— Ну и что тогда?

— Ничего. Просто буду знать, какая она.

Я разочарованно повернулась и пошла к двери, где меня ожидала моя тяжеленная корзинка, но Джосс опередил меня и, быстро нагнувшись, поднял корзинку, не дав ее мне.

Я сказала:

— Мне пора возвращаться.

— Но сейчас только… — Он сверился с часами. — Половина двенадцатого. А вы так и не видели моего магазина. Пойдемте со мной, дайте мне возможность похвастаться, угостить вас кофе, а потом отвезти домой. Вы не можете идти в гору с такой тяжестью на руке.

— Вовсе нет. Могу.

— Но я не могу этого допустить. — Он распахнул дверь. — Пошли!


Возвращаться без корзинки я не могла, а он, судя по всему, не собирался мне ее отдавать, так что, сдержанная и негодующая, я шла с ним, держа руки в карманах, чтобы он не мог взять меня под руку. Он, казалось, ничуть не был обескуражен такой моей нелюбезностью, которая уже одна должна была бы его смутить, но когда мы опять завернули к гавани и тут же вновь очутились в когтях у ветра, а я чуть не упала от неожиданности — Джосс засмеялся и, вытянув мою руку из кармана, взял ее в свою. Жест этот меня обезоружил, настолько покровительственным и великодушным он выглядел.

Как только показался магазин — высокое узкое здание, зажатое между двумя приземистыми, я поняла, что ремонт действительно происходит. Рама витрины была покрашена, само стекло вымыто, а над дверью красовалась вывеска: «ДЖОСС ГАРДНЕР».

— Ну, как вам? — Он так и светился гордостью.

— Внушительно, — вынуждена была признать я.

Он вытащил из кармана ключ, отпер дверь, и мы вошли в магазин. Плиточный пол был весь уставлен ящиками, а на стенах до самого потолка висели полки самой разнообразной ширины и конфигурации. В центре комнаты было воздвигнуто сооружение, немного напоминающее проволочный снаряд для лазания на детских площадках. Там уже стояли современное датское стекло и фарфоровая посуда, яркие кастрюли, вниз свешивались пестро-полосатые индийские покрывала. Стены были побелены, дерево же оставлено в своем естественном виде, и это — в сочетании с серого цвета полом — создавало простой и эффектный фон для пестроты предназначенных к продаже товаров. В глубине помещения на второй этаж и выше уходила лестница, а под ней за еще одной дверью, которая была приоткрыта, находилась другая лесенка, ведущая, по-видимому, в темноту подвала.

— Поднимемся наверх…

И он пошел вперед.

Я последовала за ним.

— А что это за дверь?

— Это моя мастерская. Там жуткий беспорядок. Мастерскую я вам покажу в другой раз. Ну вот…

Мы очутились на втором этаже, где путь нам преградили какие-то корзины и плетенки.

— Здесь еще не все готово, но, как видите, продаваться будут корзины — для дров, прищепок, для провизии, младенцев класть, белье, словом, все, что вам только будет угодно туда положить.

Назвать все эти помещения просторными было никак нельзя. Узкий этот дом, по существу, представлял собой лестницу с площадками на каждом этаже.

— А теперь поднимемся повыше. Как, не устали? Мы подходим к самому главному — любимым хозяйским апартаментам.

Мы миновали маленькую ванную, втиснутую в закоулок за лестницей. С трудом поспешая за длинноногим Джоссом, я поймала себя на том, что вспоминаю восторги Андреа по поводу его квартирки и искренне надеюсь на то, что описание ее не будет соответствовать действительности — что все там окажется совершенно иным, и я сразу пойму, что девушка дала волю воображению и просто насочиняла. «Классная берлога… прямо как из модного журнала — диван там, подушек масса, штучки всякие и камин с настоящими дровами…»

Но все оказалось именно так, как она говорила. Я поднялась по последним ступенькам, и слабая моя надежда испарилась. В квартирке, и вправду, было что-то от берлоги, таинственной и скрытой от посторонних глаз. Потолок в ней был скошен, а под слуховым окном, вделанным в щипец крыши, стояла скамейка. За подобием стойки я приметила кухоньку, похожую на бар, пол был покрыт турецким ковром, а к стене придвинут обитый красной тканью диван. Как и сказала Андреа, на нем была масса подушек.

Джосс поставил мою корзинку и уже снимал с себя мокрую одежду, вешая ее на старомодную плетеную вешалку.

— Раздевайтесь, пока не замерзли окончательно, — сказал он мне. — Я разожгу камин.

— Я не могу задерживаться, Джосс…

— Но это еще не причина, чтобы не разжигать камин! И, пожалуйста, снимите эту вашу куртку!

Я повиновалась, замерзшими пальцами расстегнула пуговицы, стянула с головы промокшую вязаную шапочку и отряхнула капли дождя с косы. Пока я развешивала свои вещи рядом с вещами Джосса, он хлопотал возле камина: ломал прутики, комкал бумагу, сгребал в кучу золу и подносил ко всему этому длинный фитиль. Когда огонь занялся, он бросил в камин несколько смолистых поленьев из корзинки, стоявшей тут же, и принялся ворошить дрова. Поленья трещали и шипели, быстро разгораясь, и комната, наполнившись теплом, ожила. Джосс поднялся и повернулся ко мне:

— Ну, что вам предложить? Кофе? Чай? Шоколад? Бренди с содовой?

— Можно кофе?

— Два кофе немедленно!

Он стал орудовать за прилавком — налил воды в чайник, зажег газ. Пока он доставал поднос и чашки, я подошла к окну и, встав на скамейку коленями, стала глядеть на бушевание ветра внизу на улице, на брызги, летевшие с набережной, когда волна разбивалась о парапет. Шхуны в гавани прыгали на волнах, как обезумевшие поплавки, а огромные серебристые чайки кружили над кренящимися мачтами, и крики их разносил ветер. Поглощенный приготовлением кофе, Джосс сновал по кухоньке, двигаясь экономно и точно, ловкий и независимый, как яхтсмен на одиночной яхте. Сейчас он казался человеком вполне мирным и безопасным, но все-таки меня смущало, что в откровениях Андреа была доля истины.

История нашего знакомства с Джоссом насчитывала всего несколько дней, но я уже наблюдала его во всевозможных настроениях. Я знала, что он умеет быть очаровательным, но способен проявлять упрямство, злость, даже откровенную грубость. Было нетрудно представить его себе страстным и яростным любовником, но воображать его с Андреа было омерзительно.

Внезапно он поднял глаза и встретился со мной взглядом. Я смутилась, как будто он мог прочитать мои мысли, и поспешила сказать:

— В хорошую погоду здесь, наверное, чудесный вид из окна!

— До самого маяка видно.

— Летом, должно быть, здесь похоже на заграницу.

— Летом здесь похоже на станцию метро «Пикадилли» в час пик. Но длится это всего два месяца.

Он вышел из-за стойки, держа в руках поднос с дымящимися чашками кофе, сахарницей и молочником. Пах кофе чудесно. Ногой он выдвинул длинную скамейку и, поставив на один ее край поднос, сам сел на другой. Таким образом, мы оказались друг напротив друга.

— Мне хочется узнать, как вы провели вчерашний день, — сказал Джосс. — Где были помимо Фальмута?

Я рассказала ему о Сент-Эндоне и маленьком пабе у самой воды.

— Да, я слышал о нем, но никогда там не был. Хорошо пообедали?

— Да. И было так тепло, что мы сидели на террасе и грелись на солнышке.

— Ну, берег-то южный. А потом что было?

— Ничего не было. Мы вернулись домой.

Он передал мне чашку с блюдцем.

— Элиот отвез вас в Хай-Кросс?

— Да.

— И показывал гараж?

— Да. И дом Молли.

— Как вы отнеслись к этим элегантным и заманчивым машинам у него в гараже?

— Так и отнеслась. Как к элегантным и заманчивым.

— Был там кто-нибудь из парней, что на него работают?

Он спросил это с таким деланным безразличием, что я насторожилась.

— Кто вас интересует?

— Морис Тетком был?

— Джосс, вы не кофе пить меня пригласили, да? А чтобы все у меня выведать?

— Нет-нет. Не буду. Обещаю. Просто мне было интересно, правда ли, что Морис работает у Элиота.

— А что вам известно об этом Морисе?

— Только то, что он подонок.

— Он хороший механик.

— Верно. Все это знают, и это единственное, что можно поставить ему в заслугу. Потому что вдобавок к этому он еще бесчестен и порочен до мозга костей.

— Если он так бесчестен, почему он не в тюрьме?

— Он был там. Недавно вышел.

Такой ответ меня обескуражил, но я храбро продолжала пикировку, говоря уверенно, хотя уверенности не чувствовала.

— И откуда вы знаете, что он порочен?

— Потому что в один прекрасный вечер повздорил с ним в пабе. Мы вышли, и я ткнул его кулаком в нос, и мне еще повезло, что я нанес удар первым, так как при нем был нож.

— Зачем вы мне все это рассказываете?

— Но вы ведь спросили. Если не хотите знать чего-то, не задавайте вопросов.

— Ну и что мне теперь с этим делать?

— Да ничего не надо делать. Абсолютно ничего. Напрасно я об этом заговорил. Просто я слышал, что Элиот взял его на работу, и надеялся, что это не так.

— Вы не любите Элиота, правда?

— Не то чтобы не люблю и не то чтобы люблю. Я к нему не имею касательства. Но вот что я вам скажу: он выбирает себе плохих друзей.

— Вы имеете в виду Эрнеста Пэдлоу?

Джосс бросил на меня взгляд, в котором сквозило невольное восхищение.

— Могу сказать, что даром времени вы не теряли! Молодец! Вы уже в курсе дела!

— В курсе, потому что видела этого Эрнеста Пэдлоу с Элиотом в тот вечер, когда вы угощали меня в «Якоре».

— Точно. Еще один проходимец. Дать ему волю, он весь Порткеррис изроет бульдозерами и превратит в машинную свалку. Ни одного дома не оставит! А нам придется лезть на холм и жить в его идиотских курятниках, которые через десять лет начнут протекать, крениться, трескаться и оседать.

На этот взрыв эмоций я ничего не ответила. Я пила кофе и думала, как бы было хорошо, если бы наш разговор не сворачивал то и дело на какие-то местные застарелые вендетты, не имеющие ко мне ровно никакого отношения. Надоело слушать, как люди, к которым я расположена, поносят других.