Доктор Нонна - Шлемазл

Окончив школу, Эдик решил поступать в медицинский, чтобы лечить бабеньку.

У него было не очень хорошо с оценками по гуманитарным предметам, зато точные науки ему давались легко, и по ним, как и по химии и биологии, в аттестате стояли твердые пятерки.

В Вильнюсе мединститута не было, и Эдик поехал в Москву.

Одновременно Димина семья получила разрешение на выезд.

Уехали, без сожаления продав квартиру, обстановку и вещи. Денег получили мало – литовцы и русские, соседи и знакомые, без зазрения совести воспользовались их безвыходной ситуацией.

Галина сразу устроилась в Израиле на работу, правда, только медсестрой. Чтобы получить место врача, ей предстояло в следующем году подтвердить свой диплом.

Леночка пошла учиться в школу рядом с домом. Проблем с языком у нее не было, почти в каждой школе Израиля в то время существовал русскоязычный класс. Но заново учить иврит пришлось всем с первого дня пребывания на исторической родине.

Спустя полгода Диму забрали в армию. Он попал в танковую часть, где ему сильно доставалось за нерешительный и излишне деликатный характер, но к концу службы он сильно изменился.

После армии Дима пошел учиться в Хайфский политехнический институт – Технион, как его здесь называли. Учился, как и в школе, отлично, а подработку нашел по месту прежней службы.

Эдик поступил в Первый медицинский институт имени Сеченова.

Он учился с таким остервенением, что очень быстро стал заметной фигурой на потоке.

Среди тысяч студентов Эдик отличался некоторой, как говорили его однокурсники, «диковатостью».

После жизни в Вильнюсе, с его неторопливостью, сумасшедший ритм Москвы окончательно закомплексовал его. Триста тысяч населения литовской столицы казались ему когда-то немыслимым скоплением народа. Теперь он увидел, что такое город в десять миллионов, треть из которых – приезжие.

Эдик получил койку в общежитии и, в отличие от большинства студентов, не загулял на неделю, а уткнулся в учебники.

Не привыкший к особой чистоте в квартире бабеньки, где самым ценным предметом являлась старинная эмалированная ванная на кухне, а вместо стекла в форточке двадцать лет торчала фанерка, он не обращал внимания на грязный пол, мутное окно и обертки на столе.

Не избалованный кулинарными изысками, он с удовольствием обедал в студенческой столовке. У бабеньки любимым блюдом была вареная курица и все, что к ней прилагалось, то есть бульон, а после жидкий супчик на том же бульоне, с окончательно разварившимися остатками курицы. Теперь же Эдик с удовольствием ел котлеты, сосиски и даже свиную поджарку, которую бабушка принципиально не признавала.

В Вильнюсе Эдик чувствовал себя изгоем, дружил только с Димкой, и никто не лез к нему с предложениями дружбы. В Москве, где шестьдесят процентов студентов были иногородними и выходцами из «дружественных» пятнадцати республик, приходилось ежедневно общаться с новыми знакомыми. Эдик с ходу стал отличником, и многим ребятам позарез были нужны его конспекты. Но дружить не получалось – он почти не пил, у него не было свободных денег, и он не умел рассказывать анекдоты.

А еще у него просто не было ни сил, ни времени на тусовки. Денег катастрофически не хватало, и ему пришлось пойти на работу в больницу, точнее в Институт скорой помощи имени Николая Васильевича Склифосовского. Туда устраивались студенты всех «медов» – кто санитаром, кто медбратом. Эдик, неожиданно для отдела кадров, попросился сиделкой.

– Я за бабушкой два года ухаживал, есть опыт. И в дальнейшем хочу работать в системе социального ухода за больными.

Вид серьезного Эдика, высокого и худющего носатого еврейчика с умными глазами, произвел благотворное впечатление на ушлых сотрудниц отдела кадров, и его оформили сиделкой к тяжелым послеоперационным больным.

Вскоре появились и частные заказы – работать сиделкой на дому, и Эдика это очень устраивало: во-первых, кормили гораздо лучше и, из сострадания к его худобе, давали еду с собой, во-вторых, не дергали, когда не хватало медсестер в процедурном кабинете или на перевязках, а в-третьих, на этих дежурствах он мог заниматься – читать учебники, писать курсовые и рефераты.

Новый друг нашел его сам. Однокурсник Марк – лоботряс и тусовщик – явился в общежитие на очередную попойку и заглянул к Эдику за конспектом по биопсии. Его джинсы, футболка с надписью на английском «Трахни меня, детка», кроссовки и бейсболка фирмы «Адидас» вызвали зависть даже у Эдика, равнодушного к тряпкам.

В Союзе тогда мало кто мог похвастаться настолько модной и дорогой экипировкой. Эдик слышал, как хвалился Марк в институтском туалете: «Кто носит фирму «Адидас», тому любая баба даст».

Уверенно войдя в комнату, Марк кинул дипломат на ближнюю к двери койку.

– Ну и грязища у тебя, Эд, ты настоящий шлемазл. Разве может быть у хорошего медика такой бардак? Есть у тебя веник и половая тряпка?

Эдик, среагировавший на обращение «шлемазл», оторвался от учебника.

– Я не знаю. А что, пора мыть полы? – Он равнодушно посмотрел на линолеум с серыми пятнами и грязными разводами.

– И тейбл обклининговать, то есть на столе убрать. – Марк прошел к окну, сел на свободный стул. – Вас здесь трое на пятнадцати квадратных метрах, неужели трудно установить дежурство по уборке?

– А-а… – Эдик переложил учебник на заваленный бумажками и очистками стол. – Я же того, один здесь. Миха снимает комнату в городе, а Сергей у девушки живет, в другом корпусе.

– Да у тебя просто лафа, Эд! О’кей! Вот где мы водку будем пить с ребятами. – Марк повторно оглядел комнату. – Только нужно сделать уборку. Вставай, академик Склифосовский, бери в руки веник, а я пока повыбрасываю все шит[5] со стола.

Уборка, которой Эдик боялся целый месяц, заняла всего полчаса. Сев на свою кровать, он с удовольствием оглядел влажный пол, чистый стол с ровной стопкой учебников и белый, а не серый подоконник. Между рамами, в связи с отсутствием холодильника, были аккуратно расставлены продукты, на тумбочку водружены электрический чайник, пачка кускового сахара и пакет любимого печенья курабье.

Вернувшись из туалета, Марк встряхнул мокрыми руками.

– Повторяю, Эд. Врач – профессия людей, любящих чистоту. Лиссен ту ми, плиз[6]. Когда мы решим зависнуть у тебя виз бойс энд герлз[7], я тебе помогу с уборкой, а ты, когда не увидишь меня на лекции, пиши конспект под копирку. О’кей?

Эдик представил себе вечеринки с алкоголем и девушками, да еще практически бесплатно… и пожал протянутую руку Эдика.

– Идет.

В гостях у Марка Эдик не переставал удивляться. Прежде всего его поразил сам дом, из тех, которые в Москве называют сталинскими, даже внешне он внушал уверенность и уважение.

– Ты особо у нас не шуми, – предупредил Марк, открывая высокую дверь подъезда специальным ключом. – Отца, скорее всего, дома нет, он все время в своей клинике. Как только пять лет назад началась перестройка, он сразу вложил в нее, что имел, и теперь пропадает там сутками, зарабатывает очередную ученую степень и деньги для семьи. Он у меня почти академик. А насчет мамы я не уверен. Она психолог, работает, когда захочет. Между прочим, она уже профессор, хоть ей всего тридцать семь.

Марк довольно рассмеялся и вызвал лифт. В просторном холле подъезда, отделанном модной итальянской плиткой, смех отразился троекратным эхом.

В большой квартире Эдик почувствовал себя, словно в музее. Мебель, антиквариат и старинные картины в тяжелых золотых рамах ослепили роскошью. Безукоризненная чистота кругом ошеломила.

Эдик смущенно топтался у дверей и все не решался снять обувь – стеснялся несвежих носков с дыркой на большом пальце.

В холл вышла стройная и моложавая мама Марка, чмокнула сына в макушку, пока тот переобувался, и протянула Эдику для поцелуя руку, на среднем пальце которой сверкало великолепное старинное кольцо.

– Приятно познакомиться, Бэлла Александровна, – проговорила она.

Эдик, представив, как, целуя ее нежную руку, уткнется в нее своим горбатым шнобелем, ответил неловким рукопожатием.

– Э-эдик. Мне тоже… того… приятно.

Из-под пушистых длинных ресниц Бэлла Александровна быстро взглянула на гостя – и от ее взгляда у него по спине пробежали мурашки и предательски подогнулись колени. Ни одна из ровесниц не вызывала у него таких чувств. Ему, восемнадцатилетнему, женщина на девятнадцать лет старше него показалась абсолютным воплощением красоты и совершенства. Он впервые понял, что такое – женская притягательность.

Избалованная, жившая в достатке и роскоши, Бэлла не обратила особого внимания на неловкого носатого юношу, но Эдик теперь знал точно – ему нужна только эта женщина. Ему нравилось в ней все – шелковый халат на стройном теле, уложенные волнами густые волосы, ухоженное лицо с тонкими чертами и аккуратным носиком. И особенно его пленил запах духов и проступающий сквозь них аромат женского тела.

Бэлла – это богиня, которую он хотел как самую обыкновенную женщину. Он мечтал разговаривать с ней, быть рядом и обладать ею.

С того дня жизнь Эдика наполнилась новым смыслом. Теперь, с удовольствием делая любую, самую тяжелую и унизительную работу, он думал и мечтал только о Бэлле. Засыпая и просыпаясь в поту и извергая фонтан спермы на грязную, серую от бесконечных стирок студенческую простыню, он мечтал о ней, своей богине.

Эдик осторожно расспрашивал Марка о маме – чем она занимается, что любит. Для него была бесценна каждая крупица информации. Он даже осмелился спросить Марка в лоб:

– Я не понимаю, как в тридцать семь лет можно стать профессором?

Марк рассмеялся и сказал:

– Главное в нашей жизни – связи. Отец моего папы, то есть мой дед, был академиком медицины. Папа женился на маме, когда ему было уже сорок, а ей семнадцать, но он имел хорошую должность в клинике, звание профессора, а значит, деньги и власть, хотя и на среднем уровне. А через пятнадцать лет он попросил за маму, имевшую докторскую степень, своего приятеля. Так и появился новый профессор.