Это был портрет молодой девушки, одетой по моде начала 30-х годов, стройной, плоскогрудой, в белом прямом платье; темные, коротко остриженные волосы очаровательно и непредумышленно открывали взору длинную гибкую шею. На картине она сидела на высоком табурете, держа в руках розу на длинном стебле, но лица ее не было видно, так как она отвернулась от художника и смотрела в невидимое окно на льющиеся оттуда солнечные лучи. Она вся была розовая и золотистая, и солнце просвечивало сквозь тонкую ткань белого платья девушки. Картина завораживала.

Позади меня внезапно распахнулась дверь. Я испуганно повернула голову навстречу входившему в комнату высокому старику. Он был величествен, лыс и, кажется, сутуловат. Ступал он очень осторожно. На нем были очки без оправы, полосатая рубашка со старомодным твердым воротничком, а поверх нее — сине-белый мясницкий фартук.

— Это вы молодая леди, которая ждет кофе?

Голос у него был низкий и грустный, и все это вместе с хмурой его манерой делало его похожим на почтенного гробовщика.

— Да, пожалуйста, если вам не трудно.

— С молоком и сахаром?

— Без сахара. Но с молоком. Я любовалась портретом.

— Да. Очень приятный портрет. Он называется «Дама с розой».

— Но лица не видно.

— Да, не видно.

— Это мой… это мистер Бейлис написал портрет?

— О да, портрет выставлялся в Академии, его можно было продать сотни раз, но командир ни за что не желал расстаться с ним. — Говоря это, старик аккуратно снял очки и теперь внимательно меня рассматривал. Глаза его были бледными, выцветшими. Он сказал: — Когда вы заговорили, вы на секунду кое-кого мне напомнили. Но вы молоды, а она теперь уже немолода. И волосы у нее были черные, как перья у дрозда. Так всегда говорила миссис Петтифер: черные, как перья у дрозда.

— Вам Элиот ничего не сказал? — спросила я.

— Чего мне не сказал мистер Элиот?

— Ведь вы говорите о Лайзе, да? Я Ребекка, ее дочь.

— Так.

Немного суетливо он опять нацепил очки. Угрюмые черты его осветились слабым отблеском удовольствия.

— Значит, правильно. Я в таких вещах ошибаюсь редко. — Он выступил вперед и протянул мне корявую руку: — Очень, очень приятно видеть вас. Приятно и так неожиданно. Я думал, вы так и не приедете. Ваша мама с вами?

Я пожалела, что Элиот никак не облегчил мне эту встречу.

— Мама умерла. На прошлой неделе. На Ибице. Потому я и приехала.

— Умерла. — Взгляд его затуманился. — Простите. Мне очень жаль. Она должна была вернуться. Вернуться домой. Мы все так скучали по ней. — Вытащив внушительных размеров платок, он высморкался. — А кто… — спросил он, — …сообщит командиру?

— Думаю… Элиот пошел позвать мать. Видите ли, по почте пришло письмо для деда. Утром пришло. Оно с Ибицы, от человека, который был… который заботился о маме. Но если вы считаете, что идея не очень удачная…

— Что я считаю, значения не имеет, — сказал Петтифер. — И кто бы ни сообщил это командиру, скорбь его меньше не станет. Но вот что я вам скажу. Ваше присутствие здесь очень облегчит все дело.

— Спасибо.

Он опять высморкался и спрятал платок.

— Мистер Элиот и его мать… ну… это не их дом. Но вопрос стоял так — либо мы с командиром переселяемся в Хай-Кросс, либо им придется сюда переезжать. Они бы ни за что не переехали, если бы доктор не настоял. Я все время говорил, что мы с командиром и одни справимся. Ведь сколько лет вместе! Но, правду сказать, с годами мы моложе не стали, а у командира и сердце больное.

— Да, я знаю.

— А после того как скончалась миссис Петтифер, стало некому готовить. Должен сказать, что готовить я умею, и неплохо, но у меня много времени отнимают заботы о командире. Допустить, чтобы он ходил небрежно одетый, я не могу…

— Ну конечно же…

Слова мои прервал грохот — кто-то вломился в дверь.

Громкий мужской голос крикнул: «Петтифер!», и Петтифер, сказав «Простите, мисс, я на минутку…», вышел узнать, в чем дело, оставив дверь открытой.

— Петтифер!

Я услышала, как Петтифер произнес: «Привет, Джосс!» Судя по его тону, он был рад пришедшему.

— Она здесь?

— Кто «она»?

— Ребекка.

— Да, здесь. Сидит в гостиной… Я как раз собирался подать ей кофе.

— Сделай и вторую чашку, для меня, будь другом. Черного, и покрепче.

В холле раздались шаги, и через секунду он был уже в гостиной, стоял в дверях — длинноногий, черноволосый и, вне всякого сомнения, сердитый.

— Какого черта… что вы себе позволяете! — возмущенно начал он.

Я почувствовала, как ощетиниваюсь — шерсть моя начала подниматься на загривке, как у собаки, изготавливающейся для нападения. «Домой», так сказал Элиот. Я в Боскарве, я у себя дома, а к Джоссу это не имеет никакого отношения.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Я заехал за вами, а миссис Керноу сказала, что вы уже ушли!

— Ну так и что?..

— Я же велел вам ждать!

— Я решила не ждать.

Он молчал, кипя от гнева, но в конце концов вынужден был принять это как данность.

— В доме знают, что вы здесь?

— У ворот я встретила Элиота. Он привез меня сюда.

— А куда он делся?

— Пошел искать мать.

— А еще кого-нибудь видели? Гренвила видели?

— Нет.

— Гренвилу сказали о вашей маме?

— С утренней почтой сюда пришло письмо от Отто Педерсена. Но не думаю, что Гренвилу о нем известно.

— Пусть Петтифер отнесет ему письмо. Он должен быть в комнате, когда Гренвил прочтет его.

— Петтифер так не считает.

— А я считаю, — сказал Джосс.

От такого вопиющего и возмутительного нахальства я буквально онемела, но пока мы испепеляли друг друга злобными взглядами поверх красивого ковра и огромной вазы благоухающих нарциссов, со стороны голой, не застеленной ковром лестницы и из холла раздались голоса и шаги, приближавшиеся к нам. Я услышала, как женский голос спросил:

— Она в гостиной, Элиот?

Пробормотав какие-то слова, показавшиеся мне нецензурными, Джосс перешел к камину, где, повернувшись ко мне спиной, стоял и смотрел на пламя, а через секунду в дверях показалась Молли. Слегка запнувшись на пороге, она двинулась ко мне, протягивая руки.

— Ребекка!

Значит, было решено оказать мне теплый прием. Вошедший за ней следом Элиот прикрыл дверь. Джосс даже не повернулся.

По моим подсчетам, Молли должно было теперь перевалить за пятьдесят, но поверить в это было трудно. Она была пухленькая, хорошенькая, с тщательно уложенными волосами неяркой блондинки, голубоглазая. На свежем ее лице заметны были веснушки, что еще больше молодило ее. Одета она была в синюю юбку, шерстяной жакет и кремовую шелковую блузку; у нее были стройные, изящной формы ноги и руки с наманикюренными пальчиками — овальные розовые ногти, пальцы в кольцах и на запястьях чудесные золотые браслеты. Надушенная, безукоризненно ухоженная, она почему-то напомнила мне очаровательную пеструю кошечку, аккуратно свернувшуюся на самой середине своей атласной подушки.

— Боюсь, мое появление поразило вас, — сказала я.

— Нет, не поразило, но было неожиданным. А ваша мама… Мне так ужасно жаль… Элиот сказал мне о письме.

При этих словах Джосс круто повернулся, оторвавшись от камина.

— Где письмо?

Молли перевела на него взгляд, по которому невозможно было догадаться, только ли в этот момент она осознала его присутствие в комнате или же видела его и раньше, но решила не замечать.

— Джосс, я считала, что сегодня утром тебя не будет на работе.

— Да, я только что подъехал.

— Думаю, ты знаком с Ребеккой.

— Да, мы уже познакомились. — Он колебался в нерешительности, словно делая усилие, чтобы не вспылить. Потом он улыбнулся невеселой улыбкой и, опершись о камин широкими плечами, вдруг извинился: — Простите. Я знаю, что это не мое дело… но то письмо, которое пришло утром… где оно?

— У меня в кармане, — сказал Элиот, впервые подав голос. — А в чем дело?

— Только в том, что я подумал, не лучше ли будет, если это известие старику передаст Петтифер. По-моему, именно он должен это сделать.

Ответом ему было молчание. После паузы Молли выпустила мои руки и повернулась к сыну:

— Он прав, — сказала она. — Петтифер самый близкий Гренвилу человек.

— Я не против, — ответил Элиот, но глаза его глядели на Джосса с холодной враждебностью. Я и сама испытывала сходное чувство. Я была солидарна с Элиотом.

Джосс опять повторил:

— Простите.

Молли была сама вежливость.

— Ах, за что? Наоборот, очень предусмотрительно с твоей стороны проявить такое внимание.

— Это и вправду не мое дело, — сказал Джосс.

И Элиот, и его мать выжидали с подчеркнутым терпением. Наконец Джосс понял намек и, оторвав плечи от камина, сказал:

— Ну, если вы меня извините, я пошел — надо поработать.

— Ты будешь здесь обедать?

— Нет. В моем распоряжении всего два часа. Надо будет вернуться в магазин. Съем сандвич в пабе. — Он кротко улыбался всем присутствующим, не обнаруживая и следа своего норова. — Но все равно — спасибо.

И он ушел — скромный, сознающий свою вину, видимо, поставленный на место. Вновь лишь молодой служащий, наемный работник, которого ждет неотложная работа.

6

Молли проговорила:

— Вы его извините. Он не отличается особым тактом.

Элиот хмыкнул:

— Чтобы не сказать больше!

Обращаясь ко мне, Молли начала объяснять:

— Он реставрирует нам кое-какую мебель. Мебель старая, с ней много возни. Мастер он прекрасный, но никогда не знаешь, ни когда он придет, ни когда соберется уйти.