— Не верю! — бушевала Доркион, яростно ударяя по воде кулаками и всплескивая фонтаны брызг. — Я сейчас пойду и спрошу его! И расскажу, что это от тебя я услышала все эти мерзости!

— Ага, спроси, — ухмыльнулся Ксетилох. — Конечно, спроси! И не забудь сообщить, где именно и когда именно ты услышала от меня все эти мерзости! Посмотрим, не утопит ли господин тебя в этом же водоеме.

— И тебя тоже! — прошипела Доркион.

— А тебе от этого будет легче, маленькая глупая косуля? — насмешливо спросил Ксетилох. — Однако надеюсь, что ты, при всей твоей глупости, все же не ринешься губить меня, ибо это будет означать, что ты погубишь и себя! Ну ладно, иди и ложись спать, пока кто-нибудь не увидел нас здесь.

Он исчез в темноте, а Доркион снова погрузилась в воду с головой и скорчилась в комок на дне.

Жить хотелось еще меньше, чем в тот момент, когда она заглянула в проклятущий сундук, набитый изображениями омерзительно красивой Кампаспы.

Значит, наложница Александра вовсе не вытеснила Доркион из сердца Апеллеса, а заняла опустевшее место. Художник давно разлюбил эту глупую маленькую косулю, и только привычка беспрестанно изливать семя в первое попавшееся лоно заставляет его держать при себе безумно влюбленную рабыню… Вдобавок отлично выдрессированную, редкостно терпеливую натурщицу.

Но теперь терпение Доркион кончилось. Кончилось! Сейчас она откроет рот и впустит воду в свою изголодавшуюся по воздуху грудь. И тогда прекратятся все мучения! Она вновь вообразила свое бездыханное тело, которое будет качаться на волнах, свои наполненные водой глаза, свои колышущиеся, словно водоросли, волосы, свои безжизненные губы…

«Безумная! — крикнет Апеллес. — Что она наделала?! Как мне теперь купаться в этом водоеме?! Она осквернила его! Водоем придется чистить и освящать!»

Доркион вырвалась на поверхность, жадно глотнула воздух.

«О-то-мстить… О-то-мстить…» — стучала кровь в висках.

Доркион издала горькое рыдание и отерла глаза. Ох, не в добрый час нашла она тот обрывок папируса!

Папирус… Папирус… Да, папирус!

Теперь она знала, как отомстит им всем: Апеллесу, разлюбившему ее, Кампаспе, из-за которой он разлюбил Доркион, — и заодно Ксетилоху, который зачем-то открыл ей глаза.

Ей поможет папирус.

Медленно, с трудом опираясь на ослабевшие руки, Доркион выбралась из водоема; медленно, слабо шевеля пальцами, отжала волосы, стащила с себя мокрый хитон; медленно, еле передвигая ноги, побрела в дом, задыхаясь от слез и приказывая себе не умереть с горя.

Теперь она во что бы то ни стало хотела дожить до утра!

… Доркион прокралась в свою каморку, взяла хламиду, завернулась с головой и проскользнула в мастерскую. Маленький язычок пламени все еще рассеивал тьму около заветного сундука Апеллеса…

Спустя несколько мгновений Доркион задула светильник, сунула его в укромный угол, чтобы не возвращаться в опочивальню и невзначай не разбудить Апеллеса, — и неслышно пробралась в поварню. Здесь она прихватила небольшой и острый нож, спрятала его в складках своей одежды, а потом выбралась из дома, перебравшись через ограду в самом дальнем углу сада.

Шаги ночной стражи гулко отдавались в сонной тишине, и Доркион подождала, пока они не отдалились. Но полночный Сейриос, чье имя означает «ярко горящий», стоял в зените, подмигивая Доркион, словно заботливо напоминал ей: надо спешить! — и она бросилась бежать со всех ног.

Апеллес жил в деме [22]Гиппий Колонос — самом аристократическом во всех Афинах. Но Доркион спешила сейчас к Восточному Керамику. Собственно, Керамик испокон веков был кварталом гончаров, однако на восток от него с недавних пор начали селиться мастера по изготовлению папируса, переписчики текстов и изготовители ларцов и футляров для свитков.

Доркион не зря провела это время в доме Апеллеса. Среди прочего она знала, что в былые времена творения человеческой мысли, стихи, поэмы, пьесы, изречения мудрецов, рецепты приготовления целебных средств, описания событий, случившихся в прошлом, и все прочее записывали на свинцовых, восковых и глиняных табличках. Но глина была хрупкой и в любое мгновение могла превратиться в черепки, воск таял на солнце, а свинец был очень тяжел и стоил слишком дорого. Теперь только ворожеи писали на свинцовых табличках смертельные заклятия и посвящали их злобным богам подземного мира, украдкой подбрасывая в общие придорожные могилы, куда сваливали тела умерших рабов, бродяг, преступников и павший от болезней скот.

Ученые люди и любители чтения предпочитали папирус, и в Восточном Керамике возникло несколько мастерских по его изготовлению.

Это было весьма трудоемкое производство! Сначала с помощью острой иглы стебель тростника делили на длинные и широкие волокна. Самые лучшие извлекали из сердцевины стебля, из них делали папирус первого сорта.

Волокна склеивали в листы на доске, смоченной водой, в которую подмешивали речной ил. Нильский ил считался лучшим клеем, его привозили в Афины высушенным, в травяных мешках. Чтобы склеить волокна, их укладывали на доску рядом, ровным слоем, затем — крест-накрест — клали второй слой. Получившийся влажный лист отправляли под пресс, отжимали, сушили на солнце, отбивали молотком, разглаживали слоновьим бивнем или большой раковиной — и потом обычным уксусно-мучным клеем скрепляли с другим листом, постепенно собирая целый енграфос — свиток. В нем было не больше двадцати листов. Свиток наматывали на особую палку с загнутыми резными концами, которую называли омфалос енграфос — пуп свитка. На одном конце омфалоса писали название записанного в енграфосе сочинения — чтобы легче было найти его в библиотеке.

Первосортный папирус забирали храмовые переписчики теологических или философских сочинений. На папирусе второго сорта записывали тексты для чтения; также на нем делали наброски художники, писали письма и вели домовые записи богатые люди (те, кто победнее или побережливее, по-прежнему предпочитали глиняные или восковые таблички). Последний, наихудший сорт папируса, который изготавливали из жестких волокон, находящихся совсем далеко от сердцевины тростникового стебля, назывался рыночным: в него заворачивали самые дорогие и ценные товары; для прочих годились большие листья растений или вообще трава.

Одним из наиболее известных изготовителей свитков в Афинах считался Архий, сын Салмокиса Грания. При этом он занимался также переписыванием текстов для многочисленных заказчиков. Их было столько, что Архий открыл целую мастерскую и брал туда на работу лучших каллиграфов Эллады.

Они с рассвета до заката выводили на папирусе буквы камышовой тростинкой со срезанным наискось концом. Тростинка называлась стилосом. Рядом с каждым переписчиком стояли чернильные порошки и деревянная палитра с углублениями, чтобы разводить и смешивать краски. Хоть текст писали черными чернилами, но заголовки выделяли красным цветом.

Апеллес был одним из постоянных заказчиков Архия. Он хотел создать одну из самых больших частных библиотек в Афинах, и чуть ли не каждый день ему приносили из Восточного Керамика новые и новые ларцы со свежепереписанными свитками.

Царь Александр, учителем которого был сам Аристотель, очень любил читать. Он высоко ценил Пиндара, Стесихора, Филоксена, Телеста. Его любимым автором был Гомер, и царь уверял, что знает наизусть всю «Илиаду». Доркион сама слышала, как он не раз декламировал отрывки из этой великой поэмы. Она очень боялась однажды услышать тот монолог, который читал ей отец: боялась окунуться в мучительные воспоминания, — но Александр, на ее счастье, предпочитал героические фрагменты.

Царская походная библиотека была довольно тяжеловесной, однако Александр не мог устоять перед искушением пополнить ее новыми и новыми экземплярами. Среди собрания Апеллеса он наткнулся на антологию стихов «Девяти лириков» [23]и пожелал иметь ее у себя. Само собой, Апеллес был готов отдать царю собственный свиток, но Александр попросил всего лишь сделать для него копию. Апеллес обратился к своему доброму знакомому Архию. Свиток для царя следовало забрать сегодня.

Чаще всего относил и забирал заказы художника Ксетилох, но и Доркион приходилось бывать в мастерской Архия. Впрочем, она старалась избегать этого, потому что Хэйдес, двоюродный брат Архия, его помощник и главный склейщик свитков, донимал ее самыми недвусмысленными приставаниями. Однажды самонадеянный фиванец — Хэйдес был родом из Фив и перебрался в Афины по просьбе Архия — просил Апеллеса продать ему девушку и предлагал хорошую цену. Одновременно — и это не лезло ни в какие ворота! — Хэйдес послал известную афинскую сводню Ноксу подкупить Доркион и уговорить ее тайно встретиться с ним.

Доркион прогнала Ноксу взашей и нажаловалась возлюбленному. Это произошло примерно спустя месяц после того, как девушка появилась в доме художника, и страсть Апеллеса к ней тогда пылала огнем. Однако он не хотел ссориться с Архием из-за наглости его двоюродного брата, поэтому не стал устраивать скандал и отказал Хэйдесу весьма вежливо, хоть и непреклонно. Тем не менее бесцеремонность этого фиванца, осмелившегося протянуть руку к его, великого Апеллеса, собственности, задела его, и он решил поумерить желание Хэйдеса соблазнить Доркион.

Однажды ночью какие-то подвыпившие молодчики подстерегли склейщика в укромном закоулке и крепко избили его, не обмолвившись ни словом о причине. Хэйдесу показалось, что в одном из нападавших он узнал Ксетилоха, однако, когда началось разбирательство с властями, Апеллес заверил, что его ученик в это время был болен и лежал в постели.

Архий тоже не пожелал ссориться со своим лучшим заказчиком, поэтому обидчиков Хэйдеса искать перестали, однако и он, и Ксетилох при встрече косились друг на друга с неприкрытой ненавистью.

Доркион это никак не волновало, однако сейчас вспомнилось — очень кстати! Ведь они оба станут орудиями ее мести…