Карен Рэнни - Шотландская любовь

– Ваше сиятельство.

Рани сложил руки перед собой и поклонился в пояс.

Шона кивнула и попыталась скрыть замешательство. Она знала, что некоторые жители Восточной Индии поддерживают мирные отношения с войсками Содружества, но чтобы взять и переселиться в Шотландию? Чем именно эти двое занимаются?

– Извини, если взрыв тебя напугал, – сказал Гордон.

– Нас он тоже шокировал, – добавил Рани. – Мы не знали точно, какой мощности он будет.

Шона непонимающе посмотрела на них:

– Но вы все равно его устроили.

Они переглянулись. Гордон по-мальчишески улыбнулся:

– Нужно было выяснить, правы мы или нет.

– Вы же могли пострадать! Вы об этом подумали?

Его улыбка, абсолютно обворожительная, сводила с ума.

– Ты за меня волновалась?

– Ну конечно, нет, – солгала Шона и повернулась, намереваясь уйти.

Гордон остановил ее, схватив за плечи и повернув к себе. Шоне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Она попыталась вырваться, но тщетно.

– Ты за меня волновалась?

Его голос сделался ниже, он звучал почти соблазнительно. Если бы она могла себе позволить соблазн… Но нет.

Однако ей – какая странность! – хотелось вытереть его лицо от грязи, особенно вот здесь, на скуле…

– Нет. Я пришла с тобой поговорить. Можешь уделить мне время?

Пока бежала в Ратмор, Шона сунула брошь в карман и теперь проверила, на месте ли она.

– Не сейчас.

– Это важно. Может, только для меня, но очень важно.

В его глазах промелькнула какая-то искорка: может, удивление, может, что-то еще.

Гордон отвернулся и подошел к Рани. На мгновение ей показалось, что он просто проигнорировал ее, но потом они оба на нее посмотрели. Она им мешала, и если бы у нее было время или какие-то другие идеи, она бы просто развернулась и ушла.

«Ну что, Гордон Макдермонд, гордая я? Возможно, тебе будет приятно лицезреть, как низко я пала».

Она обхватила себя руками и закусила губу, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. «Ладно, не важно, я найду кого-нибудь другого. Не хочу отвлекать тебя от этих ваших взрывов». Слова эти звучали у нее в голове, но вслух произнести их она не решалась.

В конце концов человек привыкает к стыду и унижениям. Вот как она, например. К тому же откровенность дает некую свободу. К чему делать вид, что ты не та, кто ты есть на самом деле? За прошедшие годы она слишком устала от этого спектакля.

Гордон наконец зашагал к ней. Лицо его, в разводах грязи, было очень серьезным. Рани собирал разбросанные на земле предметы: бумажные свертки, три маленькие фляжки и ящики, содержимое которых оставалось для Шоны загадкой. Но как она подозревала – меньше знаешь, крепче спишь.

– Зачем ты взрываешь собственные земли?

Гордон молча повернул ее лицом к Ратмору. Она смирилась с его молчанием. Очевидно, она не в том положении, чтобы задавать вопросы.

– Если тебе будет угодно, это новое изобретение, – сказал он почти у дверей Ратмора. – Новая взрывчатка. Сейчас, в своей нынешней форме, она исключительно, непозволительно мощная, но когда мы доведем формулу до совершенства, получим революционно новый взрывчатый порох.

– Но зачем?

Он остановился и посмотрел на нее:

– Зачем?

Шона кивнула.

– А почему бы и нет?

Вот и весь сказ.

Он открыл дверь и пропустил ее внутрь дома.

– Я вернусь через несколько минут.

С этими словами Гордон проводил ее в переднюю гостиную, предназначенную для официальных визитов.

Шона кивнула. У дверей Гордон помедлил.

– Я устал от войны. Я буду счастлив, если мы сможем производить на фабрике что-то, помимо дымного пороха. Мне неприятно осознавать, что мы в ответе за чью-то смерть. Новое вещество – это взрывчатка, не предназначенная для убийства.

Шона снова кивнула – ей нечего было сказать в ответ на эту страстную тираду.

Оставшись одна, она огляделась.

Деревянные панели, натертые до блеска, покрывали все четыре стены, овальный потолок с падугами был выкрашен в коричневый цвет. На столике рядом с мягким бежевым креслом стояла китайская ваза. Дальнюю стену занимал огромный камин, по бокам стояли высокие кресла. Над каминной полкой висел огромный портрет генерал-лейтенанта Макдермонда. Даже его изображение выглядело строгим и неумолимым.

– Ваше сиятельство, как хорошо, что вы пришли.

Шона обернулась: в комнату вошла маленькая женщина с короной седых волос на голове и круглым лицом, на котором в данный момент сияла приветливая улыбка.

– Я миссис Маккензи, экономка, – представилась женщина. – Сэр Гордон попросил меня подать вам закуски. Я пришла спросить, что вы пожелаете: печенье или лепешки?

– В этом нет необходимости, миссис Маккензи. Правда.

Она явилась сюда не в гости, а за подаянием.

Но у миссис Маккензи был такой же вид, как у Хелен, когда она что-нибудь твердо решит.

– Мне не составит никакого труда, ваше сиятельство. Так лепешки или печенье?

– Как вам будет удобнее, миссис Маккензи, – сдалась Шона.

Экономка кивнула и снова улыбнулась.

Когда миссис Маккензи ушла, Шона приблизилась к окну. Отсюда виднелся краешек Лох-Мора, но не Гэрлох, как будто Ратмор повернулся спиной к соседу. Вроде бы собирался дождь. Интересно, помешает ли погода взрывам, которые задумал Гордон?

Неужели он так сильно ненавидит войну?

Она никогда не спрашивала его об этом. Но ведь она и не говорила ему, как рада, что он выжил, когда многие погибли. И не рассказывала, сколько за него молилась.

Шона снова бросила взгляд на портрет генерала и скорчила ему рожу. Отец Гордона, наверное, только бы порадовался, если бы сына убили на поле брани – конечно, в том случае, если бы его самопожертвование было удостоено посмертной награды.

Шона всего трижды бывала в Ратморе и ясно помнила каждый свой визит. В первый раз она пришла сюда с родителями поздравить генерала с повышением. Во второй раз семейство Имри прибыло на похороны матери Гордона. В третий раз она пришла одна – она искала Фергуса. Их тетя прибыла в Гэрлох с известием о смерти их родителей.

– Ты сказала, что хочешь поговорить со мной.

Он стоял в дверях.

– Ты переоделся.

Снова белоснежная рубашка и отглаженные брюки. Она скучала по его килту. Стоит ли об этом сказать?

Наверное, не сейчас.

– Я не хотела мешать.

– В чем дело, Шона? Что-то с Фергусом?

Она покачала головой.

Гордон вошел, но садиться не стал – прислонился к стене, скрестив руки на груди.

– Ты купишь брошь моего клана?

– Что?

Она вытащила из кармана брошь.

– Брошь клана Имри. Мне необходимо продать ее как можно быстрее, и я подумала, что ты, возможно, захочешь ее купить. – Надо было проговорить это как можно скорее, пока еще хватало смелости, пока мужество не покинуло ее окончательно. – Я могла бы продать ее в Инвернессе, но боюсь, там никто не предложит достойной цены. К тому же мне будет приятнее, если она достанется тебе, а не какому-то чужаку.

– А зачем вообще ее продавать? – Гордон нахмурился. – Ты что, твердо решила избавиться от всего, что напоминает о прошлом, Шона?

– Ты так об этом думаешь?

– А что еще мне об этом думать? Фергус не хочет продавать замок, а ты хочешь. Фергус вообще знает, что ты намерена продать брошь клана?

– Эта брошь моя. Я получила ее от мамы и вольна делать с ней что хочу.

Гордон усмехнулся:

– И все-таки ты шотландка. Или об этом ты тоже хочешь забыть?

Сказать правду оказалось труднее, чем она думала.

Она могла бы сейчас уйти и вернуться в Гэрлох. И никто не узнает, что она сделала. Никто никогда не узнает, что она стояла здесь, чуть не плача. Она не столько злилась, сколько безмерно тосковала.

Каждое произнесенное им слово было правдой, однако лишь с его точки зрения. То, как он это видел, как интерпретировал, во что верил. Полная правда заключалась совсем в другом.

К счастью, в дверь постучали.

Миссис Маккензи велела служанке поставить поднос на столик между двумя креслами.

– Мистер Кумар просил передать, сэр, что будет ждать вас на фабрике.

Он кивнул, не сводя глаз с Шоны:

– Это все, миссис Маккензи. Пожалуйста, не беспокойте нас больше.

Экономка вытаращила глаза, Гордон сделал каменное лицо, а у Шоны запылали шея и щеки.

– Зачем ты это сказал? – набросилась Шона на Гордона, как только тот закрыл за экономкой дверь.

– Ты собираешься заполучить денежки и жить в Лондоне?

– Я не люблю Лондон.

– В Инвернессе или Эдинбурге?

Шона скрестила руки на груди и посмотрела на Гордона:

– Ты же знаешь, меня нельзя запугать.

– Правда?

– Правда, – солгала она. – Тебе так точно не удастся.

Вторая ложь в добавление к первой.

– Зачем ты продаешь Гэрлох и брошь?

Он обвинил ее в гордыне. Теперь у нее не осталось ни гордыни, ни даже гордости. Шона выпрямилась и опустила руки. Ладно, если позор – это цена спасения, то так тому и быть.

– У меня нет денег, – сказала она.

Гордон молча сверлил ее взглядом.

– Если мне удастся продать Гэрлох, то я смогу купить маленький дом для нас троих.

Она почувствовала, что губы задрожали, и стала их кусать, чтобы остановить дрожь.

– Твой муж тебе ничего не оставил? – спросил Гордон на удивление бесстрастным тоном.

– Ничего.

– Выходит, семь лет назад ты поступила не очень мудро. У меня-то по крайней мере деньги еще есть.