— Монастырь, — после некоторой паузы вторит Люк.

— Да, монастырь! А что, я не могу пойти в монастырь? Я, между прочим, очень даже духовно развитая личность.

— Не сомневаюсь в этом, милая. — Люк все еще озадаченно рассматривает меня. — Но ты бы все-таки надела что-нибудь еще, кроме футболки, прежде чем идти туда…

— Это платье, — заявляю я, одергивая футболку, чтобы хоть немного прикрыть голую попу. -

И вообще, духовность не имеет ничего общего с внешним видом. Посмотри на лилии, как они растут [«Посмотрите на лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них» (Евангелие от Луки, 12:27)], — цитирую я, ужасно довольная своей находчивостью.

— Твоя взяла, — ухмыляется Люк и целует меня. — Что ж, желаю тебе приятного дня. И прости, что так получилось.

— Ну, — тыкаю я его пальцем в грудь, — тогда уж постарайся, чтобы сделка того стоила.

Я жду, что Люк в ответ рассмеется, но он только коротко кивает, берет дипломат и направляется к двери. Господи, до чего же серьезно он иногда относится к бизнесу.


Впрочем, я действительно рада, что это утро смогу провести одна. Мне всегда было любопытно, как выглядит монастырь изнутри. Я, конечно, не хожу в церковь каждую неделю, но ничуть не сомневаюсь, что нами, простыми смертными, управляет какая-то неведомая высшая сила. Поэтому я всегда читаю в «Дейли уорлд» свой гороскоп. И еще мне очень нравятся хоралы, что включают на занятиях йогой, и свечи, и запах ладана. И еще мне жутко нравится Одри Хепберн в фильме про монашку [В фильме «История монахини» (1959) Одри Хепберн играет монашку, сомневающуюся в своем призвании].

Знаете, где-то в глубине души во мне всегда жила тяга к простому монашескому укладу жизни. Без волнений, тревог. Монашкам ведь не нужно принимать решений, не нужно работать — знай себе пой в церковном хоре да гуляй по монастырскому дворику. Разве это не чудесно?

Итак, накрасившись и посмотрев по телевизору сериал, я спускаюсь в вестибюль и после очередной безуспешной попытки выяснить, где сейчас мой багаж (честное слово, я на них в суд подам), заказываю такси до монастыря Святой Уинифред. Пока мы колесим по сельским просторам, я разглядываю местные пейзажи и думаю, что же это у Люка за сделка такая. Что это за секретное «то, чего я давно хотел»? Новый клиент? Новый офис? Расширение компании? Я морщу лоб, пытаясь припомнить слухи о какой-нибудь важной сделке, и вдруг в памяти всплывает разговор Люка по телефону несколько недель назад. Он говорил о рекламном агентстве, и я тогда еще подумала, откуда у него интерес к рекламе.

Реклама. А что? Возможно, Люк всегда мечтал снимать рекламные ролики.

Ну конечно! Это же очевидно. Вот какая у него сделка. Он решил переключиться с финансовой рекламы на телевизионную. И я могу сниматься в его роликах! Точно!

От восторга я чуть не проглотила жевательную резинку. Я буду сниматься в рекламе! Вот это круто! Может, меня снимут в стильном ролике рома «Бакарди» — там еще все отдыхают на яхте, катаются на водных лыжах и веселятся до упаду. Нет, я знаю, что обычно в рекламе снимаются знаменитые модели, но ведь я могу появиться где-нибудь на заднем плане, да? Или покрутить штурвал. Ой, как будет здорово! Мы полетим на Барбадос или в другие теплые края, и там будет жарко, солнечно… классно, в общем. Беем будут наливать дармовой «Бакарди», и нас поселят в шикарном отеле… Мне придется купить новый купальник или даже два… и новые шлепанцы…

— Вот и монастырь, — объявляет таксист, и я вздрагиваю.

Я ведь не на Барбадосе, да? Нет, я у черта на куличках — в богом забытом Сомерсете!

Мы останавливаемся у старого желтого здания, и я с любопытством разглядываю его в окно. Вот он, значит, какой — монастырь. С виду ничего особенного, больше похож на школу или обычный дом. Я даже подумываю, а есть ли смысл вообще выходить из машины, как вдруг вся напрягаюсь, потому что вижу ее. Это же настоящая живая монахиня. Идет мимо машины -в черной рясе, с белым апостольником на голове, короче, при всех причиндалах. Настоящая монахиня в своей среде обитания! Причем ведет себя совершенно естественно. Она даже не посмотрела на такси. Ноль внимания. Представляете, как на сафари!

Я выхожу, расплачиваюсь с таксистом и, подгоняемая волнением и любопытством, направляюсь к массивной входной двери. Вместе со мной входит какая-то пожилая дама. Она шагает уверенно — явно знает дорогу, и я семеню за ней по коридору, ведущему во внутренний двор. Как только мы оказываемся в монастыре, меня охватывает благоговение, близкое к эйфории. Может, на меня так действует насыщенный благовониями воздух или органная музыка, но что-то со мной явно творится.

— Благодарю, сестра, — между тем говорит пожилая дама монашке и направляется к часовне. А я стою как вкопанная.

Сестра. Вот это да. Сестра Ребекка.

И черная, струящаяся ряса, а лицо такое просветленное-просветленное.

Сестра Ребекка из монастыря Святой…

— Деточка, у вас потерянный вид, — раздается голос у меня за спиной, и от неожиданности я подпрыгиваю. — Вы хотели посмотреть Бевингтонский триптих?

— Ой, да… конечно.

— Вон там, — указывает монахиня, и я следую за пожилой женщиной, направляющейся к стене часовни. Надеюсь, мне сразу удастся угадать, что же представляет из себя этот самый триптих. Может, статуя? Или… гобелен?

Но, подойдя поближе, обнаруживаю, что старушка, задрав голову, смотрит на огромные витражи. Да, должна признать, они прекрасны. Вот тот синенький, в середине, — очень впечатляет. Очень!

— Бевингтонский триптих, — вздыхает женщина, — разве его можно с чем-то сравнить?

— Обалдеть, — благоговейно выдыхаю я. — Красота.

И правда, красота. Что еще раз доказывает -настоящее произведение искусства не может остаться незамеченным. Гениальное творение. А ведь я даже не знаток.

— Потрясающие цвета, — шепчу я.

— А какая тонкая работа, — восхищается старушка, стискивая ладони. — Несравненная красота.

— Несравненная, — вторю я.

Я как раз хотела показать ей на удивительную радугу, которая мне особенно приглянулась, как вдруг осознаю, что мы со старушкой изучаем совершенно разные вещи. Она пялится на какую-то деревянную фиговину, которую я даже не сразу увидела.

Как можно незаметнее я поворачиваюсь к этой деревяшке и чувствую укол разочарования. Вот это и есть Бевингтонский триптих? Но он даже не симпатичный!

— А вот этот кошмар викторианского стиля, — вдруг яростно говорит старушка, — настоящее преступление! Эта жуткая радуга! Разве не ужас? — тычет она в мой голубой витраж.

— Да уж, — поспешно соглашаюсь я. — Просто шокирует, правда? Ужасно… Знаете… я, пожалуй, пойду, прогуляюсь.

И я быстро сматываюсь, пока она не успела еще на чем-нибудь меня подловить. Пробираюсь украдкой к деревянным скамьям для прихожан, размышляя, что же мне делать дальше, как вдруг замечаю в углу еще один крохотный придел.

«Духовное убежище, — написано на двери, — место, где можно тихо посидеть, помолиться и узнать больше о католической вере».

Я осторожно просовываю внутрь голову, стараясь не скрипеть дверцей, и на какое-то время от благоговейного страха теряю дар речи. Это что-то удивительное. Тут такая атмосфера — тихо и спокойно. Одно пребывание здесь наполняет меня чувством святости и духовного очищения. Я смущенно улыбаюсь монахине, которая отложила свое рукоделие и смотрит на меня, словно ожидая, что я сейчас заговорю.

— Мне очень нравятся ваши свечи, — почтительно шепчу я. — Они у вас из магазина «Абитат»?

— Нет, — слегка ошарашенно отвечает монахиня. — Вряд ли.

— А, понятно.

Я усаживаюсь на скамью, тайком зеваю -этот сельский воздух действует на меня как снотворное — и тут замечаю, что один ноготь у меня обломился. Поэтому я очень тихо расстегиваю сумочку, достаю пилку и начинаю подпиливать ноготь. Монахиня поднимает глаза, и я отвечаю ей извиняющейся улыбкой, указывая на обломанный ноготь {молча, конечно, я же не хочу нарушить атмосферу святости). Закончив подпиливать ноготь, я вытаскиваю свой быстросохнущий лак от «Мэйбеллин» и быстренько подправляю облупившийся лак.

Все это время монашка наблюдает за мной с озадаченным выражением лица и, когда я заканчиваю маникюр, спрашивает:

— Деточка, а вы католичка?

— Вообще-то нет, — отвечаю я.

— Вы хотели о чем-то поговорить?

— Э-э… да нет. — Я любовно провожу рукой по скамье и дружелюбно улыбаюсь монахине. — Какая замечательная резьба, правда? А у вас вся мебель такая красивая?

— Это храм, — напоминает монахиня со странным выражением.

— Да, я знаю. Но, видите ли, в наше время у многих дома стоят скамьи. Теперь это даже модно. Я видела статью в журнале «Харперз»…

— Дитя мое… — монашка поднимает руку, прерывая меня, — дитя мое, это место является духовным прибежищем. Храмом тишины.

— Да-да, я знаю! — восклицаю я. — Поэтому я сюда и зашла. За тишиной.

— Хорошо, — отвечает монашка, и мы снова погружаемся в тишину.

Где— то вдалеке начинает звонить колокол, и я замечаю, что монашка шепчет что-то себе под нос. Интересно, что она там бормочет? Она напоминает мне мою бабушку -та сидела за вязанием и шепотом считала петли на узоре. Может, она потеряла счет стежкам на своем вышивании?

— У вас хорошо получается, — как бы ободряю я ее. — А что вы вышиваете?

Она как— то нервно вздрагивает и откладывает свое шитье. Потом ласково мне улыбается и говорит:

— Деточка, у нас тут есть знаменитые лавандовые поля. Не хотите ли взглянуть на них?

— Нет, спасибо, — расплываюсь я в ответной улыбке. — Мне и тут хорошо, с вами.

Улыбка монахини слегка вянет.

— А как насчет склепа? — спрашивает она. — Это вас не интересует?

— Не очень. Но вы не волнуйтесь. Мне совсем не скучно! Просто тут очень славно. Так… умиротворяет. Прямо как «Звуки музыки» [Голливудский фильм-мюзикл, получивший премию «Оскар», песни из него стали классикой эстрады].