Розамунда Пилчер - Штормовой день

— Я могу делать все, что хочу делать, — сказал он, и это прозвучало убедительно. — А теперь разыщи мою одежду и прекрати спорить. — Он не разрешил мне даже взять автомобильчик Молли: — Оставим его здесь, ничего с ним не будет, а утром кто-нибудь его заберет.

Его грузовичок стоял в закоулке за углом. Мы сели, он включил двигатель и, развернувшись, выехал на дорогу, следуя моим указаниям, так как самому поворачиваться и смотреть ему было трудно. Мы проехали по городу, по улицам, ставшим мне родными, выехали на развилку, и оттуда дорога пошла вверх на холм.

Я сидела, глядя прямо перед собой, крепко сцепив руки на коленях. Я знала, что нам необходимо выяснить еще кое-что, и сделать это сейчас, до того, как приедем в Боскарву.

Ни с того ни с сего, радостно и словно в полном восторге от жизни, Джосс вдруг запел:

— Джосс…

— Ну, что теперь?

— Осталась еще одна вещь.

Он как будто изумился:

— Надеюсь, не новый скелет в шкафу?

— Не смейся.

— Прости. Так в чем дело?

Я проглотила странный комок в горле.

— Это касается Софии.

— И при чем же тут она?

— Гренвил дал мне ключ от мастерской, чтобы я могла пойти туда и выбрать себе картину, чтобы взять ее в Лондон, и я обнаружила там портрет Софии. Настоящий портрет анфас. А Элиот пришел туда за мной и тоже увидел портрет.

Последовало долгое молчание. Я покосилась на Джосса, но профиль его был как каменный, а внимание целиком и полностью поглощено дорогой.

— Ясно, — сказал он наконец.

— Она вылитая ты, вернее, ты вылитый она.

— Ничего удивительного. Она моя бабка.

— Да, я и подумала, что, видимо, это так.

— Стало быть, портрет находился в мастерской?

— Так… так вот почему ты очутился в Порткеррисе, да?

— Да. Такова была договоренность между моим отцом и Гренвилом. Гренвил снабдил меня половиной денег на магазин.

— Твой отец…

— Ты его знаешь. Тристрам Нолан Гарднер. Владелец антикварной лавки на Нью-Кингс-роуд. Ты купила у него пару кресел с овальными спинками. Помнишь?

— И он понял из моего чека, что я Ребекка Бейлис.

— Верно. И хитроумно выведал у тебя, что ты внучка Гренвила Бейлиса. Вот так. И узнал, что в понедельник ты собираешься на поезде в Корнуолл. Понятно?

— И он позвонил тебе и велел встретить поезд?

— Верно.

— Но почему?

— Потому что чувствовал, что это касается и его. Потому что понял, что ты одинока и растеряна. Потому что хотел, чтобы я приглядел за тобой.

— И все-таки я не понимаю…

— Знаешь что? — вдруг сказал Джосс. — Я очень тебя люблю.

— За мою тупость?

— Нет, за твою чудесную наивность. София была не только натурщицей Гренвила, но также и его любовницей. Отец мой родился в самом начале их романа, задолго до того, как на свет появилась твоя мама. В конце концов София вышла замуж за старого друга детства, но больше детей у нее так и не было.

— Значит, Тристрам?..

— Тристрам — сын Гренвила. А Гренвил — мой дедушка. И я собираюсь жениться на моей кузине со стороны отца.

— Петтифер говорил мне, что София для Гренвила ничего не значила. Что она была просто девушкой, которую он писал.

— Если надо защитить Гренвила, Петтифер будет клясться, что черное — это белое.

— Да. Наверное, это так. Но Гренвил в сердцах оказался далеко не столь сдержанным: «Ты не единственный мой внук»!

— Это Гренвил так сказал?

— Да. Элиоту. А Элиот решил, что это он про меня.

Мы въехали на вершину холма. Городские огни остались позади. Перед нами за нагромождением построек Эрнеста Пэдлоу протянулась темная береговая полоса с редкими огнями ферм, а за нею — черная безбрежность моря.

Я сказала:

— Я что-то не помню, чтобы ты просил моей руки.

Грузовичок тряхнуло, и он съехал на дорогу, ведущую в Боскарву.

— Просить, вообще-то, не в моих привычках, — сказал Джосс. Сняв руку с руля, он накрыл ею мою руку. — Обычно я просто говорю.

И как в первый раз, встретить нас вышел Петтифер. Едва Джосс заглушил двигатель, в холле зажегся свет, и Петтифер открыл дверь, словно интуитивно знал о нашем прибытии.

Он увидел, как Джосс открывает дверцу и вылезает из машины, с явным трудом превозмогая боль. Он увидел лицо Джосса.

— Господи, что это с вами?

— Да вот не сошлись во мнениях с нашим старым знакомцем Морисом Теткомом. Возможно, я выглядел бы лучше, не будь с ним трех его приятелей.

— Тяжких повреждений нет?

— Нет. Все прекрасно. Кости целы. Давайте войдем в дом.

Мы вошли, и Петтифер закрыл за нами дверь.

— Рад видеть вас, Джосс, честное слово. У нас тут такое делалось, ей-богу…

— Как Гренвил? В порядке?

— Да, все хорошо. Он еще не ложился. Сидит в гостиной, ждет возвращения Ребекки.

— А Элиот?

Петтифер перевел взгляд с Джосса на меня.

— Уехал.

Джосс сказал:

— Расскажите-ка лучше нам все поподробнее.

Мы переместились в кухню и расселись вокруг стола.

— Когда Ребекка уехала, Элиот пошел в мастерскую и вернулся оттуда с портретом Софии. Тем самым, который мы так искали, Джосс. Но так и не нашли.

— Не понимаю, — сказала я.

Джосс объяснил:

— Петтифер знал о том, что София — это моя бабушка, но он был единственный, кто это знал. Остальные ее не помнили. Все это было так давно. И Гренвил не хотел, чтобы об этом знали.

— Но почему же в доме всего одна картина, где видно лицо Софии? Наверняка Гренвил писал множество ее портретов. Что сталось с другими портретами?

Наступила пауза, во время которой Джосс с Петтифером переглянулись. Теперь пришла очередь Петтифера давать объяснения, что он и сделал с большим тактом.

— Это все из-за старой миссис Бейлис. Она ревновала к Софии… не потому, что на самом деле что-то знала… просто София была частью той жизни Гренвила, которая не имела к ней отношения.

— Вы подразумеваете его живопись?

— Она не хотела знаться с Софией, а если случайно сталкивалась с ней в городе, ограничивалась лишь ледяным приветствием. А командир это знал и не хотел ее огорчать, вот он и распродал все портреты Софии, кроме того, что вы отыскали. Мы знали, что портрет этот где-то рядом. Мы с Джоссом однажды целый день его проискали, но так и не нашли.

— А что бы вы сделали с портретом, если бы нашли?

— Ничего. Но мы не хотели, чтобы на портрет наткнулся кто-нибудь другой.

— Не понимаю, почему это было так важно.

— Гренвил не хотел, чтобы о его отношениях с Софией стало известно, — сказал Джосс. — Он не стыдился этой связи, потому что очень любил Софию. А после его смерти все это вообще потеряло бы значение, и хоть трава не расти. Но он человек гордый и прожил жизнь, придерживаясь неких принципов. Может быть, сейчас принято считать, что принципы эти устарели, но для него-то это не так. Понимаете, о чем я толкую?

— Думаю, да.

— Современные молодые люди, — веско сказал Петтифер, — кричат о свободе нравов, как будто они эту свободу изобрели. Но разве ж это новость? Испокон веков существовала эта свобода, только во времена командира у людей скромности побольше было и они свободу эту напоказ не выставляли.

Мы покорно приняли сентенцию Петтифера, после чего Джосс сказал:

— Мы, кажется, отвлеклись от темы. Петтифер рассказывал нам об Элиоте.

Петтифер сосредоточился.

— Да, хорошо. Итак, Элиот сразу же направился в гостиную, ворвался туда, я вошел следом за ним, а он — прямиком к каминной полке и бряк туда портрет рядом с другой картиной. Командир молчит и только смотрит на него. А Элиот ему: «Ну и какая тут связь с Джоссом Гарднером»? Тогда командир рассказал ему. Все рассказал. Спокойно, достойно. В присутствии миссис Роджер, с которой только что припадка не случилось. Она заявила, что все эти годы командир водил их за нос, делал вид, что Элиот его единственный внук, которому и перейдет Боскарва после смерти Гренвила. Командир сказал, что ничего подобного он никогда не говорил, что все это были их домыслы и что никто не виноват, если они забыли о том, что цыплят по осени считают. Тогда Элиот спросил его очень холодно: «Может быть, сейчас ты все-таки поведаешь нам о своих планах?», на что командир сказал, что планы его — это дело личное, и в них отчета он давать никому не намерен, и правильно сказал, разве не так? — Этот свой защитный маневр Петтифер сопроводил внушительным ударом кулака по кухонному столу.

— И что же сделал Элиот?

— Элиот сказал, что в таком случае он умывает руки, и отныне глаза бы его не глядели на всех нас, то есть на все семейство, конечно, и что у него тоже есть личные планы, и что, слава Богу, он теперь от нас избавится. И с этими словами он собрал какие-то бумаги, сунул их в портфель, надел куртку, свистнул собаку и был таков. Слышно было, как машина двинулась по подъездной аллее, и больше мы его не видели.

— Куда же он уехал?

— Наверное, в Хай-Кросс.

— А Молли?

— Она ударилась в слезы… пробовала его остановить, не глупить, как она говорила. Умоляла его остаться. Напускалась на командира, крича, что он во всем виноват. Но, конечно, сил остановить Элиота у нее не было. Да и что можно сделать, если взрослый человек уходит из дома, никто не может ему помешать, будь то даже его собственная мать.

Я преисполнилась мучительной жалости и сочувствия к Молли.

— Где она сейчас?

— У себя. — И он хмуро добавил: — Я понес ей наверх чай на подносе, а когда вошел, она сидела за туалетным столиком как изваяние.