Рамон какое-то мгновение молчал. Он действительно не мог дать точный ответ.

— Она уходит от меня, папа, — сказал он.

Игнасио остановился.

— Она уходит от тебя? — повторил он скептически.

— Да.

— Почему?

— Она меня больше не любит.

— Что за вздор ты несешь! — рявкнул Игнасио. — Ей просто катастрофически не хватает внимания, — это видно любому дураку. Но что еще? — потребовал он объяснений.

Рамон водил ногой по песку, сгребая его в небольшие кучки.

— Я редко бываю дома.

— Это очевидно.

— Она хочет, чтобы я изменился.

— Так в чем дело?

— Я не могу.

— Ты слишком эгоистичен.

— Да. Я слишком эгоистичен.

— А как же твои дети? — с болью в голосе спросил Игнасио. — Ты любишь их, разве нет?

— Да, люблю, но…

— Но! Не должно быть никаких «но», когда дело касается детей, сын. Они нуждаются в тебе.

— Я знаю. Но я не могу быть таким, как они хотят.

— Почему нет?

— Потому, что я не семейный человек, папа. Я не создан для этого. Уже в ту минуту, когда я переступаю порог дома после длительного отсутствия, у меня возникает желание снова уехать. Дома меня постоянно преследует нечто вроде клаустрофобии. Я не могу жить без движения, и мне нужна свобода. Я не могу оставаться привязанным к одному месту. — Он закашлялся.

— Рамон, бога ради, будь взрослым, — раздраженно произнес Игнасио.

Рамон замер. Он снова ощутил себя маленьким мальчиком, которого распекает отец. Они застыли в молчании, уставившись друг на друга в тусклом свете сумерек. Наконец они снова медленно зашагали по берегу к дому, каждый наедине со своими мыслями. Говорить больше было не о чем. Рамон не в состоянии был объяснить свою потребность в длительных путешествиях, а Игнасио понимал, что сын не желает воспринимать его советы.


Элен вздохнула с облегчением, когда Рамон сообщил, что будет спать в другой комнате, и даже улыбнулась ему в знак благодарности. Он ничего не сообщил ей о своем разговоре с отцом. Жена перестала быть его союзником. Они превратились в случайных попутчиков — вежливых, отстраненных и недоверчивых.

Рамон забрался в постель. Вдыхая приятный запах лаванды и туберозы, он внезапно подумал об Эстелле. О ее руках, застеливших постель и поставивших цветы в вазу. Ему уже не было смысла подавлять свои желания, как в былые дни, еще до того, как адюльтер превратился в стиль его жизни. В те далекие счастливые дни он не желал никого, кроме своей жены. Тогда он верил, что она любит его так, как не смог бы никто другой. Он закрывал глаза и все же оставался с ней. Позже он закрывал глаза, чтобы быть с кем-нибудь другим, безразлично с кем именно. Сейчас он закрыл глаза и думал об Эстелле, ее нежном лице, одновременно испуганном и бесстыдно-манящем. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что ее трепещущие губы жаждали поцелуев, а блестящая кожа не могла скрыть желание, которое подобно пламени освещало ее изнутри. Он гадал о том, где находится ее спальня и сильно ли она удивится, увидев его стоящим на пороге ее комнаты. Он уже готов был выбраться из постели, чтобы разыскать ее, но затем умерил пыл, понимая безрассудство своего порыва. Все обстояло прекрасно во время путешествий, когда он оказывался наедине со своими секретами. Но здесь, в доме его родителей он не мог позволить себе подобную вольность. Вздохнув, он повернулся на спину. Холодный бриз проникал сквозь ставни, но он ощущал жар и беспокойство: его чресла переполняло желание.

Через некоторое время Рамон совершил абсолютно безумный поступок. Поднявшись, он направился к берегу. В серебристом свете луны он сбросил с себя полотенце и голым бросился в море. Холодная вода оглушила его, заставив задыхаться. Он плыл до тех пор, пока его тело не остыло настолько, что он уже не ощущал никакого желания. В могущественном величии этой бескрайней водной постели он уже не мог думать ни о чем. Его разум оцепенел, а сердце остыло и стало бесчувственным. Когда он наконец оглянулся, то увидел, что его отнесло от берега гораздо дальше, чем он предполагал. Яростными гребками он поплыл обратно, а в голове стали лихорадочно всплывать многочисленные рассказы, услышанные им еще ребенком, о людях, унесенных в море и утонувших в бездонной пучине. Когда он снова смог встать на ноги, его бешено стучавшее сердце успокоилось, и он побрел к берегу, испытывая радостное ощущение от того, что остался жив.

Эстелла стояла на террасе и с тревогой следила за берегом, пытаясь разглядеть дона Рамона, который исчез в море. Зная, что он спит под той же крышей, что и она, Эстелла была не в состоянии заснуть. Ее тело дрожало от желания, которое она едва могла контролировать. Поэтому она и вышла на террасу, чтобы подышать воздухом и прояснить голову. Именно тогда она и увидела, как он появился на песке, сбросил полотенце и в обнаженном виде нырнул в воду. Ей пришлось ухватиться за балкон, чтобы не броситься вслед за ним и не открыть ему свои чувства. Но время шло, а он заплыл так далеко и не возвращался. Она знала о людях, которые утонули в этих холодных водах, и ее сковал страх при мысли, что и он может попасть в число этих несчастных.

К ее величайшему облегчению, спустя достаточно большой промежуток времени из воды появилась темная фигура. Он был жив, и она снова могла дышать нормально. Укрывшись в темноте, она наблюдала за тем, как он поднял полотенце и наскоро вытерся. Затем он направился к дому, небрежно набросив полотенце на плечи. Когда он приблизился, Эстелла отступила к стене. Ей ничего не оставалось, как только наблюдать, как он проходит мимо, равнодушный к ее любопытным глазам, лихорадочно обшаривавшим его обнаженное тело. Когда он ушел, служанка обессиленно опустилась на деревянный пол и прижала руки к лицу. Наверное, она сошла с ума. Что бы он подумал, если бы заметил ее здесь?

Когда Рамон снова устроился под простынями, то ощутил одновременно холод и успокоение. Закрыв глаза, он прислушался к уже ставшему размеренным ритму своего сердца. Его дыхание замедлилось, и он погрузился в сон.

Эстелла ретировалась в свою комнату в еще более возбужденном состоянии, чем раньше, где долго лежала без сна, одолеваемая самыми безумными фантазиями, главным героем и активным участником которых был несравненный дон Рамон.

Глава 6

На следующее утро Рамон проснулся от гомона детей, игравших на воздухе. Он лежал, лениво уставившись на ставни и тонкие стрелы света, проникшие сквозь зазоры в панелях. Он вновь подумал об Эстелле, и эта мысль заставила его с энтузиазмом выскочить из постели и распахнуть окно. С террасы доносился возбужденный голос Эстеллы и спокойная снисходительная речь его матери. Он натянул на себя шорты и рубашку и с босыми ногами вышел в залитый солнцем коридор. Заметив, что большая часть семьи сосредоточилась вне дома, он направился в кухню, надеясь застать служанку там. Однако ему пришлось испытать разочарование: кухня оказалась пуста. Правда, Эстела уже побывала здесь, поскольку на столе лежал хлеб, а овощи кучками были разложены на рабочей доске. Он ощутил знакомый аромат роз, смешанный с чем-то, что было свойственно только ей. Подобно зверю, выслеживающему добычу, он нюхал воздух, раздувая ноздри. Он ждал, но она не появилась. Разочарованный, он прошел в гостиную, сопровождаемый ее запахом, который стал усиливаться, что свидетельствовало о ее приближении. Его сердце забилось сильнее, подстегиваемое возбуждением охоты.

— Буэнос диас, сеньор Рамон, — раздался голос позади него. Он повернулся и обнаружил ее наклонившейся, чтобы сменить пластинку. Скользнув взглядом по ее обнажившемуся бедру и плавной линии лодыжки, он испытал непреодолимое желание подойти и прикоснуться к ней.

— Буэнос диас, Эстелла, — ответил он и обнаружил, что при упоминании ее имени щеки девушки залились густым румянцем. Он улыбался ей до тех пор, пока давление его взгляда не заставило ее отвернуться. Дрожащей рукой она поставила иглу на вращающуюся пластинку граммофона. Комнату заполнил голос Кэта Стивенса. — Ты танцуешь, Эстелла? — игриво спросил он. Она стояла и ошеломленно смотрела на него.

— Нет, сеньор, — наконец вымолвила служанка, нервно моргая длинными ресницами.

— А вот я люблю танцевать, — сообщил он, покачиваясь в такт музыке и той легкости на сердце, которая заставляла его двигаться. Эстелла улыбнулась. Когда она улыбается, ее круглое лицо словно оживает, подумал он. Ее зубы казались особенно белоснежно-жемчужными и блестящими на фоне молочно-шоколадного цвета кожи. Шелковистые черные волосы были гладко зачесаны назад и заплетены в тугую широкую косу, свисавшую почти до пояса. Нетвердой рукой она убрала крошечный завиток, выбившийся из-за маленького ушка. Рамон следил за каждым ее движением. Она ощутила на себе его пристальный взгляд и вот уже в который раз густо покраснела. — Тебе здесь нравится? — спросил он, пытаясь вовлечь ее в разговор.

— Да, дон Рамон.

— Мама говорила, что ты очень хорошо работаешь.

— Благодарю вас, — сказала она и снова улыбнулась.

Внезапно он почувствовал, что обезоружен очарованием ее улыбчивого лица.

— Ты выглядишь просто превосходно, когда улыбаешься, — неожиданно произнес он. Она интуитивно почувствовала в его словах желание и нервно пожала плечами, поскольку знала, что не сможет скрыть собственных чувств.

— Грасиас, дон Рамон, — хрипло выдавила она из себя, опуская свои лихорадочно блестевшие глаза.

— Это ты разбросала лаванду и поставила цветы в моей комнате?

— Да, сеньор, — ответила она, едва дыша, загипнотизированная его обаятельной напористостью. Он был настолько близко, что она чувствовала его запах.

— Они очень милые. Спасибо тебе. — Он смотрел на нее, размышляя, уйти ему сейчас или остаться, отчетливо понимая, что ей пора возвращаться в кухню, но она не в силах заставить себя это сделать. Эстелла судорожно провела языком по своим пересохшим губам. Он подошел еще ближе. Она затаила дыхание и удивленными глазами смотрела, как он внимательно изучает ее лицо.