Уилхелмина Уинтроп? Он не мог сказать, молодой он дурак или старый, но он желал ее на все сто процентов. Он не мог припомнить, когда он в последний раз оценивал что-то в сто процентов. Скорее всего, ничего после первых заработанных пяти, ну, может, десяти миллионов. Он расхаживал по гостиной своих апартаментов, проклиная Дэна Дормена, Линди Форс, ураган, но при этом счастливый, как никогда за последние много лет, и понятия не имел, что делать дальше.

Билли причесывалась, сидя за туалетным столиком. Она решила, что Эллис Айкхорн будет принадлежать ей. Это решение она приняла не под влиянием расчета: оно исходило от ее сердца и было продиктовано физическим желанием. Она хотела его, и, каким бы безрассудным это вожделение ни казалось, она собиралась отдаться ему, отдаться сейчас же, пока никакие силы не вмешались и не лишили ее этого шанса, предоставленного погодой. Ее зрачки сосредоточенно сузились, губы, как всегда, ненакрашенные, порозовели, она покусывала их, чтобы сдержать дрожь. Уверенной рукой, механически, словно повинуясь предопределению, она накинула на голое тело прозрачный белый батистовый халатик и — босоногая охотница — широкими шагами пересекла коридор.

Она постучалась к нему в номер.

Еще не открыв дверь, он уже знал, кто это. Она стояла молча, не улыбаясь, очень высокая. Не проронив ни слова, он втянул ее в комнату, запер дверь и обнял. Так они стояли, не целуясь, только прижимаясь друг к другу телами, словно встретились после долгой разлуки, когда слова излишни. Она взяла его за руку и повела в спальню, скрытую от шторма тяжелыми портьерами. Около кровати мягким светом горели две лампы. Внезапно и порывисто они бросились на постель, скидывая одежду, охваченные страстью, не ведавшей преград, колебаний, гордости, возраста, пределов, и окунулись во время, выпавшее из их сознания.

Ураган продолжался еще два дня. Билли принесла из своего номера сумочку, расческу и зубную щетку. Время от времени они вставали с постели, заказывали обед в номер и всматривались в исхлестанный ветром и дождем пляж, с ужасом ожидая момента, когда ураган кончится. Ураган окутал их, как кокон, и другого мира для них не существовало. Им казалось, что они вытеснили из памяти все воспоминания о нем, но он все-таки стоял за окнами. В бесконечных оживленных беседах они ни разу не упомянули о будущем. На третье утро, проснувшись, Билли поняла, что снаружи сияет солнце. До них доносились голоса людей, расчищавших пляж, стук плотников, лай собак, гонявшихся друг за другом по песку.

Эллис сделал знак Билли не открывать занавеси и, позвонив диспетчеру, приказал не соединять его ни с кем.

— Сколько мы сможем играть в ураган, дорогой? — задумчиво спросила она.

— Именно над этим я размышляю с пяти часов утра. Я проснулся и увидел, что дождь кончился. Нам надо поговорить об этом.

— До завтрака?

— До того, как в эту комнату проникнет хоть одно напоминание из внешнего мира. С той минуты мы не сможем мыслить непредвзято. А нам нужно принять очень важное решение. Сегодня, сейчас, мы должны сделать выбор.

— А это возможно?

— Это то, что можно купить за деньги. Раньше я не понимал этого до конца. У нас есть свобода выбора.

— И что ты выбираешь? — Сгорая от любопытства, она обхватила колени руками. Даже в разгар деловых переговоров она не видела его таким сосредоточенным, таким властным.

— Тебя. Я выбираю тебя.

— Но я и так твоя, разве ты не знаешь? Солнце тут ничего не изменит. Я не растаю.

— Я говорю не о любовной связи, Уилхелмина. Я хочу жениться на тебе. Я хочу быть с тобой до конца моей жизни.

Она кивнула, оглушенная, потеряв дар речи, всем своим существом мгновенно согласившись с мыслью, которая до сих пор не приходила ей в голову. Хотя за последние два дня обнаженность и страсть уравняли их в правах, в глубине души она не считала, что у них есть будущее. Слишком многое их разделяло, многие годы, большие деньги. Она мирилась с неравенством их положения, потому что с детства привыкла к неравенству. Она не смела надеяться на будущее, ибо знала, что надежды опасны. Она отдалась этому человеку легко, без всяких ожиданий, потому что хотела его. Теперь она его любила.

— Что это значит? Да или нет? — Ее кивок может означать все, что угодно, подумал он, теряясь, как мальчишка.

— Да, да, да, да, да! — Она рассмеялась и потянула его в постель, молотя кулаками, чтобы лучше втолковать ему ответ.

— О, моя дорогая! Дорогая, дорогая! Мы не уедем с этого острова, пока не поженимся. Я боюсь, что ты передумаешь. Мы будем держать все в секрете. Мы можем остаться здесь на медовый месяц, а если захочешь, навсегда. Надо только позвонить бедняжке Линди. Она знает, что делать.

— Ты хочешь сказать, что я не буду венчаться в церкви, в длинном белом платье, и что все восемь моих кузин не предстанут в роли подружек невесты, а Линди — в качестве твоего посаженого отца? — смеялась она. — В Бостоне наша свадьба станет событием года — уж об этом тетя Корнелия позаботится.

— Бостон! Когда дело раскроется, нашими именами запестрят все газеты в стране. «Старый миллионер женился на юной деве». Мы должны быть готовы к этому. А все-таки сколько тебе лет — двадцать шесть, двадцать семь?

— Какое сегодня число?

— Второе ноября. А что?

— Вчера мне исполнился двадцать один, — гордо сказала она.

— О боже, — простонал он, зарывшись лицом в ладони. Через минуту он начал хохотать и, будучи не в силах остановиться, давился, с трудом произнося «с днем рождения», а от этого хохотал еще громче. Наконец Билли тоже рассмеялась. От смеха он аж согнулся пополам — ну и зрелище! Она не могла понять, что же его так рассмешило.

* * *

В последующие семь лет ни одному отделу по связям с общественностью не удалось сокрыть Билли и Эллиса Айкхорна от глаз публики. Для миллионов людей, читавших о них, рассматривавших в газетах и журналах фотографии великолепно одетой, аристократичной юной красавицы и сухощавого высокого седого человека с ястребиным носом, Айкхорны олицетворяли мир роскоши, богатства и власти. Разница в тридцать восемь лет и высокое бостонское происхождение Билли, уходящее корнями в историю, придавали этой паре романтический облик, которого недоставало супругам, не столь различным по общестенному положению.

Досужие языки не переставали спорить: правда ли, что Билли вышла за Эллиса из-за денег? Хорошо зная мир, в котором они живут, оба понимали, что этот смачный вопрос не может не сверлить мозги всем, с кем они сталкиваются, и что большинство полагает, будто побудительным мотивом брака явились именно деньги. Только двое или трое знали, как сильно Билли любит Эллиса, насколько она привязана к нему.

Пошла бы она за него, если бы он был беден? Подобные размышления бессмысленны. Эллис стал таким, каков он есть, именно потому, что был несказанно богат. А может быть, он был безмерно богат потому, что был таким, какой есть. Без денег это был бы совсем другой человек. Что толку доискиваться, был бы Роберт Редфорд тем же Робертом Редфордом, если бы был уродлив, а Вуди Аллен — тем же Вуди Алленом, если бы лишился чувства юмора? Пустая трата времени.

Спустя шесть месяцев после свадьбы на Барбадосе Айкхорны отправились в Европу, и это путешествие стало первым из многих. Первую остановку они сделали в Париже, куда Билли хотела вернуться с триумфом. И вот этот момент триумфа наступил. Месяц они прожили в четерехкомнатном номере в отеле «Риц», выходившем окнами на совершенную и прекрасную Вандомскую площадь. Потолки в комнатах были очень высокими, стены расписаны в изысканнейших «замковых» тонах — голубом, сером и зеленом, замысловатая лепнина украшена золотыми листьями, а кровати — самые удобные на континенте. Даже Эллис Айкхорн, при всем своем предубеждении ко всему французскому, вынужден был признать, что это не самое плохое место для отдыха.

Два года прошло с тех пор, как Лилиан де Вердюлак посадила Билли в поезд, умчавший ее к порту, откуда она отплыла в Соединенные Штаты. Когда она увидела, как неузнаваемо изменилась эта девушка всего за два года, от удивления у нее перехватило дыхание. Ей вспомнились фотографии юной Фара Дибы, очаровательной, длинноногой, застенчивой студентки, ставшей однажды полновластной супругой иранского шаха. То же лицо, та же фигура, но совершенно другой облик: что-то трогательно новое проступило в ее манере двигаться и окидывать взором все вокруг, неожиданно прекрасное, величественное, но при этом абсолютно естественное.

Билли тоже увидела графиню с новой, неожиданной для себя стороны. Лилиан кокетничала с Эллисом, как будто им обоим было по двадцать три, находила прелестными его неловкие попытки произнести несколько слов по-французски, в любых ситуациях называла его не иначе как «милый мой бедняжка» и демонстрировала свой великолепный английский с оксфордским произношением. Она воспринимала Билли как взрослую женщину, называла ее Уилхелминой вслед за Эллисом и настояла, чтобы девушка тоже звала ее по имени, хотя Билли поначалу трудно было к этому привыкнуть.

Эллис сопровождал обеих женщин на показы модных коллекций. Приглашения они заказывали по телефону через консьержа в «Риц», как это обычно делают все туристы, но консьерж не мог гарантировать хорошие места в демонстрационном зале. Те же надменные директрисы, что несколькими годами раньше предоставляли графине места, причем не самые лучшие, и лишь на пятой или шестой неделе показа, теперь во все глаза смотрели на Эллиса, высокого и смуглого, как индейский вождь, в элегантном костюме английского покроя, и искоса, мимолетными взглядами, мгновенно оценивали Билли и Лилиан, а затем решительно подводили всех троих к лучшим местам в зале. Директриса дома моделей узнает богатого и щедрого мужчину еще до того, как он переступит порог ее заведения. Говорят, чтобы по праву занимать свою должность, она обязана с завязанными глазами, нюхом распознавать такового за сто шагов.