А-а-а-а! Я ж до сих пор не знаю, как его, черт подери, зовут!

– Имя-то его хоть узнала на сей раз? – язвительно спросил отец, фактически читая мои мысли.

Я покачала головой и бессильно уронила ее в ладони.

Отец вдохнул.

– Так вот, если он придет в бар и тебе понадобится убить его, дай знать. Я смогу обстряпать все как несчастный случай.

На моего папку можно положиться! Если вы враг Джорджа Моргана и вы его видите перед собой, то уже слишком поздно: он вас уже убил, просто вы этого еще не поняли.

* * *

После душа и двух чашек кофе я почти почувствовала себя человеком. Пока Гэвин одевался, я проверила голосовую почту: сообщение от Лиз. Она попросила меня, как только проснусь, подъехать к дому, где располагалась булочная «Андреаз». Хочет, чтобы я взглянула на место еще до того, как успею дурочку свалять из-за «бомбы», которую она подбросила мне прошлым вечером в машине. Лиз слишком хорошо меня знала! Стоит мне опомниться, как я заявлю, что ни под каким видом не позволю ей купить мне какой-то сексуально озабоченный бизнес. Умом тронулась?! Заставлять меня встречаться с ней в магазине – это подлянка, я так считаю. Хотя Лиз хитра, отдаю ей должное. Эта прощелыга знает, как отвлечь меня от другой моей «ситуации».

Сколько себя помню, Батлер был маленьким университетским городком с центральной площадью, где приютились все частные магазинчики и лавочки. Булочная «Андреаз» располагалась на самом оживленном перекрестке. Пришлось унимать дрожь в пальцах, пока я пристегивала Гэвина к его сиденью в машине и ехала к центру города. Никаких надежд с этим делом я пока не связывала. Слишком о многом еще предстояло подумать, слишком многое рассчитать. Сколько мне придется платить Лиз за аренду? Что будет с медицинской страховкой для меня и Гэвина? Будем ли мы с Лиз партнерами по общему делу или это будут два отдельных бизнеса на паях, но в одном здании? Сможет ли наша дружба выдержать нечто подобное? Не придется ли Гэвину отказаться от колледжа и провести жизнь мужиком-проституткой, просто чтобы свести концы с концами, потому как я все до гроша вбухаю в прущий напролом бизнес?

Блин, есть от чего запаниковать!

– Мы к дому тети Уис едем? – донесся с заднего сиденья голос Гэвина, разглядывавшего в окошко мелькавшие мимо машины и дома.

Я глянула на свое сокровище в зеркальце и напомнила себе: что бы я ни делала, все это – ради моего мальчика. Он заслуживает самой лучшей жизни, и я настроилась ее ему дать.

– Нет, заинька, мы не к ней домой едем. Но мы ее увидим, – сообщила я сыну, паркуясь перед тем самым зданием.

С минуту я сидела в машине, разглядывая «наш» дом. Стоял он прямо на углу, витрины занимали весь фронтон и огибали магазин, охватывая целиком и другую стену. Идеальный угловой магазин, где у нас у каждой могла быть своя витрина с выставленным товаром. Булочную «Андреаз» недавно перекрасили в ярко-белый цвет, под витринами установили новые ящики для цветов, из которых так и лезли разноцветные головки маргариток. Выглядело очень свежо и красиво.

«Наш» дом, «наши» витрины, Господи Иисусе, я уже думаю, будто это мое. Лиз, ты демон зла какой-то… А ведь я еще и в здание не вошла.

Легка на помине! Стоило о демонах подумать, как Лиз вышла из дома и встала, подпирая открытую дверь бедром.

– Эй, кончай таращиться и пехай сюда! – выкрикнула она, прежде чем повернуться и зайти обратно в дом.

Гэвин отделался от пристяжного ремня и кинулся открывать дверцу, но не смог: блокировка, защищающая замок от детей, не позволила.

– Давай же, мамочка! – молил сын. – Тетя Уис сказала пехать.

– Гэвин, язычок, – сказала я, закатив глаза, когда поняла, что он не желает меня слушать, и вышла из машины. Обошла ее, открыла заднюю дверь и помогла сыну выпрыгнуть на землю.

– Веди себя хорошо, понятно? – обратилась я к нему, когда мы шли по дорожке. – Не бегай, не вопи, ничего не трогай и перестань произносить плохие слова, иначе ты отправишься домой на сон-час.

– Да посел он, сон-час.

И не подумаю продавать его цыганам. И не подумаю продавать его цыганам.

Когда я открыла дверь, над нею мелодично звякнул колокольчик, и Гэвин, вырвав руку, стрелой полетел в раскрытые объятия Лиз.

– У-у-у-у, мой красавец-мужчина здесь! – завопила Лиз, подхватывая его на руки и начиная кружить. – Что нового, мужичок? – задала она вопрос, посадив его на стойку, рядом с которой стояла.

– У мамы голова болит, а у меня большой писун!

Лиз зашлась в смехе.

– Гэвин, прошу тебя. Хватит говорить про писун, – сердито заметила я.

– Смотли, – сказал он и принялся было расстегивать джинсы.

– А ну-у-у, – произнесла я, быстро подошла и помешала сыну выпростать его сокровище на белый свет. – Никому не нужно это видеть, и… ты помнишь, о чем мы недавно говорили?

Гэвин кивнул, показывая, что помнит, я спустила его со стойки и отправила к большому окну смотреть на улицу и считать проезжающие мимо машины. Когда он влепился лицом и ладошками в стекло, я повернулась к Лиз, которая молча тряслась от хохота, зажав рот руками.

– Ничего смешного, – зашипела я на нее. – Почему, блин, никто не сказал мне, что у четырехлеток писунчики деревенеют? Лиз, я не знаю, что с этим безобразием делать.

Лиз отерла слезы и виновато глянула на меня.

– Извини, Клэр, но кроме шуток. Тут и впрямь уж очень смешная проблема. Извини, я ничего не знаю о четырехлетних мальчиках. Когда же, черт, это случилось впервые?

– ОДНА! – завопил Гэвин от окна, когда мимо проехала машина.

– Не так давно, после того, как он помылся на сон грядущий. Он лежал на полу ванной на полотенце, и я ему дала почитать книжку, а сама побежала за пижамой, висевшей на сушилке в коридоре, – начала я свой рассказ.

– ДВЕ! – донесся очередной вопль Гэвина.

– Захожу в ванную, а он перевернулся на спину, и эта штука торчит прямо вверх, как штырь громоотвода. Ужас какой-то! А он, знай себе, по нему шлепает и радуется «как смефно». Лиз, ради Христа, перестань гоготать!

– ТВИ!

– Прости. Прости! – лопотала Лиз между приступами хохота.

– И знаешь, из всех книжек, какие ему могли попасться в тот момент, попалась… про Лунтика. Мой сын испытывает возбуждение от, мать его, Лунтика! – Я прикусила язык и быстро обернулась, желая убедиться, что Гэвин меня не слышал.

Лиз уже билась в истерике. Рот она зажала двумя руками, плечи ходили ходуном. Всякий раз, когда она собиралась глотнуть воздуха и не смеяться, она судорожно всхлипывала и тут же задыхалась.

– Ты отца своего об этом спрашивала? – выговорила она вперемешку со смешками и покашливаниями.

Еще не ответив, я закатила глаза, припомнив разговор, который как-то поутру попыталась завести с папкой.

– Ох уж мне это старшее поколение! Ты ж знаешь отца. Стоило мне произнести слово «пенис», как он повернулся и вышел из комнаты, посоветовав обратиться к матери. От матери помощи было ровно столько, сколько от тебя сейчас. Когда я спросила, нормально ли это, она ответила: «А одноногая утка кругами плавает?» Я повесила трубку после того, как битых десять минут выслушивала ее захлебывающийся смех, каким она залилась, услышав от меня про Лунтика.

Лиз наконец-то успокоилась, и мы обе обернулись, желая убедиться, что Гэвин по-прежнему занят.

– Теперь всякий раз, когда это случается, он бежит мне показывать со словами: «Мамуля! Посмотли на мой больсой писун!» Так что я взяла да и сказала ему, что это нормально и происходит у всех маленьких мальчиков, что ничего тут особенного нет, чтоб ему бегать и рассказывать всем подряд.

Лиз потрепала меня по спине и сочувственно вздохнула:

– Ну вот, Клэр, это только доказывает, что тебе в твоей жизни нужен защитник. А кстати, о твоем первом мужчине…

– Не смей. Даже не заикайся. – Я угрожающе наставила указательный палец прямо ей в лицо, чтоб знала: со мной шутки плохи. – Не хочу обсуждать это с тобой сейчас, ясно? Я все еще не уверена, что вчерашнее не было просто сном и что это на самом деле был он. Может, я надышалась парами спиртного? Прикинь, изо всех баров… изо всех городков… на всем белом свете…

– Полегче ты, Шерлок Холмс, это был он. Я его сразу узнала, и дружка, что с ним был. Тот самый малый, что пытался склеить меня в ту ночь. Сразу после того, как заявил, что вообще-то ему нравятся девчушки с сиськами побольше, но, раз уж я такая симпатяшка, он сделает исключение.

Разум говорил, что убеждать саму себя, что это был не он, – это свинство с моей стороны. Но от того, что Лиз лишний раз подтвердила это, я почувствовала себя просто тупой задницей.

– Блин, блин, блин. Видела его глаза? Боже, это же глаза моего мальчика. И что, блюдо блинов, мне теперь делать? – спросила я, теряя голову.

– ДЕСЯТЬ!

– Гэвин, после «три» идет «четыре», – крикнула ему Лиз.

– Это скучно, – возвестил мой сын.

– Пойдем, давай-ка я тебе покажу все, пока твой малорослик не стал выставлять свой пенис в витрине для всех прохожих, а то еще краска в доме не просохнет, как мне впаяют штраф за непотребное украшательство, – сказала Лиз, хватая меня за руку. – Кончай горевать и просто наслаждайся жизнью, моя дорогая! Твои мечты становятся явью, детка! О голубых глазах мы погорюем позже.

* * *

Потрясение и беспредельное восхищение подругой, которые я испытала, не оставляли меня, когда два часа спустя я катила домой. Гэвин уснул на заднем сиденье, едва машина тронулась, так что никакая звучавшая на заднем сиденье трескотня про писуны и яйца не отвлекала моих мыслей. Кухня в булочной оказалась куда лучше, чем мне помнилось по тем годам, когда я забегала в кафе выпить чашку кофе с булочкой. И оборудование на ней было такое, каким я не то что владеть – пользоваться только мечтала. Внушительных размеров производственный двухдверный морозильный шкаф, в пару ему – трехдверный холодильник, мощная электроплита с шестью конфорками, два вентилируемых духовых шкафа, хранилище для остывающего шоколада на шестнадцать поддонов, витрина-холодильник для выпечки, помещенная прямо под прилавком, два медных котла, чтоб плавить шоколад, карамель или все, что мне понадобится. Прямо посреди кухни имелся островок четыре на шесть футов[37] с мраморной столешницей для остывания – идеальная штука для приготовления конфет и прочих сладостей. В те времена, когда я была завсегдатаем «Андреаз», я всегда восхищалась этой открытой витриной на полу. Если подойдешь к кассе, то можно увидеть, что творится на кухне: помнится, я любила наблюдать, как мастера лепили пирожные или пирожки.