Довольно софизмов. Всегда есть к чему придраться, если смотреть на мир именно с этой точки зрения. Это мое прощальное заявление. Дорогая, Вы были моим вдохновением. Вы полны самых безумных противоречий. Вы заставили холодное, мертвое сердце снова забиться. Вероятно, я боялся моего трепещущего сердца. Вероятно, я просто нехороший человек. Какова бы ни была причина, я был к Вам несправедлив и прошу прощения. Вы не единственная, к кому я был несправедлив, но Вы единственная, кого я люблю. Есть еще одно доброе сердце, бьющееся в том же изящном джазовом ритме, что и Ваше. Надеюсь, вы найдете друг друга. А теперь Дьявол, в жилах которого бежит горячая кровь, возвращается домой писать свой Великий Роман. Наконец я готов сделать это! Он будет посвящен Вам.

(Дайамонд Шарп вернется на следующей неделе)».


Глава 2


Грейс жила у Шеридана почти неделю, когда к ним внезапно пришла ее мать. Стояло жаркое утро, и она сидела одна под солнечным зонтиком в крошечном заднем саду, потягивая лимонад. Она услышала Кэтрин прежде, чем увидела ее. Шарканье туфель по изразцовому полу и звуки приглушенного протеста, прежде чем французские двери отворились и в них появилась мама, раскрасневшаяся, с саквояжем в одной руке и свежим выпуском «Тайм энд тайд» в другой. За ней следовал молчаливый Дженкинс.

— А, вот и ты, Грейс! Этот тип решил взять мои вещи!

— Простите, мадам. Я только…

Кэтрин поставила саквояж.

— Я знаю, что вы собирались сделать. И я прекрасно знаю, что вы здесь служите. Но меня это не интересует, и я вполне способна нести свой саквояж. Позвольте мне прожить оставшуюся жизнь крепкой женщиной!

Воспользовавшись возможностью, Дженкинс схватил саквояж. Кэтрин уперла руки в бедра.

— Ну, это уж…

— Мама, перестань! — Грейс схватила мать за плечи и поцеловала в щеку. — Я так рада тебя видеть! Такой приятный сюрприз. Посиди со мной в тени. Дженкинс, не могли бы вы принести нам лимонада? Ты должна попробовать этот лимонад, мама. Он действительно превосходен. Я его просто обожаю.

— Да. Так вот… — Кэтрин, смущенная, чопорно села. — В саквояже кое-какая одежда. Твоя. Насколько я понимаю, ты с собой ничего не взяла. Я подумала: «Она, наверное, каждый день полощет свое белье или заставляет это делать горничную». И то и другое мне показалось неуместным.

— Спасибо. — Грейс сжала ей руку. — Ты очень внимательна. Только если бы ты позвонила, я бы…

— Что ты бы? Придумала бы какой-нибудь предлог, чтобы помешать мне прийти? — Она быстро провела рукой по лицу.

— Ах, мама! Не расстраивайся.

— Ну а что я должна была подумать? — Ее лицо покраснело. — С того первого неожиданного телефонного звонка от тебя ни весточки. Мы понятия не имели, когда ты придешь домой. Тилли не перестает спрашивать, я не перестаю беспокоиться, а Нэнси убеждена, что она тебя чем-то ужасно обидела, а чем, бедняжка, не понимает.

— Мне очень жаль, мама.

— Так и должно быть. Что происходит, юная леди?

Большая пчела жужжала вблизи лица Кэтрин, чудесно забывшейся в своем неистовстве.

— Послушай, я не хочу, чтобы кто-то обо мне беспокоился. Это самое последнее, что мне нужно. Мне просто нужно некоторое время побыть одной. Время подумать. А дома это нелегко.

— А это всем нелегко! Жизнь редко бывает легкой. — Кэтрин сложила руки и выпятила подбородок. — Но приходится с этим мириться. А ты… убежала, потеряла работу… — Она оглядела египетские статуи и крошечные модели пирамид, стоящие на клумбах. — А почему ты пришла сюда, Грейс?

Появился Дженкинс с подносом. Лимонад был мутно-желтый. Ледяные кубики звякали, как колокольчики, о стеклянный бокал. Они, похоже, оказывали гипнотический эффект на Кэтрин, пристально глядящую на них.

Грейс подождала, пока Дженкинс уйдет.

— Мы всегда были близки с Шериданом. Он сказал, что я могу пожить у него некоторое время.

— Близки? — Голос Кэтрин звучал с некоторым напряжением. Словно пчела забралась ей под одежду и в любой момент могла ужалить.

— Он всегда был добрейшим из друзей. И сейчас заботится обо мне. Он мне практически как брат. — Она встретилась взглядом с матерью и прочла в ее глазах… да, именно панику. Она налила лимонада, ледяные кубики толкались и плескались в бокалах. Она ждала.

— Значит, он тебе сказал, — уже тише произнесла Кэтрин. — Он же обещал не говорить. Ты обещала…

— Ах, мамочка! Это уже не секрет. Уже ничего не сделаешь.

— Да. Полагаю, ничего.

— Он не хотел злоупотреблять твоим доверием. Я понимала: что-то происходит, и заставила его рассказать. Но почему он не рассказал мне гораздо раньше? Почему ты заставляла меня считать, что во всем виновата ты?

— Это не моя тайна. — Кэтрин почти величественно фыркнула. — Твой отец уже не может ничего сказать. Зачем мне было чернить его в глазах дочери? Какую пользу это бы принесло? В любом случае его плохое поведение не извиняет моего.

— Это в корне меняет ситуацию, неужели ты не понимаешь? Вы все четверо попали в очень неприятную ситуацию. Господи, у них был ребенок!

Кэтрин взглянула на жимолость.

— Видишь этих пчел? Они делают то, что должны делать. То, для чего родились. Где сейчас Шеридан?

— В «Тутанхамоне» со своим бухгалтером. Мама, ты должна сказать и Нэнси. Теперь, когда знаю я, она тоже должна знать. Будет гораздо лучше, если это будет исходить от тебя.

— Наверное, ты права. Ах, дорогая! — Кэтрин резко вдохнула воздух, прилагая видимые усилия, чтобы собраться с духом. — Он славный мальчик, не так ли? Не без странностей, но живой и забавный. Я бы сказала, что он просто замечательный парень. — Она нахмурилась. — Впрочем, растрачивает свою жизнь по мелочам. Несколько напоминает другого человека. Шеридану следовало бы вернуться в университет. Вероятно, мне стоит поговорить с ним об этом. В конце концов, если не я, то кто?

Грейс сделала большие глаза.

— Так, значит… Вы все знали друг о друге? Я хочу сказать, вы все знали, пока продолжались ваши романы?

Кэтрин отпила лимонада, поигрывая кусочками льда.

— Да, знали. И должна сказать тебе, это было замечательно!

— Вы заключили какой-нибудь договор? Это был некий ужасно современный социальный эксперимент?

— Ну, я так не считаю.

Кэтрин снова огляделась, словно пчела ползла по ее спине или ноге.

— И обе пары закончили свои отношения, когда Амелия забеременела? — Пауза, во время которой она ожидала кивка. — Что случилось? Вы все вместе сели в комнате и по-дружески поговорили? Как можно было решить такой вопрос?

— Мы голосовали.

У Грейс вырвался смех, и она не успела сдержать его.

— Ах, мама!

Очень тихое хихиканье.

— Да, полагаю, если посмотреть со стороны, это было довольно абсурдно. Мы пытались правильно разрешить ситуацию, которая вышла из-под контроля. Все было разумно и демократично. Если тебе это интересно, голосование было анонимным.

— Хорошо. — В голове у Грейс все смешалось. Что-то вроде водопада. Она пыталась привести свои мысли в порядок.

— Твой отец был хорошим человеком. Никогда не думай иначе. Сомневаюсь, что он сошел бы с пути истинного, если бы его не соблазнила Амелия. Поймала в западню, как кролика. Не знаю, любила она его или нет. Она была очень скрытной. Порой это даже раздражало. С такой женщиной всегда пытаешься проникнуть в какую-то ее тайну. Они оба попались в ее сети, и Эдвард, и папа. Я тоже в некотором смысле, когда мы с Амелией были школьными подругами… Но зачастую в таких женщинах нет никакой тайны. Одна пустота. — Она посмотрела на свои колени. Прочистила горло. — Папа и Эдвард были противоположностями. Мне кажется, причина всему — различие между ними, и между мной и Амелией, конечно. Папа одно время сгорал от страсти к ней. — Она перебирала руками юбку на коленях. — В конце концов мы поступили правильно. Для вас, детей, да и для нас. Для всех.

— Нельзя всегда любить человека, которого должен любить. Любовь возникает ниоткуда. Нельзя заставить себя прекратить любить.

— Но можно уйти. — Кэтрин пододвинула кресло поближе к Грейс. — Иногда приходится, как бы больно это ни было.

— Я знаю.

На кустах скопилось множество божьих коровок. Кусты просто кишели ими. А еще эти бабочки-капустницы. В этом крошечном садике жизнь била ключом.

— Что ты собираешься делать, Грейс?

Вздох.

— Собираюсь уехать из Лондона.

— Ты не должна этого делать! — Кэтрин поставила бокал с лимонадом, ледяные кубики громко звякнули друг о друга.

— А почему нет? Мы оба договорились, что я уеду. Я еще подумала, что чем дальше я уеду, тем лучше.

— А как же мы? Как же Нэнси?

— Я думала, ты поймешь. Мама, все к лучшему. Я начну все сначала. Буду присылать деньги.

— Дело не в деньгах. Тилли и Феликс очень по тебе скучают. Ты для них очень важна!

Что-то всколыхнулось в груди Грейс при упоминании об этих малышах. И пронзило острейшей болью.

— Я тоже скучаю о них. И тем не менее я должна уехать.

Кэтрин медленно покачала головой.

— Как бы мне хотелось, чтобы ничего не менялось. Я люблю обеих своих дочерей. Только, пожалуйста, возвращайся домой!

Было соблазнительно, так соблазнительно ответить: «Хорошо, я вернусь». Она могла бы пойти и собрать свои немногочисленные вещи в саквояж, пока Кэтрин нежилась на солнышке и потягивала лимонад. В автобусе они бы поговорили о неприятностях у Пирсона. Вероятно, мама бы сердилась, а может быть, и нет. А потом, когда они вошли бы в дом, из гостиной выполз бы Феликс (он уже довольно быстро ползал), схватил бы ее за ногу обеими ручонками и держал, пока она не подняла бы его и не прижала крепко к себе. Тилли была бы сердитой и сдержанной, но через некоторое время соблаговолила бы оторваться от рисования, посмотреть на нее и спросить: «Ты принесла мне подарок, тетя Грейс?» Ей пришлось бы сказать «нет», но лед был бы сломан. Они снова стали бы друзьями. А затем она написала бы слова, чтобы Тилли попыталась их переписать, обняла бы Феликса, и все было бы как обычно… Конечно, пока не пришла бы Нэнси.