Анна Дэвис - Шкатулка с драгоценностями

Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Пути назад не было.

— О господи! — Кэтрин тяжело облокотилась о камин, повернувшись спиной к Грейс. — Не знаю, что тебе и сказать.

— Должно быть, это было для тебя очень тяжело? — Грейс хотелось подойти и положить руку на плечо матери, но она почему-то не смогла. — Я понимаю, мама!

— Не смеши меня! — Когда Кэтрин обернулась, глаза ее лихорадочно блестели. — Что ты можешь понимать?

Грейс мучило сильное искушение рассказать о Джордже. Но нет! Нет!

— Мама, ты сошла с пути истинного, но в конце концов поступила правильно. Вы оба. Ваш роман закончился, и вы остались в своих семьях.

— Да. Мы остались. — Она провела ладонью по влажным глазам. — И это был самый трудный поступок, который я когда-либо совершала. Знаешь, я очень любила твоего отца. Ты же понимаешь это, правда, Грейс?

— Конечно любила.

— Но Эдвард Шапкотт был любовью моей жизни, а я его оставила! — Кэтрин была крепкой женщиной, но сейчас она казалась такой хрупкой, такой уязвимой.

Грейс сглотнула.

— Папа знал?

Чуть заметный кивок.

— Я не хочу говорить об этом сейчас. И когда-либо. Я не хочу, чтобы Нэнси узнала об этом разговоре. — И через некоторое время Кэтрин добавила: — И Шеридан. Шеридан ничего об этом не знает, Грейс!

— Как хочешь, мама.

Между двумя женщинами воцарилось глубокое молчание. Кэтрин со звоном поставила чашки на поднос. Грейс печально наблюдала за ней; у нее было такое чувство, что она что-то безвозвратно потеряла. Иногда тайна сближает людей. Тайна усиливает неизбежные узы времени, пространства, дружбы. Она укрепляет эти узы. Но не в данном случае.

— Где Нэнси? — спросила, наконец, Грейс, когда молчание стало невыносимым.

— Уехала в Париж с Джоном.

— Что?

— Она вчера звонила, переполненная впечатлениями от приземления Линдберга. Они сидели рядом с американским послом. Эту поездку она запомнит на всю жизнь, ведь она встретила столько самых разных людей.

— Понятно. Да, полагаю, так оно и есть. — Грейс почувствовала подступающую тошноту. Все заволокло темными облаками. Отдаленный шум мотора…

Голос матери зазвучал более легкомысленно. Она почувствовала явное облегчение от перемены темы.

— Эдна гуляет с детьми. Они будут через час-другой.

— Хорошо. Я, наверное, пойду распакую чемодан. — Грейс, пошатываясь, встала.

— Грейс? — Кэтрин взяла ее за руку. — Джон поклонник твоей сестры!

— Конечно, поклонник. — Грейс пыталась произнести эти слова как можно более небрежно. — И они сладкая парочка!

— Дорогая! — Рука по-прежнему у нее на плече. — Нэнси слишком молода, чтобы навеки остаться одной!

— Так он сделал ей предложение? — Ей не следовало задавать этот вопрос. Лучше бы она шла разбираться со своим чемоданом. Но она должна была знать.

— Думаю, мог бы, если бы ты оставила их в покое.

— Если бы я… Что ты говоришь?

— Ты выбрала другого парня и поступила правильно.

— Нет, неправильно. Я не хочу О'Коннелла. Мать крепче сжала ей плечо.

— Она слишком молода, чтобы провести оставшуюся жизнь в одиночестве. И ей надо растить детей. Теперь твоя очередь поступать правильно, Грейс. Твоя очередь поддерживать семью.

— Я только и делаю, что содержу семью! Все всегда вертится вокруг Нэнси, не так ли? Я тоже твоя дочь. Я тоже слишком молода, чтобы навсегда оставаться одной!

— С тобой все иначе. — Кэтрин ослабила хватку. — Дорогая, ты похожа на свою мать. Ты всегда будешь заботиться о других. Так уж у нас заведено.

Внутри Грейс что-то зашевелилось. Что-то темное. Все равно что смотреть в Темзу на предметы, лежащие среди грязи и ила. Давно погребенные предметы. Таинственные фигуры. Тени.

— Не волнуйся. Джон Крамер последний человек на свете, с которым мне хотелось бы быть. Пусть Нэнси будет с ним.

Два огромных куска торта остались на тарелках нетронутыми.

30 мая 1927 года.

«Жители Уэст-Энда!

Наступившее лето всех нас сводит с ума. Этот старый плут, этот шулер. При первом сиянии даже крошечного луча солнца мы все бегаем по Уэст-Энду в босоножках, выставляя напоказ наши противные носки, лилейно-белые ножки и дряблые руки. Боже, как мы, лондонцы, похожи на громоздкие мешки картошки! Всю зиму мы шикарно выглядим в шубах из чернобурки, шляпах с перьями и хорошо сшитых твидовых костюмах. Похоже, мы все подписали договор, согласно которому не должны думать о следующих трех месяцах!

Вся эта веселая энергия не вызывает во мне никаких добрых чувств. Я не принадлежу к типу румяных, с соломенными волосами, пышущих здоровьем женщин. Мои красные губы, черные волосы и белая кожа прекрасно оттеняют лед, темнота и мерцающие огни. Сегодня, бросившись в «Диккенс и Джонс» (там есть симпатичные летние платья пастельных тонов для дам пастельного типа), я заметила свое отражение в высоком зеркале в примерочной и, если честно, пришла в ужас от своего мерзкого вида. Больше всего я напоминала вампира при дневном свете, и я не знаю, что мне с этим делать, кроме того, что старательно избегать зеркал до конца сезона!

Ужасная правда заключается в том, что, как бы человек ни был хорошо одет, как бы тщательно ни подстрижен, нельзя навечно избежать разрушительного действия времени. Солнце добрее к молодым, с их золотистой кожей и чистыми душами, чем к таким, как я. Полагаю, я до сих пор считаю себя девчонкой-вертушкой, одной из тех, что первыми исполняли танцы, которые ныне так гибко и небрежно танцуют самонадеянные ничтожества, заполняющие «Сайрос», «Кит-Кат-клаб» и «Саламандру». Но пора взглянуть в лицо фактам: я — бывшая вертушка, повзрослевшая или даже постаревшая! Когда молодые джентльмены в цилиндрах и фраках смотрят в мою сторону, они не восхищаются моим декольте или стройными ногами. Они задаются вопросом, почему я не дома, в халате, с детьми, за вязанием или не лежу с муженьком на двуспальной кровати. Я бы сказала, дорогой читатель, что это не попытка вызвать сочувствие. Я просто констатирую факт, который обнаружила на этой неделе и который потряс меня!

Но ведь не нелестное отражение в зеркале «Диккенса и Джонса» навело меня на эти мысли? Нет, девушки. Я побывала в Дорсете, где разгуливала в купальном костюме с людьми гораздо старше меня, которых не проведешь. Модные распутные типы, они выглядят ужасно в купальных костюмах, но любят детские игры, бегают по саду голышом, играют на свирели и прыгают с утеса! С каждым годом эти люди все более и более отчаянно отказываются стареть! Должна сказать откровенно: я хочу стать такой же, как они, не более чем хочу рожать детей, ходить в церковь и составлять букеты! Должен же быть иной путь, не так ли? Пожалуйста, скажите мне, что я не единственная современная девушка, попавшая в такое затруднительное положение.

Значит, порадуем себя мороженым! Вкус божественный. Янки производят его уже много лет и продают квартами на каждом углу. Сейчас, наконец, оно появилось и здесь. Я предлагаю сегодня же пойти в ближайший «Лайонс корнер хаус» (его, конечно, продают в их самых крупных заведениях). Проехав город на автобусе, трамвае или поезде, если нужно (обещаю, дело того стоит), закажите себе удивительно освежающее и роскошное ванильное, шоколадное, клубничное или лимонное мороженое. (Это действительно может быть приятно, не так ли? Такой трогательно нереальный десерт богов?) Сегодня в Уэст-Энде я заметила, что многие кафе выставили столики и стулья на тротуары, как это принято во Франции; так что, если возможно, ешьте ваше мороженое на свежем воздухе и на солнце.

Когда я вчера проходила по Трафальгарской площади, один человек остановил меня и попытался продать мне несколько полкрон по шиллингу каждую. Отличаясь подозрительностью, я уклончиво улыбнулась ему и помотала головой. Он подпрыгнул и с веселым криком убежал, чтобы попытать счастья с кем-нибудь еще. Слишком поздно я поняла, что вместо того, чтобы убежать от его ловушки, я попалась в нее! Сейчас мне не дает покоя мысль, что этот парень, может быть, выиграл пари или легко доказал свою теорию! Итак, читатель, если встретитесь с ним, вы знаете, что делать, и тогда мы вместе посмеемся, ведь хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Только в Лондоне…

Дайамонд Шарп».

— Скажи водителю, чтобы двигался дальше, ладно? — Грейс откинулась на кожаную обивку и закрыла глаза. — Я совершенно выбита из сил.

Дики, сидящий рядом с ней на заднем сиденье такси, похлопал ее по руке.

— Расслабься, старушка. Там какая-то пробка. Несчастный случай или что-то в этом роде. Нам придется подождать.

Открыв глаза, Грейс посмотрела на Оксфорд-стрит, на закрытые ставни окон магазинов и случайных прохожих. Закрытый «Селфридж» представлял собой печальное зрелище, как красивая девушка, нарядившаяся для танцев, но так и оставшаяся без кавалера.

— Ах, Дики, это плохо. Я знаю за углом симпатичное местечко. Почему бы нам не выпить по коктейлю, а через полчаса пойти на вечеринку?

— Не получится. Мне надо быть там, чтобы первым встретить гостей! — Дики ерзал в непривычном смокинге, беспрестанно приглаживал непокорные волосы, хотя они были щедро смазаны бриолином и, вопреки обычаю, не торчали в разные стороны.

— Дорогой, ты комок нервов! Поверь мне, хороший коктейль тебя успокоит. Место, о котором я говорила…

— Нет! — Резкий тон Дики привлек внимание водителя. Он продолжил тише: — Не волнуйся, Грейс! На вечеринке будет полно выпивки. Достаточно, думаю, даже для тебя!

— Дики!

Она обрадовалась, когда он попросил ее пойти с ним на вечеринку «Геральд». Она устраивалась каждое лето, но в этом году газете исполнялось пятнадцать лет. Тираж газеты стремительно увеличился с тех пор, как в 1925 году Дики стал редактором, и это в значительной степени был его вечер. Грейс была тронута тем, что он захотел, чтобы она была его дамой. Да и ее сейчас устраивало ощущать на себе чью-то сильную надежную руку. Но сейчас, когда Дики повел себя так неприятно, она задумалась, не совершила ли она ошибку, приняв его приглашение.