Дрю отвернулся, чтобы девушка не заметила его улыбки.

— Что же, ты не струсила, держалась, когда стадо обратилось в бегство, да и с Тузом подружилась.

— Он мне нравится, — тихо сказала Габриэль.

— Он хороший парень, — согласился Дрю, — просто ему не повезло.

Габриэль посмотрела на свои руки, сложенные на коленях.

— Все могло быть еще хуже, если бы тебя там не оказалось.

Дрю стало неловко от ее похвалы. Ничего особенного он не сделал, просто оказался в нужном месте и в нужное время. Вот и все.

— Так уж случилось.

— Но ты мог заняться и чем-нибудь другим, — вернулась она к прежней теме разговора.

— Да я мало к чему другому способен. Мои дарования проявлялись главным образом на карточном столе. И если бы я отказался от игры, больше мне проявить их было бы негде.

Габриэль покачала головой:

— С твоим-то образованием любое дело по плечу.

Дрю удивленно поднял брови:

— А что тебе известно о моем образовании?

— Это достойное образование, — невозмутимо уронила она, — я бы сказала даже — университетское.

— Да, я пил напропалую все свои университетские годы, — ответил Дрю, удивляясь и одновременно досадуя на точность ее догадок.

— И ты не простого рода.

Он фыркнул.

— Все мы не простого рода, девушка, — прямиком от Адама и Евы.

Габриэль задумчиво поджала губы.

— Но я не это имела в виду, — возразила она.

— А что же?

— Твои манеры. И походку, и то, как ты разговариваешь. От этого так и веет уверенностью в себе и богатством.

— Значит, богатство всегда соседствует с высоким происхождением?

Она плотно сжала губы, синие глаза вспыхнули от гнева. Злится, подумал Дрю. Не понимает, что с той же иронией он относится и к себе. Последние двадцать лет.

— Нет, разумеется, — язвительно отвечала Габриэль, — но ты до сих пор так и не ответил на мой вопрос.

— Какой?

— Почему ты отправился гнать стадо?

— Решил, что надо попробовать.

— Не верю этому ответу.

— Ну, значит, мы с тобой на равных, — резко ответил Дрю. — Я тоже не верю твоим ответам.

Вид у Габриэль стал такой, будто ее ударили, — девушка сжалась, оцепенела. Да, она солгала, но что же он все время тычет ее носом в лужу, точно беспомощного котенка? Впрочем, и у котят есть коготки.

— Искал приключений, — сказал он, стараясь разрядить обстановку, — искал приключений, а не только хотел подработать. Хотел узнать Запад так, как мало кто его знает.

Частично это была правда, но Дрю не мог при этом удержаться от насмешки над собой.

— Разве ты не знаешь, девушка, что шотландцы обожают все американское?

Габриэль удивленно нахмурилась:

— Почему?

— Потому что мы стары, а вы молоды. Мы утратили все свои возможности, а у вас все впереди. Англичане захватили практически все наши земли и полагают, что независимость — это недостаток. А вы считаете ее добродетелью.

Это был довольно высокопарный ответ, и Дрю немало забавлялся такой манерой разговора — еще и потому, что избавлял себя от необходимости отвечать на сугубо личные вопросы.

Он украдкой глянул на небо — непроглядная чернота заметно посерела. Скоро встанет солнце.

Дрю опустил глаза — рука его по-прежнему сжимала руку Габриэль. Рыцарственным жестом, усвоенным еще в детстве, он поднес ее ладошку к губам и поцеловал — более долгим поцелуем, чем требовали приличия. Увы, этот поцелуй только усилил его жажду. Проклиная себя за чересчур джентльменское поведение, Дрю отрывисто сказал:

— Пора отправляться в путь.

Габриэль колебалась, не сводя с него своих колдовских глаз, черные влажные ресницы придавали ей какой-то беззащитный вид. Шотландец неохотно выпустил ее ладонь — правая рука у него все еще болела и не могла поднимать тяжести. Зато он предложил девушке свою левую руку и помог ей встать с земли с такой легкостью, точно Габриэль Льюис весила не больше перышка.

Да, она выглядит такой слабой и беззащитной… Дрю внезапно вспомнил о муже сводной сестры. Если Габриэль и впрямь в опасности, Бен сумел бы ей помочь.

— У меня есть друг, — медленно проговорил он, — стряпчий из Денвера, а в прошлом — шериф, и причем один из лучших. Он тебе поможет. Человек, исключительно достойный доверия.

— Шериф? — негромко повторила она.

— В первом же городе ты можешь сесть в дилижанс, — добавил Дрю, — денег у меня на это хватит, и…

— Нет! — отрезала Габриэль и, поняв, что невольно нагрубила, продолжала уже мягче:

— Спасибо, но… Я просто не могу… Я никому сейчас не могу верить. И ты не знаешь… какой это страшный человек…

В ее глазах мелькнуло уклончивое выражение, и все сомнения Дрю вспыхнули с новой силой. Девушка опять съежилась, опустила взгляд. Шотландец сразу понял, что она лжет и что ее история тоже отчасти ложь. И все же — что за важная или опасная причина вынудила хорошенькую женщину переодеться в мешковатое тряпье и остричь волосы? Что за беда заставила ее предпочесть тяготы и опасности кочевой жизни?

— А ты… сдержишь свое обещание? — осторожно спросила Габриэль.

Дрю понимал, что не должен этого обещать, но не мог поверить, что девушка лжет из-за какой-то неблаговидной причины. Сейчас надо попридержать язык, но не спускать с нее глаз. Да, черт возьми, он так и эдак с нее глаз не спустит — теперь, когда знает, что скрывается под этой ее бесформенной одеждой и гримом.

— Как я и сказал вчера — некоторое время я буду молчать. Большего обещать не могу.

Габриэль прикусила губу, хотела что-то сказать — но шотландец приложил палец к ее губам.

— И если я узнаю, что ты мне соврала… в чем-то очень важном, — добавил он тихо, — ты убедишься, что я отнюдь не джентльмен.

Надо отдать ей должное — Габриэль не дрогнула. И теперь Дрю оставалось лишь гадать, сумел ли он припугнуть эту сумасбродку.

Он направился к кустам, где была развешана мокрая одежда. Она еще не просохла, но Дрю до чертиков надоело вести себя, как положено джентльмену.

— Через пять минут отправляемся, — бросил он сухо. — Успеешь собраться?

— Да.

Она говорила тихо, но уверенно.

Другие женщины провозились бы со сборами полдня, но ведь Габриэль — не такая, как другие.

Нет, не Габриэль, а Гэйб Льюис. Ему снова придется привыкать к этому имени.* * * Габриэль казалось, что день тянется бесконечно. Времени для разговоров у них почти не было, да к тому же шотландец ясно дал понять, что к беседам не расположен.

Странное ощущение возникло у Габриэль: словно она потеряла друга. Отвергнув его, по-видимому, совершенно бескорыстное предложение насчет денег и возможности обратиться к бывшему шерифу, она каким-то образом пробудила в нем подозрения. Или, может быть, Дрю просто испытывал ее? И она, Габриэль, это испытание не прошла.

Ссадины и кровоподтеки — следствие долгой верховой езды — тоже причиняли Габриэль нешуточные мучения, но с этим она худо-бедно справлялась. Отчуждение Дрю переносить было куда труднее.

Габриэль снова попыталась убедить себя, что всего-навсего играет роль, как ей часто приходилось делать на сцене… но каждый раз, как она встречала холодный взгляд золотистых глаз Камерона, его насмешливую ухмылку, сердце у нее сжималось. И больнее всего было вспоминать, сколько раз он называл ее лгуньей.

Ей до смерти хотелось выпалить все свои подозрения насчет Керби Кингсли, уверить Дрю, что солгала она из благих намерений, — но она не была уверена… Габриэль не знала, насколько шотландец близко сошелся с человеком, которого она подозревает в убийстве своего отца. И хотя она теперь точно знала, что Камерон не мог быть тем высоким убийцей, — вряд ли он ничего не знал о самом убийстве.

Но способен ли человек, который спас жизнь одному человеку, закрыть глаза на убийство другого?

Вряд ли. Габриэль ужасно не хотелось думать, что Камерон на это способен. Однако он тоже очень хорошо умеет притворяться. Разве это не говорит об умении кое-что скрывать?

А что можно сказать о Керби Кингсли? Габриэль совершенно точно знала, что у него есть что скрывать — и он скрывает это уже двадцать пять лет. Размышляя над причинами, которые побудили ее отправиться на перегон скота, девушка все время помнила последние слова умирающего отца, помнила о том, что он написал в письме.

Габриэль была тогда совершенно уверена, что это письмо и статья в газете прямо указывают на Кингсли как на виновника гибели отца. Она и сейчас в этом уверена… хотя и не так безоговорочно, как прежде.

Непостижимо, но за последние три дня у нее возникли слабые, но все же неотвязные сомнения. Может быть, из-за ночной бури или оттого, что она едва не утонула в ручье? В обоих случаях она испытала ужас при мысли о неминуемой смерти.

А скорее всего жаркая волна чувств, порожденная поцелуем Дрю Камерона, наконец пробудила ее от нелепой спячки, в которой она пребывала с тех пор, как погиб отец. Только теперь девушка поняла, как заледенела ее душа в тот самый миг, когда она увидела, что отец схватился за грудь и рухнул замертво. Она чувствовала тогда только горе, страх и ярость. С тех пор ею двигали и отчасти ослепляли только эти чувства. И больше Габриэль ничего не способна была ощутить.

Бурная страсть шотландца потрясла ее и снова вернула к жизни, к умению чувствовать. Да, горе, гнев, одиночество все еще были при ней, однако не они теперь правили ее существом.

И, обретя снова ясность сознания, Габриэль поняла, что не может вот так запросто подойти и пальнуть в Керби Кингсли. Она могла поступить так неделю назад — если бы представился удобный случай и если бы Кингсли в тот момент чем-то вызвал ее ярость и вынудил к действию. Теперь девушка возблагодарила господа за то, что такого случая не представилось, потому что она не принадлежала к людям, способным убить.

И все же если она не станет убивать Кингсли, то все равно обязана предать его справедливому суду. Неважно как, но она должна доказать, что это Кингсли велел убить ее отца. Любым образом доказать.