростью сто пятьдесят метров в день! В день! Ты только попробуй вообразить! Идешь, пробивая себе дорогу топором, а через два дня прорубленная тропинка опять зарастает. А вокруг – деревья тридцати метров высотой! Лианы! Высоченная, как камыш, трава! Куча неведомых животных! И все это орет, поет, угрожает, устраивает перекличку!

В тот момент он был похож на безумца. Пятнистый румянец выступил на его щеках, глаза блестели и казались черными из-за расширенных зрачков – создавалось впечатление, что Донецкий по примеру красавиц из прошлого закапал в глаза какой-нибудь белладонны. Речь его стала отрывистой, вдохновенной, и после каждой фразы можно было мысленно поставить четыре восклицательных знака. Он не обратил внимания на официанта, который принес нам острый тыквенный суп с морепродуктами, он даже на меня, свою единственную слушательницу, не смотрел. Казалось, Донецкий видит перед собой все, о чем рассказывает, – и душный лесной туман, и зудящие стаи москитов, каждый из которых достигает размера городского воробья, и волшебный шумящий лес, и ароматный созревший инжир, к которому, точно к приветливому маячку, стекаются все обитатели джунглей.

Надо признаться, рассказ его меня очаровал. И даже не столько рассказ, сколько ситуация – скромный городской мальчик, втайне мечтающий стать пиратом, вместо карьеры и заключенных в строгие рамки будней предпочитает вступить в поединок с густым, как негритянские волосы, лесом.

– Мы рисковали. Мы были вдвоем – я и мой проводник. Конечно, у нас было оружие, но… В джунглях это мало что значит.

– А дикие животные?

– Это еще полбеды. Индейцы. Представь себе, где-то на земном шаре остались уголки, где живут дикие лесные племена, не знающие, что такое телевизор. И единственным аргументом для них является смоченная в кураре стрела.

По моему телу пробежал волнительный холодок.

– И чем все дело закончилось? Вы нашли заброшенный город?

– Увы. Тропический климат не слишком комфортен. Мой проводник подхватил пневмонию и едва не погиб. Мы были вынуждены вернуться. Но на обратном пути… Я увидел чудо.

– Индейскую девушку с черными косами, разгуливающую по лесу топлес?

– Да ну тебя, Федорова! Мы немного изменили курс, чтобы побыстрее вернуться в город. И наткнулись на лесное озеро с водопадом. Глашка, ты даже не представляешь, что это такое!.. – Не глядя, он схватил со стола стакан с водой и залпом его осушил. – Мы пришли туда на рассвете. Еще было совсем не жарко, прохладно даже. Сквозь ветви едва пробивался солнечный свет. Сначала мы услышали мерный шум воды, а потом… Это было настоящее чудо! Водопад, не очень большой, метров пятнадцать. Он спускался вниз каскадами, и вокруг него была золотая дымка крошечных капель. У моего проводника была температура сорок. Он открыл глаза и расплакался – ему показалось, что он уже умер, попал в рай и видит ангелов. Там, на берегу лесного озера, я вдруг понял, что это судьба. И больше мародерствовать не пытался.

– Романтично, – выдохнула я.

– Позже я вернулся туда уже без проводника, в одиночку. А потом… Решил, что хочу делиться этим чудом. Вернулся в Москву, зарегестрировал фирму, снял небольшой офис, дал кое-куда рекламу. Сначала у меня был только один маршрут. Я называл это путешествие «чудотерапией». Пару раз свозил небольшие группы. А потом подумал – ведь в мире должно быть много таких мест.

– Значит, твоя мечта все-таки сбылась. – Мне немного взгрустнулось. Передо мной сидел некогда влюбленный в меня Данила Донецкий, и было нам по двадцать пять лет. В его темных глазах отражались лесные водопады, лианы и обледеневшие вершины гор. Моя арбатская свобода вдруг, пусть всего на одно мгновенье, но все-таки показалась мне… ложной. А жизнь – какой-то пустой. Когда-то я была заложницей швейной иглы и учебника геометрии, а сейчас являюсь пленницей ветхого стула и пачкающего пальцы грифеля. В мою кожу въелась эта грязь – и даже на маникюре она не отскабливается. Получается, изменились только тюремщики, а, по сути, так ничего и не изменилось.