Тишину в комнате нарушало только тяжелое дыхание Оззи.

— И это всё, что вы можете сказать?

— Нет. Не всё. По моему мнению, ее физическое здоровье лучше, чем два года назад. Физическое, именно так. Но вполне очевидно, викарий, что ваша жена страдает от невроза, и в этом смысле ее состояние еще нестабильно. Возможно, она всегда была такой. Трудно сказать. Но очевидно, она нуждается... в заботе, в понимании...

— Вы предполагаете, что она этого не получает?

— Я ничего не предполагаю. Улучшение ее физического здоровья за два года означает, что ваши заботы не прошли даром.

Доктор Бенна вытащил платок и высморкался.

— А что насчет угроз убить нашего сына? — спросил Оззи.

Дуайт посмотрел на сад, где над рекой склонились деревья.

— Она ни разу не попыталась нанести ему увечья?

— Она отрицала, что высказывала подобные угрозы?

— Нет.

— Ну так что же? — воскликнул Оззи.

— Понимаю вашу дилемму, мистер Уитворт, и сочувствую вам. Но не думаете ли вы, что она вряд ли выполнит эту угрозу?

— Откуда мне знать? Само существование такой угрозы — уже достаточное доказательство того, что она не в себе, что в нее вселилось зло. Напомню вам, как напоминал доктору Бенне, что церковь рассматривает душевные заболевания как Божье проклятье. Христос порицал нечистые души и изгонял зло. Ни один достойный человек не подвержен подобным недугам.

— Не стану вступать с вами в теологический спор, мистер Уитворт, но напомню, что эта теория недавно подверглась сомнению в связи с заболеванием короля, когда он чуть не оказался в смирительной рубашке. Как я понимаю, он вполне поправился. Думаю, заявление о том, будто нездоровье короля вызвано его неправедностью, могут счесть изменой.

Оззи молча раздулся от злости.

— Проблема в том, доктор Энис, — сказал Бенна, чувствуя, что его судьба как семейного доктора Уитвортов висит на волоске, — как вы несомненно знаете, что миссис Уитворт отказывает мистеру Уитворту в законных правах на соитие и высказала эту угрозу, когда он пытался их потребовать. Ни по закону, ни морально у нее нет оправданий. Они связаны друг с другом как муж и жена священными узами. Никто не сможет их разлучить. И ни одна жена не имеет права отказать мужу в том, что ему обещала во время брачной церемонии.

Оззи облизал губы.

— Вот именно!

Дуайт взглянул на него, и в этом взгляде любезностью и не пахло.

— Вы использовали эти термины, — сказал Оззи, — невроз и так далее. Думаете, я сам не страдаю? Такое положение — против воли Господа!

— Не могу с вами не согласиться, сэр, — отозвался Бенна.

— Доктор Бенна, — сказал Дуайт, — не стану отрицать проблему или преуменьшать ее. Но разве мы, доктора, можем разрешить эту проблему своими средствами? Нас попросили написать письмо, подтверждающее точку зрения мистера Уитворта о том, что у его жены помутнение рассудка и ее можно отправить в дом для умалишенных. Я отвечаю — нет, и вам следует ответить аналогично. Несмотря на нервное состояние, миссис Уитворт так же здорова, как и большая часть моих пациенток, и куда более обаятельна. Провозглашать брак успешным или нет — не наша забота, и слава Богу, потому что я повидал много несчастных семей. Сэр, — обратился он к Оззи, — я не могу вам помочь. И не стал бы, даже если бы мог. Наверное, у меня другие убеждения, но я считаю, что если мужу не удалось завоевать жену добротой, сочувствием, вниманием и проявлениями любви, то ему следует обходиться без нее. Если вы так не считаете, то я не могу этого изменить. Но эту дилемму вы должны решить самостоятельно.

Он взял саквояж и поклонился.

— Моя лошадь уже ждет, не буду ее томить.

Он вышел. Доктор Бенна удалился пять минут спустя. Мистер Уитворт так никогда и не произнес проповедь о необходимости и блестящих способностях докторов.


IV

Примерно в это же время, находясь вне поля зрения жителей Корнуолла, но тем не менее влияя на их судьбы куда больше, чем Росс Полдарк, лорд Данстанвилль и им подобные, в Средиземноморье развернули бурную деятельность два человека. Один из них, французский генерал, только что высадил войска в Александрии и взял город, обратив в бегство мамелюков, и теперь стал хозяином Каира. Коротышка в плохо сидящем и неопрятном мундире, с жидкими косматыми волосами, падающими на лоб, как будто он только что проснулся, с крупным носом с горбинкой, плотно сжатыми губами и заметным корсиканским акцентом, человек, которого обожала армия, готовая последовать за ним хоть на край света.

Второй был английским адмиралом, тщедушным и болезненным на вид, с прямыми соломенными волосами с проседью, в ярости или возбуждении он часто взмахивал обрубком руки. После многочисленных бед и блужданий он наконец во второй раз вернулся к Александрии и увидел в устье Нила, на рейде у острова Абукир, мачты французского флота. Его обожал флот, готовый последовать за ним хоть на край света.

Эти двое, точнее силы под их командованием, были готовы схватиться в сражении, от исхода которого зависела судьба почти всей Европы, Северной Африки и Азии.


Глава восьмая

I

Не многие в Великобритании проповедовали самоконтроль как добродетель чаще преподобного Осборна Уитворта, но собственную способность к самокритике он сдерживал самым жесточайшим образом. Карл II сказал однажды: «Мои слова – это мои слова, а мои дела – это дела моих министров». Оззи согласился бы с этим утверждением, предварительно убедившись, что возглавляет покладистый кабинет министров.

Но даже ему понадобилось определенное время, чтобы найти оправдания для возобновления встреч с Ровеллой Солвей. Ведь она так похотлива, и так подло обманула его, ввела в заблуждение, выманила деньги и разрушила отношения с супругой, до тех пор совершенно гармоничные.

Она демонстрировала перед ним свои мерзкие женские прелести, когда он так страдал, добровольно лишив себя плотских удовольствий, поскольку жене нездоровилось после рождения сына. Ровелла заманила его в свою комнату, сбросила корсаж, похотливо выставив напоказ свою колдовскую наготу, а после, когда Оззи, охваченный непреодолимой страстью, попал в её сети, шантажировала его, угрожая разоблачить перед сестрой, принудила продолжить эту связь. А позже, гораздо позже, самым подлым образом притворилась, что беременна от него, заставив — да, заставив его, своего викария и зятя — заплатить огромные деньги, чтобы она могла выйти замуж за никчёмного подонка-библиотекаря, с которым, без сомнения — Оззи не удивился бы, узнав об этом, — всё это время состояла в любовной связи.

Во время брачной церемонии, как и позже, Оззи, будь он католиком, предал бы её анафеме, а как образцовый протестант — весьма охотно отправил бы в самые глубины ада. И хотя он не привык к физической работе, был бы рад принять энергичное участие в поддержании огня в адской топке.

С тех пор прошло уже достаточно времени, однако отстранённость Морвенны, необходимость искать утешения в ином месте (что непросто сделать в маленьком городке, не вызывая лишних разговоров), нерегулярность, с которой Оззи мог безопасно найти утешение, и частая неудовлетворённость после того, как это удавалось — всё против его желания возвращало помыслы к той шлюхе, что заманила и приворожила его.

Сначала он изобретал ужасные кары, которые должны на неё обрушиться — она подхватит все мыслимые кожные болезни, зубы у неё выпадут, а нос отвалится. Или пусть её искусает бешеная собака, и она будет бегать по улицам с пеной у рта, пока не помрёт в судорогах в грязной канаве. Он представлял, как в ушах у неё появятся нарывы или половину тела парализует удар молнии... Но потом, на его беду, мысли Оззи обратились к наказаниям, которые он мог причинить ей собственноручно — связать и бить розгами, подвесить за руки и втыкать в неё иголки... К огромному сожалению, оказалось, что это вредные помыслы — они привели Оззи к другим фантазиям, в которых он принимал более активное участие.

А потом он однажды случайно встретился с ней и вместо того, чтобы, как обычно, опустить глаза, залиться румянцем и под шелест юбок поскорее скрыться из вида, шаркая туфельками без каблуков, Ровелла на мгновение взглянула ему в лицо и чуть улыбнулась. И потом, когда они изредка виделись, легко улыбалась ему, почти снисходительно — подумать только! — а пару раз эта улыбка казалась почти призывной. Поэтому в письме, составленном из-за сомнений и осторожности лишь через месяц после возвращения из Трегрейна, он попросил разрешения забрать свои книги.

Она вела себя более чем пристойно — подготовила книги, сложив и упаковав их на подоконнике, заботливо справилась о здоровье Морвенны и ребёнка. Рассказала ему о собственной жизни, о желании заняться новым переводом записок Сенеки, о стараниях мистера Солвея расширить и усовершенствовать городскую библиотеку, а также и о нехватке необходимых для этого средств.

Конечно, сказала она, имеются в виду фонды библиотеки. Что же до них самих — они очень, очень бедны, как мистер Уитворт может заметить. Жалованье мистера Солвея — пятнадцать фунтов в год — недавно повысили до шестнадцати, но даже при этом он вынужден работать по вечерам, копируя документы для нотариуса, ежевечерне, кроме четвергов, когда проводит время с родителями. Разумеется, Ровелла сказала о том, что без щедрого дара викария, доход с которого их так поддерживает, они вообще бы не выжили. Каждую ночь, как она сказала, она вспоминает викария в своих молитвах. Она повторила — каждую ночь, и при этом отчего-то скосила глазки на свой длинный нос, а её нижняя губа чуть дрогнула, превращая это набожное заявление в нечто вполне мирское.

Дыхание Оззи участилось, и он быстро распрощался. Но прежде обещал, что попробует уговорить Морвенну прийти к чаю в следующий четверг, а если она не пожелает принять приглашение, он придет один. Он и явился один, и они снова повели осторожную беседу, пока Ровелла неожиданно не воскликнула, прервавшись на полуслове: «Ой, туфли натерли!», сбросила туфли и прижала ступни к полу. Как оказалось, она была без чулок, и ее ступни выгибались, как маленькие белые зверьки, желающие, чтобы их погладили. Оззи уставился на ее ноги, как глядит на любимое блюдо обжора, и тут же предложил, что заглянет на следующей неделе, но только вечером.