На обратном пути в Париж они остановились в Лионе. Там они посетили шелковую фабрику и каждый из них купил по отрезу шелка для своей сестры. Король Джеймс выбрал белый, расшитый золотом – для принцессы, а Карелли купил алый для своей темноволосой сестры. Ни у одной из девушек не было большого выбора нарядов, и шелк мог прийтись кстати.

Рождество в Версале обещало быть весьма унылым. Но дофина Мария-Аделаида решила, что по крайней мере на праздники они должны повеселиться, и даже умудрилась немного расшевелить старого короля Людовика. Устроили и охоту, и пир, и бал. В центре веселья находилась дофина. Она со светящимися темными глазами не оставляла в покое королевскую семью, заставляла их смеяться. Карелли подумал, что она очень похожа на короля Джеймса, а когда они танцевали вместе, их можно было принять за брата и сестру. Король всегда легко подпадал под влияние его окружения. Раз Карелли, танцуя с Альеной, наблюдал, как король Джеймс поднимался с места и, запрокинув голову, смеялся в совершенно не свойственной ему манере.

– Это хороший признак, – приглушенно проговорил он.

Альена кивнула.

– Что здесь было в последнее время? – спросил он ее.

Она очень по-французски пожала плечами.

– Слезы и страдания. Que voulez-vous?[36] Королева стара. Принцесса никогда не видела жизни. Без короля, которого они обожают, какой смысл в их жизни? Le Grand Roi[37] не выгонит их, не лишит их пенсии, но для таких, как они, дело не просто в крыше над головой и достаточной еде. Они стараются не быть несчастливыми и неблагодарными, но мы проводим все больше и больше времени в Шале, в поисках укрытия и комфорта. Если король уедет, королева, осмелюсь сказать, скоро умрет, и принцесса станет монахиней. Несчастное создание. Карелли понял ее.

– Она такая красивая. Она должна быть самой счастливой девушкой в мире, – сказал он.

– Принцесса красивая, – кивнула Альена. – Ирония судьбы, не правда ли?

– А что с тобой? – спросил робко Карелли. – Ты не принцесса, но судьбы у вас схожие.

Альена улыбнулась ему.

– Ты льстишь мне, брат мой. Но обо мне не стоит печалиться. Принцесса говорит, что ее доля не так тяжела, как ее матери, поскольку она родилась в изгнании и не знала лучшей жизни. Ты мог бы то же сказать и обо мне. Я не знаю другого дома, кроме Сен-Жермен. Я дома и со своей семьей. Чего еще я могу желать?

– Мужа, наверное, – ответил Карелли. Она странно посмотрела на него.

– О нет, не это. Я не чувствую в этом потребности.

Она следила за королем и дофиной, которые закончили танец и возвращались на место. Сейчас она и Карелли находились в голове танцующих и должны были пройтись через весь зал, поэтому он больше не стал спрашивать ни о чем, хотя продолжал время от времени думать, что она имела в виду.

Праздники закончились в конце января. Дофина, уже имевшая двух сыновей, объявила, что она снова беременна, и что ей доставляет удовольствие любой повод для веселья. Однако 9 февраля она слегла с оспой, а на следующий день умерла. С ее смертью как будто померк свет. Король Людовик был убит горем. Спустя всего несколько дней ее муж, дофин, заразился той же болезнью и через неделю скончался, оставив четырехлетнего старшего сына дофином. Двор погрузился в большой траур, но даже после этого не наступила передышка. Через три недели ребенок тоже умер от оспы. Король Людовик правил в течение почти непостижимых семидесяти лет, и его единственным наследником остался двухлетний ребенок, его правнук.

Для короля Джеймса не представлялось никакой возможности покинуть двор в такое время, и Карелли чувствовал, что если король не уедет, ему тоже придется задержаться при дворе. Джеймс снова написал королеве Анне, побуждая ее объявить его наследником. На этот раз королева ответила, что если Джеймс сменит вероисповедание, она сделает для него все возможное. Это обещание было ненадежным, но даже в таком виде оно могло иметь значение, поскольку было известно, что Анна не любит Ганноверов, особенно своего кузена Георга. Джеймс не мог, не стал бы пренебрегать последними словами своего отца, обращенными к нему, в которых старый король просил чтить их религию больше, чем трон. Он твердо ответил, что его удовлетворяет истина его религии, но никого другого он не станет побуждать к смене веры и ни о ком не станет думать хуже, если его вера иная. Поэтому он ожидает, что ему разрешат такую же свободу совести, в какой он сам никому не отказывает.

Март в Сен-Жермен тянулся утомительно. Королева и принцесса находились в Шале, где болела их подруга, сестра Анжелика. Альена была с ними. Карелли нашел дворец унылым. Король пребывал в тревожном, угрюмом настроении и не мог составить хорошую компанию. Карелли жаждал действий и начал подумывать об отъезде. Когда он попробовал заговорить об этом с королем, тот не пожелал слушать и сказал вместо ответа, что ему надо поехать в Шале и просить свою мать и сестру вернуться в Сен-Жермен.

– Будет лучше, когда они будут здесь. Недостаток женского общества делает нас скучными, – сказал он.

Королева и принцесса вернулись. Двумя днями позже король заболел. Когда сыпь появилась на его лице, их охватил страх. Карелли ожидал в приемной, вышагивая взад-вперед. «Означает ли это конец их делу?» – с горечью думал он. Он вспоминал о Мартине и Ките, погибших в битве, о своем собственном долгом изгнании, о зря прожитой жизни. Ему исполнилось сорок, и он ничего не имел, ничего не достиг. Было уже очень поздно, когда Альена тихо проскользнула в комнату и встала перед ним.

– Это оспа, но доктора говорят, что в слабой форме, и что король должен выжить. При хорошем уходе даже следа не останется.

– Слава Богу, – искренне порадовался Карелли. Альена тихо вздохнула и опустилась на ближайший стул, подперев голову руками.

– Ты устала, – заботливо проговорил Карелли. – Позволь мне позвать Нэн, чтобы она уложила тебя спать.

Альена покачала головой, а моментом позже распрямилась и посмотрела на него. Она пылала. Ее глаза неестественно блестели.

– Это не усталость, Карелли, – произнесла она твердо. – Я не устала. Я больна.

– Нет, нет. Не может быть, – разволновался Карелли.

В этот миг он понял, как много стала значить для него Альена, разрушив своей добротой и мягкостью барьеры, которые он воздвиг между ними из-за ее происхождения.

– Мне жаль, милорд, – произнесла она. – Я думаю, у меня оспа.

* * *

Настало тревожное время, но по прошествии недели стало ясно, что оба – король и Альена – выздоравливают. Карелли не покидал сестру. Он спал в приемной и дежурил наравне с Нэн, что удивляло и смущало слуг. Он не разрешил пустить кровь Альене, чем вызвал неудовольствие, ибо кровопускание являлось первым и самым действенным способом лечения всех болезней. Однако Карелли настаивал на том, что именно кровопускание убило герцога Глостера и что дофина стала хуже себя чувствовать после того, как ей пустили кровь. Он помнил рассказы матери о том, что принц Руперт высказывал самые серьезные сомнения в действенности кровопускания и отказался от такого лечения сам, а то, что хорошо для его прославленного деда, хорошо и для его сестры.

Альена поправилась. Неожиданно нагрянувшая весенняя погода позволила обоим выздоравливающим сидеть на свежем воздухе на одной из террас. Они поставили стулья рядом и Карелли отметил, как они сидят в тишине и обмениваются взглядами, заменявшими разговор. Он подумал, что они похожи на старую семейную пару. Луиза-Мария сидела с ними и пыталась отвлечь их картами или разговорами, но Карелли видел, как мало им нужно для развлечения и переключил ее энергию на себя, оставив их в покое. Через несколько дней Луиза-Мария обнаружила сыпь на своем лице, но восприняла это легко.

– Мой брат и твоя сестра полностью выздоровели. Я не сомневаюсь, что у меня такая же легкая болезнь. С Божьей помощью у меня не останется даже оспинок.

Она удалилась в спальню. Королева с большой тревогой, которую она всеми силами пыталась скрыть, последовала за ней. Альене и королю не позволили быть рядом, так как болезнь могла вернуться и привести к фатальному концу. Ночь принцесса провела спокойно, но на следующий день врач пустил ей кровь из ноги, а к вечеру ее состояние ухудшилось. В последующие несколько дней лечение, переносившееся ею с большим терпением, не давало результатов. Проболев неделю, она попросила свою мать послать за священником.

В приемной комнате ожидали король, Карелли и Альена, оцепеневшие и потрясенные.

– В ней нет жизни, никакой жизни, – сказал король.

Наконец, священник вышел.

– Как она, отец Гэллан? – спросил король.

– Она очень слаба телом, сир, но ее разум совершенно ясен. Она подчинилась смерти. Она вверила себя в руки Господа.

– О, я молю, чтобы Господь пощадил ее, – произнес король, и слезы потекли у него по лицу. – Я молю, чтобы Бог увидел, что мы нуждаемся в ней больше, чем в нем.

– Вы должны молить о смирении, сир, – ответил священник мягко. – Да исполнится Его воля.

Поздно ночью вышла королева.

– Ей дали сонный порошок, – сообщила она. – Она молилась, чтобы могла жить для служения Господу и моего утешения. Она так молода, так молода.

– Ты должна отдохнуть, матушка, – ласково произнес король, беря ее за руку. Они склонились друг к другу на мгновение.

– Позволь мне распорядиться, чтобы тебе тоже дали сонный порошок. Потом ты ляжешь спать.

Принцесса умерла ранним утром перед тем, как проснулась королева. Ее похоронили рядом с отцом в церкви английских бенедиктинцев в Париже. Отрез шелка, выбранный для нее королем в Лионе, из которого она так и не сшила платья, отдали монахиням в Шале для напрестольной пелены в капелле, где она провела очень много мирных часов.

Несколько дней спустя королева выехала из Сен-Жермен в Шале, где надеялась получить постоянное пристанище. Шевалье Сент-Георг и маршал герцог Челмсфорд оставили Париж, чтобы присоединиться к воюющей армии. Альена осталась с королевой, но Карелли волновался за нее, поскольку со смертью принцессы у нее не оказалось официального места при дворе, и она, похоже, готова была все бросить. Альена, конечно, могла поехать к Морису. Однако он все глубже и глубже погружался в мир музыки, а сейчас предпринял путешествие по Италии со своим тестем. Морис ставил оперы в Риме, Неаполе и Флоренции, возвращаясь в Венецию только на короткое время. Какую жизнь он может предложить там сестре? Карелли считал, что единственно возможным для нее выходом было вернуться в Англию и жить с матерью. Чтобы Карелли ни чувствовал по отношению к матери – хотя даже для него самого это чувство было слишком сложным для понимания – не могло быть никаких сомнений, что Аннунсиата могла бы, при желании, обеспечить Альене такую жизнь, которую Карелли желал для нее. Так что при первой оказии Карелли проглотил все свои сомнения и написал письмо, объяснив матери положение дел и попросив ее вызвать Альену в Англию.