Но Элинор молча открывает свою сумку и вручает мне миниатюрные ножницы с черепаховыми ручками.

— О… спасибо, — смущаюсь я. Потом обрезаю злополучную нитку и возвращаю ножницы, чувствуя себя школьницей-растяпой. — Бывает, — бормочу я и нервно хихикаю. — Утром посмотришь на себя в зеркало и думаешь, что все в порядке, но стоит только выйти из дома…

Так, просто отлично, теперь я еще несу всякую чушь.

— Англичане не способны наводить лоск, — отзывается Элинор. — Если только не берутся за лошадь.

Уголки ее губ на пару миллиметров поднимаются верх, образуя подобие улыбки, лицо между тем остается совершенно неподвижным, а я взрываюсь истерическим хохотом:

— Здорово подмечено! Моя соседка по квартире обожает лошадей. Но вы ведь тоже англичанка, разве нет? А выглядите просто… безупречно!

Я очень довольна, что удалось так ловко вставить комплимент, но улыбка Элинор тут же исчезает. Она бросает на меня равнодушный взгляд, и я вдруг понимаю, откуда у Люка это жуткое выражение лица.

— Я гражданка США.

— А, да… Вы ведь, насколько я знаю, уже давно тут живете. Но в душе разве вы не… не считаете себя… Вот Люк — англичанин до мозга костей…

— Я прожила в Нью-Йорке большую часть своей сознательной жизни, — холодно отвечает Элинор. — И моя привязанность к Англии давно прошла. Эта страна отстала от жизни на двадцать лет.

— Понятно, — энергично киваю я, стараясь делать вид, что полностью ее понимаю. Господи, как это сложно. Такое чувство, что меня изучают под микроскопом. Ну почему Люк не смог приехать? Или почему она не могла перенести встречу? Неужели она не хочет увидеться с сыном?

— Ребекка, кто вам красит волосы? — вдруг спрашивает Элинор.

— Это… мои… — отвечаю я, нервно дергая себя за прядь.

— Моин? — подозрительно переспрашивает она. — Не знаю такую. А в каком салоне она работает?

Несколько секунд соображаю, как бы выкрутиться, и наконец говорю:

— Вряд ли вы о нем слышали. Он очень… маленький.

— Вам нужно сменить колориста, — выносит вердикт Элинор. — Это совершенно неизящный оттенок.

— Обязательно! — быстро соглашаюсь я. — Конечно!

— Женевьев фон Ландленбург постоянно красится у Жульена на Бонд-стрит. Вы знакомы с Женевьев фон Ландленбург?

Я медлю, словно перебираю в памяти имена знакомых. Как будто у меня десяток знакомых Женевьев.

— Э-э… нет. По-моему, нет.

— У них дом в Саутгемптоне. — Она вынимает пудреницу и смотрится в зеркало. — Мы в прошлом году гостили у них с семейством Де Бонневиль.

Де Бонневиль. Саша Де Бонневиль, бывшая подружка Люка.

Люк не говорил, что они дружат семьями.

Так, ладно, я из-за этого переживать не стану. Даже если Элинор настолько бестактна, чтобы говорить о семье Саши. Ведь саму Сашу она не упоминала.

— Саша — само совершенство, — продолжает Элинор, захлопывая пудреницу. — Вы видели, как она катается на водных лыжах?

— Нет.

— А как она играет в поло?

— Нет, — мрачно отвечаю я. — Не доводилось.

Вдруг Элинор подается вперед и величественно постукивает пальцами по стеклу, отделяющему нас от водителя.

— Вы слишком резко повернули! — выговаривает она. — Больше повторять этого не стану. Запомните, я не хочу, чтобы меня качало. Итак, Ребекка, — она откидывается на спинку и скептически оглядывает меня, — чем вы увлекаетесь?

— Э-э… — Я открываю рот, но в голове пусто. Должны же быть у меня какие-то увлечения. Чем я занимаюсь по выходным? Как я расслабляюсь? — Ну… я…

Это просто бред какой-то. Должно же быть в моей жизни что-нибудь увлекательное помимо магазинов.

— Конечно, я люблю… проводить время с друзьями, — неуверенно начинаю я. — И еще увлекаюсь изучением моды… посредством… магазинов…

— Вы любите спорт? — Элинор продолжает равнодушно изучать меня. — Охоту?

— Н-ну… не очень. Но я недавно увлеклась фехтованием! — внезапно осеняет меня. У меня ведь есть костюм, так? — Еще я с шести лет играла на фортепьяно.

Чистая правда. К чему ей знать, что в девять лет я с музыкой завязала?

— Неужели. — По лицу Элинор скользит тень холодной улыбки. — Саша тоже очень музыкальная девушка. В прошлом году в Лондоне она давала сольный концерт — исполняла фортепьянные сонаты Бетховена. Вы не слушали ее?

Чертова кукла Саша. Какое мне дело до ее дурацких лыж и сонат.

— Нет, — дерзко отвечаю я. — Но я… у меня самой было сольное выступление… программа из сонат Вагнера.

— Сонат Вагнера? — подозрительно переспрашивает Элинор.

— Э-э… да. — Я откашливаюсь, мучительно придумывая, как бы сменить тему личных достижений. — Вы, наверное, так гордитесь Люком!

Очень удачная фраза! Это должно спровоцировать ее на монолог счастливой и гордой мамаши, минут этак на десять. Но Элинор только молча таращится на меня, будто я сморозила глупость.

— Ну… у него же своя компания… и вообще, — упрямо продолжаю я. — Люк так преуспел. А теперь он в Нью-Йорке и с большим упорством стремится начать бизнес в Америке.

Элинор снисходительно улыбается:

— Никто не может считать, что добился успеха, если он не добился его в Америке. — Она выглядывает в окно. — Мы приехали.

И слава богу.


Да, нужно отдать должное Элинор — салон красоты просто потрясающий. Холл оформлен в стиле древнегреческого грота, с колоннами, тихой музыкой и приятным ароматом парфюмерных масел, витающим в воздухе. Мы подходим к администратору — стильной женщине в черном льняном костюме, которая почтительно называет Элинор «миссис Шерман». Они беседуют о чем-то вполголоса, время от времени администраторша поглядывает на меня и согласно кивает, я же притворяюсь, будто не слушаю, а изучаю цены на ароматические масла для ванны. Потом Элинор резко оборачивается и подталкивает меня к дивану. Тут же на столике кувшин мятного чая со льдом и табличка с просьбой соблюдать тишину.

Какое— то время мы сидим молча, потом за мной приходит девица в белоснежной униформе и уводит в кабинет. Там уже приготовлены тапочки и белый халат в безупречной целлофановой упаковке. Пока я переодеваюсь, девица суетится у своей полочки с баночками, и я не без удовольствия гадаю, что же там для меня приготовлено. Элинор настояла на том, чтобы оплатить мои процедуры, сколько я ни пыталась отговорить ее. В итоге она выбрала для меня так называемый «полный уход», уж не знаю, что это такое. Надеюсь, мне сделают расслабляющий массаж с ароматическими маслами. Но, присев на кушетку, я замечаю, что девушка подогревает большую банку с воском.

В животе у меня екает. Я очень плохо переношу восковую эпиляцию. Не потому что боюсь боли, а потому что…

Ну хорошо. Да, потому что я боюсь боли.

— А что, в мою программу входит эпиляция? — спрашиваю я, стараясь не выдать волнения.

— Вам оплачена полная эпиляция всего тела. — Девица поднимает на меня удивленный взгляд. — Руки, ноги, брови и еще бразильская.

Руки? Брови? От страха у меня пересыхает в горле. Я так не боялась с тех пор, как мне делали прививки перед поездкой в Таиланд.

— Бразильская? — надтреснутым голосом повторяю я. — А что… что это?

— Одна из разновидностей восковой эпиляции области бикини. Полная эпиляция.

Я смотрю на нее, переваривая услышанное. Не хочет же она…

— Не могли бы вы прилечь на кушетку?

— Подождите! — кричу я, тщетно пытаясь не удариться в панику. — Когда вы сказали «полная», вы имели в виду…

— Угу, — улыбается девица. — А потом, если пожелаете, я могу сделать вам небольшую хрустальную татуировку. Самый популярный узор — сердечко. Или, может быть, чьи-нибудь инициалы?

Нет, мне это снится.

— Так что укладывайтесь поудобнее и расслабьтесь…

Расслабиться? Расслабиться?!

Она возвращается к своему горшочку с горячим воском, и меня охватывает настоящий ужас. Я вдруг отчетливо понимаю, что чувствовал Дастин Хоффман в кресле стоматолога.

— Я отказываюсь, — произношу я чужим голосом и сползаю с кушетки. — Я отказываюсь.

— От татуировки?

— От всего.

— От всего?

Девица приближается ко мне с банкой воска в руке, и я в смятении прячусь за кушетку и поплотнее запахиваю халат.

— Но миссис Шерман уже оплатила всю процедуру…

— Мне плевать, что она там оплатила. Вы можете удалить волосы на ногах. Но не на руках. И уж конечно не… в других местах. Там, где сердечко.

Девица выглядит не на шутку встревоженной.

— Миссис Шерман — наша постоянная клиентка, и она настаивала на полной эпиляции.

— Она не узнает! — Я едва удерживаюсь от крика. — Откуда она узнает?! Она же не станет проверять… я надеюсь? И сына своего не будет спрашивать, носит ли его возлюбленная его инициалы на… — Я даже не могу сказать «на том месте». — Правда? Ведь не станет?

В ответ — напряженная тишина, нарушаемая лишь тихим пением флейты.

Потом девица внезапно прыскает от смеха. Я ловлю ее взгляд и чувствую, что тоже смеюсь, пусть слегка истерично.

— Вы правы, — говорит девица, опускаясь на кушетку и утирая глаза. — Вы правы, она не узнает.

— Может, найдем компромисс? Вы обработаете мне ноги и брови, а об остальном мы никому не скажем.

— Вместо этого я могу сделать вам массаж, — предлагает она, — чтобы занять время.

— Да! — с облегчением выдыхаю я. — Прекрасно!

Я ложусь на кушетку, слегка утомленная этим происшествием, и девушка умело оборачивает меня полотенцем.

— Так, значит, у миссис Шерман есть сын? — спрашивает она, убирая мои волосы назад.

— Ну конечно, — Я приподнимаю голову, слегка удивленная вопросом. — А разве она никогда о нем не говорила?

— Что-то не припомню. Хотя она ходит сюда уже несколько лет… Просто я всегда считала, что у нее нет детей.

— Наверное, к слову не приходилось.


Выйдя из кабинета через полтора часа, я чувствую себя превосходно. У меня новенькие брови, гладкие ноги, и я вся свечусь от самого лучшего в мире ароматерапевтического массажа.