Уинстон Грэм - Штормовая волна

— Расставания? — удивилась Демельза. — Но ведь она носит ребенка!

Кэролайн пожала плечами.

— На прошлой неделе или около того что-то произошло. Не знаю, что именно. На приеме у тетушки они были вполне довольны жизнью. Я видела, как они вдвоем смеялись.

— От кого ты это услышала?

— Во вторник к ним заезжала миссис Трейси, и она сказала, что Элизабет выглядит болезненно, а в доме гнетущая атмосфера.

— Это может быть связано со смертью Монка Эддерли?

— Сомневаюсь. Похоже на что-то более личное.

В разгар приема привлекательный мужчина лет сорока по имени Гарри Уинтроп, родственник маркиза Бьюта, подошел к Демельзе и стал оказывать ей знаки внимания. Она чуть ему не нагрубила. В тот вечер она приняла решение.

III

Два дня спустя Росс наткнулся на Джорджа в переулке, ведущем к часовне святого Стефана. Тот шел вместе с коллегой по парламенту, но вокруг было мало людей. Сейчас или никогда. Более подходящего времени для этой малоприятной задачи не будет.

— Джордж! — окликнул его Росс и ускорил шаг, чтобы его нагнать, и в этот самый момент ему пришла в голову мысль: нужно было просто послать деньги, просто послать.

Джордж Уорлегган повернулся, и Росса поразило выражение его лица, когда он понял, кто его окликнул. Там была написана такая ненависть, что Росс замер. Он никогда не видел более явственной ненависти.

Неужели Джордж так переживает из-за Монка Эддерли?

— Прошу прощения, — сказал Джордж своему спутнику. — Похоже, от меня тут что-то хотят. Я присоединюсь к вам через минуту.

— Конечно.

Мужчина бросил взгляд на жуткое выражение лица Джорджа, перевязанную руку Росса и шрам на его щеке, а потом отошел в сторону.

— И что?

— Как ты знаешь, я встречался с твоим другом, капитаном Эддерли, — сказал Росс. — Не буду рассказывать о случившемся, но перед смертью он передал мне сообщение через своего приятеля, мистера Джона Крэйвена. Это не того рода сообщение, какое я был бы рад передать, поскольку не имею желания говорить с тобой об этом, но я не могу проигнорировать последнюю волю умирающего.

— И что? — похоже, Джордж не мог вымолвить и слова.

— Он велел передать тебе десять гиней.

Росс порылся левой рукой в кармане и вытащил десять монет.

— Зачем?

— Как я понимаю, он заключил с тобой какое-то пари и проиграл. Я понятия не имею, как это связано со мной, да мне и неинтересно. Но раз он попросил меня об этой услуге, видимо, связано. Это вполне в его духе.

Росс протянул деньги. Джордж взглянул на них, а потом на Росса. Выражение его глаз не изменилось.

Джордж взял деньги и пересчитал.

А потом швырнул все десять монет Россу в лицо и повернул прочь.

К счастью для всех, к Россу как раз подошел Джон Буллок, член парламента от Эссекса, он заметил случившееся и схватил его за руку.

— Спокойно, мой мальчик, спокойно. Достаточно одной стычки за сессию. Давайте не будем затевать новую.

Буллок в свои почти семьдесят лет был крепким стариком и не ослаблял хватку на руке Росса.

— Вы... видели, что произошло, — сказал Росс, поморщившись, когда больной рукой попытался стереть с лица капли крови. — Вы видели, что произошло!

— Да, видел. И сожалею о напрасной трате золота. Если позволите, я подберу для вас монеты.

— Я мог бы... — Росс запнулся. Он хотел сказать «Мог бы вызвать его на дуэль», но понял, что имеет в виду Буллок. Даже если его спровоцировали, вторая дуэль покончила бы с Россом.

Подошел еще один парламентарий и стал поднимать разлетевшиеся монеты. Оба протянули деньги Россу, который оцепенело пялился в переулок и вытирал лицо. Но он отказался взять гинеи.

— Это деньги Уорлеггана, — объяснил он. — Я их не возьму. Прошу, отдайте деньги ему. Я не смогу себя контролировать, если окажусь рядом с ним.

— Думаю, — миролюбиво заметил Буллок, — лучше пожертвовать их бедным. Мне не улыбается мысль пытаться всучить их одному из вас.

Дома Росс ничего не сказал Демельзе, а когда она спросила, откуда на его лице ссадины, ответил, что какие-то мальчишки дрались, когда он проходил по печально известному кварталу Маленькая Франция, и несколько камней угодили в него.

Вечер прошел тихо, каждый погрузился в собственные мысли и не желал ими делиться. Вся чудесная близость, всё счастье первой недели в Лондоне казались такими далекими, будто их никогда и не было.

Укладываясь в постель, Демельза спросила:

— Теперь ты в безопасности, Росс, как думаешь?

— В безопасности?

— От полиции. Прошло уже три недели. Если бы тебе собирались предъявить обвинения, то разве уже бы этого не сделали?

— Надо полагать.

— В точности так же сегодня сказала и Кэролайн.

— Я в долгу перед ней за эти заверения.

— Росс, тебе не следует говорить со мной с таким сарказмом.

— Прости. Конечно же, не следует.

— Что ж, я тоже в долгу перед ней за эти заверения, ведь исходят они, по всей видимости, не только от нее, но и от Сент-Эндрю Сент-Джона, адвоката, который знает, как работает закон. Он сказал, что главная опасность уже позади.

— Я рад.

— И я рада. Твоя рука заживает?

— Да.

Сейчас Росс был не в том настроении, чтобы заметить, насколько Демельза нуждается в его заверениях.

Легли они рано, но Росс долго не мог заснуть. Ему снились кошмары о Монке Эддерли — что тот превратился в огромную змею и разлегся в парламентском зале, извивается и плюется ядом. Кто-то закричал, и это оказалась Элизабет. Потом она и Демельза собрались драться на дуэли, и Россу пришлось встать между ними, чтобы этому помешать. Они выстрелили, и лицо и голову Росса осыпал град монет. А затем Джордж издевательски произнес: «Тридцать сребреников. Тридцать сребреников».

Он очнулся из тяжелого сна уже в разгар дня. Шторы еще были опущены, но перестук телег и крики на улице показывали, что он проспал. Демельза уже встала — ее место в постели пустовало.

Росс поднял голову и посмотрел на часы. Десять минут десятого.

Снаружи стоял такой шум, что он отдернул шторы и выглянул в окно. Продавец кроликов затеял свару с какими-то оборванными ирландскими поденщиками, которые пытались выменять на кроликов не очень свежую и, вероятно, ворованную рыбу. Когда им это не удалось, они решили сами взять необходимое. Вокруг матерящихся драчунов столпились зеваки: разносчики, лоточницы, слуги, подмастерья. Вне зависимости от исхода ни рыбу, ни кроликов продать уже было бы невозможно.

Росс полностью раздвинул шторы и задумался о том, где Демельза. Потом он увидел письмо.

Оно гласило:

Росс!

Я еду домой. Дуайт уезжает в семь утра из «Короны и якоря», и я напросилась поехать с ним.

Росс, я не могу больше оставаться в Лондоне. Правильно ли я себя вела или нет, я не знаю, но это стало причиной дуэли между тобой и Монком Эддерли. И я понимаю, что это может случиться снова. И снова.

Мне не следовало приезжать, я не принадлежу к лондонскому обществу, и мое желание быть со всеми дружелюбной и любезной принимают за что-то другое. Даже ты принимаешь это за что-то другое.

Росс, я еду домой — в твой дом, твое поместье, к твоим детям. Когда ты вернешься, я буду там, и мы посмотрим, что можно сделать.

С любовью,

Демельза

I

— Какой нумер, вы говорите, миледи? — переспросил носильщик портшеза.

— Четырнадцать, — ответила Элизабет.

— Четырнадцать. Это на другом конце улицы, миледи. Не сумлевайтесь, я вас туда доставлю.

Они потряслись по неровной мостовой, протискиваясь сквозь пешеходов с криком: «Посторонись! Дорогу!»

Пул-лейн оказалась узкой извивающейся улочкой к северу от Оксфорд-роуд, и чем дальше, тем она становилась уже. У дома номер четырнадцать была зеленая, недавно покрашенная дверь, в отличие от облупившихся соседних. Элизабет уже хотела бросить эту затею и повернуть назад, но воспоминания о последних десяти днях заставили ее продолжать.

После невинной фразы Джеффри Чарльза Джордж стал невыносим. Весь ужас заключался в том, что наблюдение Джеффри Чарльза было пусть и не абсолютно верным — внешность Валентина менялась, как у хамелеона, в зависимости от настроения — но стоило это произнести, как в воздухе неизбежно повисло подозрение. Эти слова скорее походили на проклятие, чем на наблюдение. Словно сын Фрэнсиса Полдарка опознал другого Полдарка. Будто их предки воззвали из могил. Конечно, это было совершенно не так, и в нормальной ситуации было бы воспринято соответствующим образом. Вот только ситуация не была нормальной.

Но душа у Элизабет заныла еще больше, когда она увидела, что под яростью Джорджа тоже скрывается душевная боль. До этих слов Джеффри Чарльза они были счастливы, как никогда прежде. В лондонском обществе Элизабет расцвела. Пусть у нее было в жизни мало светских развлечений, но они были ее стихией. Много лет назад, еще при жизни Фрэнсиса, когда она жила в бедности в Тренвите, а Фрэнсис проигрывал те небольшие деньги, что приносило поместье, Джордж как-то навестил ее и заговорил почтительным тоном, будто ему было горестно видеть, как ее красота угасает в окружении нескольких родных в пустых комнатах обветшалого дома, в то время как она заслуживает и получила бы должный прием в обществе, если бы только смогла быть ему представлена. Джордж даже осмелился намекнуть, что ее красота не вечна.

Что ж, в те годы он был так же добр, как и его слова. Как-то раз, когда Джордж стал членом парламента от Труро, Элизабет на некоторое время поехала с ним, и это было довольно приятно, хотя в обществе он вел себя неуверенно и иногда даже с ревностью и завистью взирал на нее — она как будто была рождена для этого места. Теперь всё изменилось. Джордж был уверен, что будет занимать место в парламенте, пока хочет. Он никому не был им обязан, никому не отчитывался. Даже привел за собой в Палату общин еще одного послушного ему человека.