Рамон и Федерика спустились с холма к морю почти рысью, чтобы поспеть за Растой, который прыгал перед ними в разные стороны, стремясь обнюхать каждые ворота, каждый столб, каждый клочок травы или дерево, без разбора поднимая ногу в любом месте, где ощущался запах другого животного. Он был безоблачно счастлив. Федерика наблюдала, как тощая черная дворняжка впитывала ощущение свободы, возможно, впервые за долгие месяцы, и чувствовала, как ее сердце наполняет восторг. Она посмотрела на отца, и ее щеки зарделись от восхищения. Не существовало ничего такого, чего бы он не смог сделать.

Они пересекли дорогу, протянувшуюся вдоль берега, а затем по каменным ступеням спустились на берег Калета Абарка. Здесь было почти безлюдно, кроме пары-тройки людей, расхаживающих взад-вперед, и ребенка, игравшего с маленькой собачкой, бросая для нее в море мячик. Федерика сбросила сандалии и ощутила на своих розовых пятках мягкий, как мука, песок. Рамон переоделся в купальные шорты, оставив кучку своей одежды и кожаные мокасины под присмотром Федерики, и бросился освежаться в холодных водах Тихого океана. Она наблюдала, как отец трусцой бежал к морю вместе с неотступно следовавшим за ним Растой. Отец был высоким, сильным и волосатым, с могучим торсом человека, способного легко карабкаться по горам, но его движения в то же время были удивительно легкими и изящными. Федерика выросла на его увлекательных рассказах, и каким-то мистическим образом именно это помогало ей менее остро переносить его отсутствие. Воображение Рамона было таким же глубоким и непостижимым, как океан, наполненный обломками кораблекрушений и затонувшими континентами. Когда она оглядывалась назад на свою еще такую короткую жизнь, то видела лишь длительные путешествия по бесконечным дорогам щедрого на выдумки разума ее отца. Ее память удивительным образом хранила только эти необычайные приключения, а вовсе не долгие месяцы ожидания. Она с восторгом наблюдала, как отец вместе с Растой плещется в мерцающей воде. Лучи света играли на гребнях волн и черном шелке его волос. Если бы она точно не знала, что это он, то вполне могла бы принять его за резвящегося тюленя. Федерика положила шкатулку на колени и провела рукой по шероховатой деревянной поверхности. Ей оставалось только гадать, кому эта дивная вещь когда-то могла принадлежать. При одной мысли об очередной волшебной истории по ее спине пробежала приятная волна предвкушения. Она открыла шкатулку под звон маленьких колокольчиков и еще раз изумленно посмотрела на сверкающие камешки, заставлявшие трепетать крылья бабочки.


Вдоволь наплававшись, мокрый Рамон опустился рядом с ней на горячий песок, чтобы просушиться на солнце. Раста, не желая ни на мгновение прекращать наслаждаться нежданно нагрянувшей свободой, носился по берегу, играя с волнами в пятнашки. Рамон был доволен, что его дочери понравилась шкатулка. Она заслужила это. В конце концов, Элен была права в том, что он не был хорошим отцом. Рамон понимал, что хорошие отцы уделяют достаточно времени своим детям, но он не смог быть таким — это не было присуще его натуре. Он был типичным бродягой, странником. Его мать не раз говорила ему, что дети получают то, что вкладывают в них родители. Да, он должен сделать что-то достойное преданной любви Федерики — любви, которая так ясно читалась на ее лице. Он устремил свой взгляд к синеве горизонта и подумал о том, как долго ему удастся пробыть на этих берегах, пока им снова не овладеет жажда странствий и ветры новых приключений не унесут его в дальние дали.


— Расскажи мне эту легенду, папа, — попросила Федерика. Рамон усадил дочь перед собой так, что оказался позади, обхватив руками ее худенькое тельце, и прижался щекой к ее щеке. Они вместе стали вглядываться в завораживающую мозаику кристаллов и прислушиваться к тихому перезвону крошечных колокольчиков.

— Когда-то эта шкатулка принадлежала прекрасной принцессе народа инка, — начал он. Федерика восхищенно вздохнула. Она обожала его рассказы и прижалась к нему покрепче, предвкушая на этот раз нечто совсем особенное. Шкатулку она держала открытой, поместив ее в складках своего лимонного платья. Время от времени она проводила по камешкам пальцами и поворачивала шкатулку из стороны в сторону, любуясь игрой цветов, происходящей как по мановению волшебной палочки. — Принцессу инка звали Топакуай, и жила она во дворце в деревне Писак, расположенной на склоне холма в Перу. Инки были древней индейской цивилизацией, поклонялись Солнцу — Инти и чтили своего императора, правящего инку. Императору подчинялась знать «Капак Инкас» — потомки основателя империи Манко Капака. Топакуай принадлежала к одному из таких правящих домов, который назывался панакас. У нее была нежная смуглая кожа, круглое открытое лицо, зоркие зеленые глаза и длинные черные волосы, которые она заплетала в косу, свисавшую с ее спины почти до земли. Ее красота вызывала всеобщее восхищение, и все знатные молодые люди мечтали на ней жениться. Но Топакуай тайно была влюблена в человека низшего происхождения, члена йанакуна — класса, который обслуживал панакас. Брак между представителями двух столь различных классов был немыслимой вещью. Но Топакуай и Ванчуко — так звали ее возлюбленного — любили друг друга настолько беззаветно, что посмели нарушить законы своей страны и начали тайно встречаться. Иногда Топакуай переодевалась в женщину йанакуна, и тогда они могли незаметно прогуливаться по тем местам, где жили представители неимущих классов, вдали от подозрительных взглядов ее родственников, и даже целоваться, когда их никто не видел. Топакуай тогда исполнилось только тринадцать лет. Ты можешь подумать, что в таком возрасте девушке еще слишком рано думать о замужестве, но в те времена женская зрелость начиналась именно с этого возраста, и родители уже занимались поисками достойного ее жениха в высших кругах. Топакуай ощущала себя пленницей мира, в котором четко обозначены законы жизни общества, — законы, не допускающие исключений. Она понимала, что вскоре вынуждена будет выйти замуж за представителя знати и навсегда расстаться с Ванчуко. И тогда влюбленный юноша решил сделать для нее шкатулку, внешне совсем невзрачную, чтобы она могла спокойно брать ее с собой повсюду, не вызывая подозрений. В ней содержалось тайное послание, предназначенное только для ее глаз и напоминавшее о его любви. Он стал мастерить простую деревянную шкатулку и сделал ее настолько грубой снаружи, что она казалась почти уродливой.

Когда шкатулка была готова, он обыскал все холмы и пещеры в поисках самых красивых камней, которые только смог найти. Некоторые из них были драгоценными, другие — самыми обычными кристаллами, а прочие — редкостными самоцветами, обнаруженными им на дне озера и имевшими такие удивительные оттенки синевы или зелени, что казалось, будто это застывшие капельки воды. Собрав все камни вместе, он заперся в своей маленькой комнате и работал от рассвета до заката, высекая, вырезая и тщательно закрепляя на внутренней поверхности деревянной шкатулки каждый камень. Затем он сконструировал значительно меньшую шкатулку, содержавшую изобретенный им особый механизм. Когда большую шкатулку открывали, внутри звучала необычная музыка, похожая на перезвон маленьких колокольчиков. Легенда гласит, что эта шкатулка считается магической, поскольку наполнена силой его неземной любви. Благодаря этому высшему воздействию камни удерживаются на месте, как по волшебству. Видишь ли, при ее изготовлении он не использовал ничего, подобного клею, как это делали другие. Камни уложены таким образом, что удерживают друг друга, как в колдовской мозаике. Если ты вытащишь один из камней, то все остальные рассыплются и создаваемый ими неповторимый рисунок будет утерян навсегда. Так что, как видишь, все это было создано силой магии, потому что другого объяснения нет. На дне шкатулки он поместил бабочку, символизирующую красоту Топакуай и ее заточение. Когда он передал ей шкатулку, она заплакала крупными серебряными слезами и сказала, что хотела бы иметь крылья, как у бабочки, чтобы улететь далеко-далеко вместе с ним. Но Ванчуко не знал, что символизм бабочки простирается гораздо дальше таких понятий, как заточение и красота. Бабочки живут всего один день, и жизнь Топакуай должна была оборваться, как у бабочки, в зените ее расцвета.

— Империя инка находилась на пике своего великолепия. Это была самая большая и могущественная империя, которую когда-либо знала Южная Америка. Но ее существование должно было закончиться ужасной катастрофой.

* * *

Прибытие испанцев для завоевания Перу стало одним из самых кровавых эпизодов в истории империи. Когда все надежды оказались напрасными и кровь тысяч инка реками потекла с холмов в долины, они принесли в жертву своему богу войны самую прекрасную и восхитительную девушку — Топакуай, рассчитывая, что божество спасет их. Ее одели в изысканные узорчатые шерстяные одежды, волосы заплели в косу и украсили сотней сверкающих кристаллов. На ее голове развевался огромный плюмаж из белых перьев, которые должны были унести ее в иной мир, отпугивая по пути демонов. К груди она крепко прижимала деревянную шкатулку. Ванчуко был не в силах спасти ее. Его сердце было разбито, и он мог только беспомощно наблюдать, как она шла к вершине маленькой горы, сопровождаемая эскортом высших жрецов и сановников. Когда она проходила мимо него, ее большие зеленые глаза посмотрели на него с такой силой любви, что вокруг ее головы разлилось сияние, свет иного мира. Его губы дрожали, а протянутая рука схватилась за шерстяную накидку в тщетной попытке спасти ее. Но все было напрасно — процессия проследовала дальше и скрылась в тумане, окружавшем гору, направляясь к мосту, соединяющему этот мир с миром иным, который Топакуай должна была пересечь в одиночестве. Он был слишком убит горем, чтобы плакать, и напуган, чтобы следовать за ней. Окаменев, он застыл в ожидании, желая только одного, — чтобы все поскорее закончилось. Разжав руку, он обнаружил на своей дрожащей ладони яркий клочок шерсти. Спустя миг Ванчуко услышал короткий пронзительный крик. Он поднял глаза к горе, где этот крик эхом пронесся над остроконечными скалами и растворился в порывах ветра. Когда он снова перевел взгляд вниз на свою руку, то увидел, что обрывок шерсти превратился в прекрасную бабочку. Пораженный, он следил за тем, как она, вздрагивая, какое-то короткое мгновение сидела на его ладони, будто ошеломленная собственным превращением. Потом она взмахнула своими хрупкими крыльями и улетела. Топакуай теперь стала бабочкой, а ее душа обрела желанную свободу.