Карен Рэнни - Шотландская любовь

– Нет, ваша честь. Я ни на секунду об этом не задумалась.

– На шестой ступеньке, Шона Имри Донегол, могли ли вы вырваться и сбежать?

– Легко, ваша честь. Я могла покинуть дом, сбежать в грозу и спастись.

– Тогда почему же вы этого не сделали?

– Ах, ваша честь, если бы я могла объяснить, я бы не стояла здесь, перед судом добродетели, который решает мою судьбу.

Наверху Гордон повернул налево, потом снова налево. В конце коридора имелась дверь, он открыл ее. Шона удивилась, увидев крохотную комнатушку, и вопросительно посмотрела на него.

– В детстве и юности я спал в этой комнате.

Здесь помещались только узкая кровать, стул с решетчатой спинкой и конторка. Изумрудно-зеленые шторы явно перекочевали сюда из другой комнаты, края их были перелицованы.

В Гэрлохе комнаты для слуг обставлены с большей роскошью, чем эта убогая келья.

Гордон смотрел на нее пронзительным взглядом, но тень того мальчика тоже жила в нем. Он – сын генерал-лейтенанта Макдермонда, человека, к которому всегда следовало обращаться исключительно по форме… Да, сэр. Нет, сэр. Возможно, сэр. Но никогда – «отец». Никогда – «папа».

– Теперь у меня спальня побольше. – Гордон подошел к Шоне и наклонился, так что дыхание коснулось ее щеки. – Но это единственная спальня с окном на Гэрлох. Я хочу взять тебя здесь, где столько раз мечтал об этом…

Шона едва дышала.

– Дай мне брошь, – велел он.

Она сунула дрожащую руку в карман и достала украшение, почти не заметив, что застежка оцарапала кожу. Она передала ему брошь и опустила голову.

– Теперь дай мне свое тело.

Она вскинула голову.

Гордон потянулся к ее воротнику и принялся расстегивать пуговицы ловкими пальцами. Сегодня все иначе, чем тогда на фабрике, в лихорадке. Сегодня его движения были медленными и уверенными. Дюйм за дюймом Гордон обнажал ее кожу, убеждаясь в том, что Шона уже не та девочка, которую он знал. Ее тело стало более зрелым, округлым, жадным до любви. Теперь она знала, что упустила.

Еще несколько пуговиц – и Шона задышала чаще. Ее охватил жар, чувство беспомощности только усилилось. Она уступала не его воле, а своему собственному желанию.

Шона чувствовала себя так, словно выпила слишком много виски. Пальцы Гордона опьяняли, дурманили, лишали рассудка.

От него пахло чистым бельем, чуть-чуть – взрывчаткой, с которой он недавно экспериментировал, и еще дорогим мылом. Кончики его пальцев были грубыми, но касались ее исключительно нежно, и когда он трогал обнаженную кожу, Шона начинала дрожать.

Грудь ее налилась и сладко заныла, внизу живота разлилось тепло. У нее подгибались колени, как будто ноги не могли почему-то дольше выдерживать вес тела.

Она открыла глаза и увидела, что он изучает ее. Слишком много лет прошло – она не могла уже прочесть выражение его лица. Она с нежностью прижала руку к его щеке. Тишина обволакивала ее как вата.

Он поцеловал кончик ее большого пальца и слегка улыбнулся, подбадривая.

Знал ли он, что она совсем не боится соития с ним? И никогда не боялась. Если она чего и боялась, то лишь того, что ничего не может ему дать, помимо плотских наслаждений. Ну может, еще свое сердце. И душу… Будет ли он удерживать ее в плену? Или просто испепелит – и вернет за ненадобностью вместе с сердцем и пустой безжизненной оболочкой?

Гроза превратила день в ночь, обрушилась на Инвергэр-Глен, как гнев Господень. Овцы искали безопасные места, коровы мужественно терпели, а люди, в зависимости от своего прошлого опыта, либо смотрели на восток, где в небе светлели проблески голубого, и отдавались на волю недолгого ненастья, либо спешили укрыться где-нибудь в тепле и сухости.

А в Ратморе Гордону не было никакого дела до бушующей стихии. Когда вспышка молнии осветила комнату, он понял, что, разразись гроза на час раньше, его эксперименты со взрывчаткой могли бы стать намного, намного опаснее. Провидение уберегло его, а теперь вот ниспослало искушение. Перед ним стояла Шона, серьезная и почти торжественная.

Он медленно расстегнул ее корсаж, давая ей возможность отступить – она не сдвинулась с места, продолжая смотреть на него широко открытыми глазами. Жертвенный агнец, ожидающий решения своей судьбы.

Шона в роли жертвы? Эта мысль вызвала у него улыбку.

Какой же он все-таки идиот.

«Ты когда-нибудь меня любила?»

Она так и не ответила на этот вопрос, заставила искать ответ в ее глазах, разглядывать ее пристально и с каким-то отчаянием. У нее покраснели белки глаз, как будто она плакала, а он не заметил. На щеках пылал румянец, губы, полные и яркие, слегка приоткрылись – дерзкий рот, зовущий к поцелую. Ему захотелось повторить вопрос, потребовать у нее ответа.

Что, если она скажет «нет»? Он аккуратно застегнет ее корсаж и отпустит с миром, оставив лишь воспоминания о своей галантности? Или же займется с ней любовью несмотря ни на что?

А если она скажет «да»? Тогда он спросит, может ли она полюбить его снова, будет унижаться, умолять ее…

Он стоял под Балаклавой на вершине горного хребта и видел внизу многотысячную кавалерию русских. В Лакхнау он врукопашную сражался с врагом. Будучи полковником, он посылал людей в бой, решал, кому атаковать, а кому прикрывать фланги.

Такое под силу лишь человеку без страха.

А вот теперь он узнал по-настоящему, что такое страх. И потому молчал.

Он подался вперед и нежно поцеловал пульсирующую жилку у основания ее шеи.

– Ты сюда наносила духи?

У него перед глазами стояла картина: сегодняшнее утро, и вот Шона наносит капельку духов на это место. И было почему-то крайне важно получить этому подтверждение. Он хотел, чтобы эти разрозненные образы, обрывки фантазий – ожили. И не важно, что произошло между ними.

Она кивнула.

– А куда еще?

Она качнула головой: ему придется самому найти эти места.

Он медленно спустил корсаж с ее плеч. Как же соблазнительно и развратно она выглядит: пышная грудь так и рвется на волю из клетки корсета. Он взялся за ее юбку – на ней было столько застежек, что он едва не потерпел поражение. Но Гордон твердо вознамерился на достигнутом не останавливаться и настоял на своем. Пальцы не слушались, сердце бешено стучало в груди.

Гордон спустил с Шоны юбки и кринолин на пол – сейчас было не до аккуратности – и, просто обхватив ее за талию, поднял и поставил чуть в стороне от вороха одежды.

Поцелуй. Ему нужен поцелуй. Прямо сейчас.

Он притянул ее к себе и погрузился в поцелуй, как в омут. Чернота перед закрытыми глазами вспыхивала яркими взрывами.

– Я назову ее «Шона», – пробормотал он ей в губы.

Она посмотрела на него затуманенным взглядом:

– Что?

– Я про свою взрывчатку. Я назову ее «Шона».

Шона улыбнулась.

Гордон прижался лбом к ее лбу.

– Ты действуешь на меня точно так же, – тихо проговорил он.

Ох, не следует ему быть таким откровенным.

Он не дал ей ничего сказать в ответ – снова поцеловал в губы, одновременно расшнуровывая корсет. Он жаждал видеть ее нагой, податливой, объятой страстью – и лежащей на его кровати.

Но сначала нужно было снять этот чертов корсет…

Гордон выругался, а Шона снова улыбнулась, но он не обратил на это внимания. Он просто не мог скрыть своего желания, которое уже граничило с отчаянием. Когда корсет наконец поддался и был снят, у Гордона возникло сильнейшее искушение запустить им в стену, но он сдержался и ограничился тем, что отбросил его на ворох одежды.

А теперь – нижняя рубашка, под ней панталоны с кружевом, прелестные подвязки, чулки и туфли.

Он не в силах больше ждать!

Он поднял ее на руки и положил на кровать. Шона приподнялась на локтях, на ее лице отражалась смесь удивления и радости.

Слава Богу, ему раздеться было легче, чем ей.

Зря он потратил время на смену одежды после своих экспериментов. Нужно было сразу доставить Шону сюда, чтобы она смотрела, как он моется. Он мог бы, не вытираясь, заняться с ней любовью…

С брюками пришлось повозиться – учитывая состояние его мужского достоинства.

Шона перестала улыбаться и внимательно посмотрела на эту часть его тела, которая, словно разумное существо, стремилась к ней так страстно.

Гордон хотел дать ей насмотреться на него, но нетерпение взяло верх – и он принялся стаскивать с Шоны туфли, чулки и в спешке едва не порвал панталоны.

Она молча помогала ему – приподняла бедра, когда он снимал с нее панталоны, и села, когда дело дошло до рубашки.

Ну наконец-то, наконец-то она полностью раздета! В комнате было прохладно, и ее кожа покрылась мурашками, но Гордон собирался согреть ее.

Он провел руками по ее бедрам, нашел бугорок, покрытый шелковистыми завитками. Она раздвинула ноги. Она хотела его, она звала его. Искусительница, которая жаждет еще поцелуев!

Кровать показалась Гордону слишком маленькой, он опустил одно колено на пол и покрыл поцелуями ее ногу от голени до бедра.

Ее охватила дрожь.

Он немного привстал и запечатлел цепочку поцелуев от бедра до талии, чуть задержался у пупка, и потом двинулся дальше – к прекрасной округлой груди.

Шона втянула в себя воздух и шире раздвинула бедра. Гордон улыбнулся.

«Иди ко мне».

Зов сирены – он проигнорировал его, отодвинув на второй план собственное возбуждение: гораздо важнее ему было увидеть Шону на пике страсти. Он хотел, чтобы она запрокинула голову, а глаза бы у нее сделались дикими, чтобы она кусала губы, сдерживая крик.

Господи, как же ему хотелось, чтобы она кричала…