О, Иисусе милостивый, неужто где-то звучит порномузыка? Я что, играю главную роль в кино «Петушки на шоколадной фабрике» или «Шоколад тает у женщины внутри, а не в руке»?

Я налетел и стал целовать ее, всосав ее губу в рот и языком жадно слизывая с нее шоколад. Когда я слизал весь, она протолкнула свой язык поверх моего и крутанула им у меня во рту. Я ощущал вкус Клэр и шоколада, и в этот момент мне, как ребенку, хотелось плакать, потому как… вот она, мечта пяти последних лет моей жизни, прямо передо мной. Я подхватил Клэр под обе коленки и обернул ее ноги себе вокруг пояса, руки мои прошлись по ее ляжкам и обхватили попу. Я втянул ее язык себе в рот и подтянул ее поближе к краю стойки, упершись своим твердым в ее влажный жар.

Она руками обхватила меня за плечи, и я выгнулся, медленно входя в нее до тех пор, пока мои ягодицы не сошлись с ее. Наши губы не отрывались друг от друга ни на миг, пока я держался в самой ее глубине и поводил бедрами, будто втираясь в нее. Она что-то лепетала мне в рот и крепче вжималась в меня, создавая трение именно там, где ей было надо. Ноги ее еще крепче обвили мои бедра, а я просто впился руками в ее попку, резче и быстрее качая ее на себе. Убийственно хотелось двигаться, входить в тесно обжимавший меня жар и выходить из него, только я знал: ей нравится то, что я делаю, а ничего другого и не требовалось.

Поцелуям нашим не было конца, я почувствовал, как в ней все напряглось. Бедра ее задвигались быстрее, ногти впились мне в плечи, а я все жался к ней, крутя бедрами и подталкивая к забытью.

Когда она кончила, я еще крепче впился ей в губы, глотая ее крики. Она погрузила пальцы в мои волосы, а мне и дела было мало, что вечером придется вымывать из них шоколад. Сняв одну руку с ее попы, я уперся ею в стойку для лучшей опоры и вышел из нее почти на всю длину, а потом резко всадил обратно… звезды вспыхивали, рассыпаясь, за моими закрытыми глазами, таких ощущений, чтоб меня всего пронизывало, я еще не знавал…

Стоны Клэр, проклятья, срывавшиеся с ее языка, заставляли меня двигаться быстрее и сильнее. И слава богу, потому что теперь уже я никак не мог быть нежным. Все во мне требовало: отдрючь ее на стойке кухни. Ясно и просто.

Моя свободная рука выскользнула из-под ее коленки, и ее нога повисла на сгибе моего локтя. Я поднял ее ногу повыше и пропихнул так глубоко в нее, что мы оба застонали. Толчки мои были сильны и быстры, бедра взлетали и падали со скоростью молний. Воздух был напоен запахом шоколада, ее жаркая влага укутывала меня, когда я насосом ходил взад-вперед, тела наши звучно впечатывались одно в другое, и мой оргазм потащился во мне тяжеловесным поездом. Я успел продержаться еще несколько мгновений, выкрикивая ее имя, потом пошло извержение, но насос мой продолжал работать, не замедляя ход. Исступление зрело во мне и вырвалось наружу так, как, клянусь, не было никогда. Я вжался в нее еще один, последний раз и замер, пока охватившая меня дрожь не пропала вовсе.

Я ткнулся в нее лбом, и мы расслабленно застыли, пытаясь выровнять дыхание. Рука моя выскользнула из-под ее ноги, и та бессильно повисла у меня на боку. Я чувствовал, как часть меня пульсирует в ее лоне, и, обхватив Клэр руками, крепко прижал к себе ее тело.

Несколько минут мы простояли так, пока, наконец, я вновь не обрел способность говорить.

– Честное слово, я готов полюбить этот твой шоколадный бизнес, если вот так мы станем проводить наши вечера.

Клэр рассмеялась и огляделась:

– Похоже, что тут шоколадная бомба разорвалась.

Шоколад был повсюду – и в наших волосах, и на лице, и на руках, наши футболки были сплошь вымазаны им. Глянув вниз, я увидел шоколадные отпечатки пальцев на бедрах Клэр, а та половинка ее трусов, что свисала с нее, вся пропиталась шоколадом, все еще капавшим с края стойки. Пыл недавнего соития настолько охватил нас, мы так хохотали над учиненным разором, что не услышали, как открылась дверь из магазина Лиз.

– СЮРПРИЗ! – завопили сразу несколько голосов, и мы обалдело уставились на дверь.

– От, господи ты мой гребаный, ну, и что вы мне устроили? – завопила Лиз, отпрянув и едва не выронив торт, который держала в руках.

– О, Иисусе, глаза мои. ГЛАЗА МОИ! – возопил Джим, закрывая обеими ладонями лицо и отворачиваясь.

– А это и есть шоколадные бобосы? – спросил Дрю, подойдя к нам, схватил со стойки одну шоколадину и отправил ее в рот.

Мой член, уже совсем поникший, все еще оставался в Клэр. Вот опять: недавно этот проклятый палец застрял в ней, теперь… похоже, снова-здоро́во. Что же не так в моей жизни?

– Извините, опоздала! Клэр, как вам сюрприз? – поинтересовалась Дженни, прокладывая себе путь сквозь заслон из Лиз с Джимом, и внезапно застыла на месте, когда увидела, в каком мы положении. На стойке. У обоих голые задницы торчат, в шоколаде перемазанные.

– Эй, слышь, у Клэр к заднице бобосы с пенисами пристали! – веселился Дрю.

Вот и объяснение: то-то, чувствую, у нее на попке нашлепки какие-то странные. Я даже было заволновался на минутку, уж не чирьи ли у нее или с кожей какая фигня, о которой я не знаю.

– Уповаю на Господа, чтоб стойку эту вы выбелили, – съязвила Лиз.

– И глаза мои тоже, – пробормотал Джим, все еще стоя к нам спиной.

Клэр даже не шелохнулась и ни слова не вымолвила, меня едва не потянуло на то, чтоб палец своей ей под нос приложить, проверить, дышит ли она вообще.

– Мы хотели вам сюрприз устроить с тортом «Счастливого открытия кондитерской», но, похоже, вы, ребят, начали праздновать без нас, – рассмеялась Дженни. – Дрю, а мы почему до сих пор с шоколадом не позабавились? Этот пробел надо усрåнить.

– Устранить, детка. Устранить, – поправил ее Дрю, схватил со стойки еще одну шоколадную бобосину, лежавшую совсем неподалеку от попки Клэр, и съел ее.

Какого хрена они все еще толкутся на кухне?

– Я принесла вам образчик своего нового съедобного лосьона. У него привкус торта «Муравейник»[97]. Я полагала, что вы с малышом Картером могли бы придать ему пикантности, играя в грязную затейницу и простодушного деревенщину, – сказала Лиз и поставила на стойку флакон с лосьоном. – По-видимому, лучше б я принесла покрывало какое-нибудь иль занавеску.

– Как я полагаю, вы с Джимом уже опробовали ваш муравейниковый лосьон, верно? Хочешь выставить себя похабным клоунским вагоном с миллионом карликов, стаями вылетающими из твоего укромного местечка? – язвительно выпалила Клэр.

– Говорит и показывает Би-би-эс, Радиовещательная Сеть Батлера, мы ведем прямой репортаж из кондитерского отделения «Соблазна и сладостей», нового коммерческого предприятия, открывающегося завтра в самом центре нашего города.

Женщина в деловом костюме, неожиданно вошедшая в дверь, держала в руке микрофон, за нею следовал мужчина с камерой. Громадный софит, укрепленный на камере, ослепил нас, и все принялись вопить, но не раньше, чем мы расслышали слова: «Мы ведем прямой репортаж…»

Это сон. Это непременно не что иное, как, мать его страшный сон.

Женщина с невероятно тщательно уложенными пышными волосами замерла на ходу, увидев мою вымазанную шоколадом задницу. Ее вскрик: «Едрит твою мать!», – тут же долетел на радиоволнах до нескольких тысяч гостиных Батлера.

Спасибо оператору: малый сразу усек, что за представление перед ним, а потому среагировал быстрее пышноволосой ведущей. Он мигом совершил поворот кругом, врезав камерой Джиму по башке, тут же отпрянул назад и, поскользнувшись на пролитом топленом шоколаде, грохнулся спиною на пол.

* * *

«Сукин сын, больно же!» – Было слышно, как кричит невидимый в камеру Джим, когда картинка на телеэкране вдруг прыгнула, показывая потолок, а из динамиков донеслось громкое «уу-ухх», обозначившее момент, когда оператор приземлился на задницу.

Лиз свалилась с дивана и корчилась на полу в приступе хохота. Джим сумел удержаться на диване, зато согнулся пополам, держась руками за живот, и хохотал в одном с Лиз ритме.

Что оставалось делать нам с Клэр? Вот и пялились мы, потрясенные, на повтор вчерашнего репортажа, который Лиз исхитрилась записать на цифровую камеру. После кухонного фиаско и множества извинений от сотрудников Би-би-эс за то, что им показалось забавным заснять неоговоренное интервью, мы вернулись к Лиз и Джиму в дом, чтобы привести себя в порядок и проверить, а вдруг каким-то чудом во всей округе повырубало кабели.

С этим не повезло. Никак.

– Уууууу, – восторженно завыл Дрю, вскакивая со своего места на полу и пуская телевизор на полную громкость. – А вот и я на сцене!

В кадре неожиданно мелькнуло лицо Дрю, склонившегося над оператором. Фоном для него служил потолок кухни.

– Забегайте завтра на грандиозное открытие в «Соблазн и сладости» и отведайте шоколадки Клэр. Ничего вкуснее нет! – проговорил он с улыбкой и откусил от шоколадного шарика, который держал в руке.

Камера повернула в сторону, где стояла ошарашенная ведущая, за ее спиной Лиз с Дженни нервно махали на камеру руками, а в сторонке стоял Джим и, потирая голову, бормотал: «Охереть, до чего больно».

– Б-б-быстро обратно в студию, Сэм, – произнесла, заикаясь, ведущая, не сводившая с камеры широко раскрытых, немигающих глаз.

Картинку тут же перебросили в студию, где сразу пошел разговор о погоде.

– Что ж, хорошая новость в том, что оператор сумел противостоять соблазну продемонстрировать всему Батлеру эксклюзивный материал, как вы, ребят, дегустировали шоколад без использования рук и ног, а двигая другими, гораздо более интересными публике частями тела, – заметила все еще лежавшая на полу Лиз.

– Ну, если это хорошая новость, то какова, черт побери, плохая? – спросила Клэр.

– Такая, что Дрю теперь – рекламное лицо фирмы «Соблазн и сладости», – рассмеялась Лиз.

Мы все обратили взгляды на Дрю, который снял пушинку со своей футболки, той самой, что демонстрировалась в кадре самым крупным планом.