– Но сейчас самое время, вы говорите? – спросил Карелли. – В конечном счете, если не сейчас, то когда?

Эдмунд посмотрел на него с грустью.

– Я боюсь, что когда бы король ни попытался вновь завоевать трон, он вынужден будет полагаться на помощь короля Франции. А это значит начинать борьбу, когда к ней готов король Людовик. Будет ли попытка успешной или неудачной, для короля Франции неважно. Он желает при любом развитии событий отвлечь внимание от Фландрии, понимаешь, и надеется, что Англия будет вынуждена отозвать корабли и людей, что даст, таким образом, преимущество Людовику, шанс вновь завоевать землю, потерянную им из-за Мальборо. Карелли был потрясен.

– Вы не правы, я уверен. Король Франции предан нашему королю и не желает ничего большего, как только помочь ему вновь занять принадлежащее ему по праву место.

– И это тоже, конечно.

Карелли думал об этом разговоре, когда наблюдал, как свет медленно гаснет на сером небе. Он не любил решать подобные запутанные дела, он хотел, чтобы жизнь протекала просто. «Возможно, Эдмунд не прав», – думал он. Из-за моря прилетела чайка. Она пронеслась со свистом, развернулась с отчаянным креном и хлопнула крыльями о стену, неуклюже приземлившись в нескольких ярдах от Карелли. Чайка качалась под порывами ветра, пока не обосновалась прочно на стене. Затем она повернула голову в сторону и настороженно уставилась на Карелли своими темными холодными глазами. Карелли чувствовал, как холод пробирается внутрь через щель между воротником плаща и шеей и неожиданно подумал о Рождестве в Венеции, пылающем камине, о ярко освещенных комнатах, почти таких же светлых, как летний день, так много свечей было в них. И еще он подумал о певчей птице в золотой клетке, подаренной Диане в этом году.

– Она не будет петь так же красиво, как и ты, – сказал он, – но сможет развлечь тебя, когда ты будешь давать отдых своему голосу.

Диане было двенадцать, она начала завивать волосы и делать прически. Она держалась с большим достоинством и не смеялась с такой готовностью, как раньше. Иногда Карелли ловил на себе ее взгляд, который волновал его, хотя он не знал, почему. Но на Рождество она снова стала веселой, похожей на ребенка, возвратившись в прошлое. Она резвилась, пела, играла в «укуси дракона»[33] с горящими изюминками ради детей – Алессандры восьми лет и четырехлетней Джулии. Это было яркое и приятное время, свет, тепло, обильная еда, изысканные вина. Сверкали зеркала и хрусталь. Элегантные мужчины и прекрасные женщины танцевали, смеялись, обменивались подарками и тайными поцелуями. Теплые, приятные воспоминания. Карелли извлек их из своей памяти и предавался им в это холодное, суровое утро.

Диана рассердилась на него за то, что он не приехал на Рождество. Карелли пришлось потрудиться, чтобы сгладить впечатление, рассказывая ей истории о других дворах, о богатых и знаменитых людях, которых он знал. Морис показался ему более скрытным и больше, чем раньше замкнулся в себе, так как он потерял свою вторую жену во время родов и очень тяжело переживал утрату.

– Я больше не женюсь, – заявил он как-то вечером Карелли, когда они остались одни за стаканом красного вина. – Я нахожу совершенство, и я убиваю его. Она была бы жива, если бы не я.

Карелли пытался успокоить его, но брат не принял слов утешения. Он еще больше погрузился в работу. Что его действительно утешало, так это, пожалуй, обучение дочерей музыке и наблюдение за становлением Дианы, чей голос достаточно окреп для отдельных публичных выступлений, к ее величайшему восторгу. Только строгая дисциплина Мориса не позволяла ей принимать все приглашения подряд и сохранила таким образом ее голос. Карелли уезжал неохотно, когда пришел вызов из Версаля, поскольку карнавал должен был вот-вот начаться, и бывший тесть Мориса Алессандро Скарлатти прибыл, чтобы поставить в театре Сан Джованни Кристостомо две своих оперы. Согласие между ним и Морисом было приятно видеть. Скарлатти остался в восторге от своей внучки, которая, как он объявил, стала копией Аполлонии. Затем он посадил внучку на колени и завел разговор с Морисом о музыке, будто прошло только девять часов, а не девять лет со дня их последней встречи. Карелли слушал их некоторое время, немного ошеломленный, затем незаметно удалился, чтобы поиграть с маленькой Джулией, которая, как он чувствовал, была более близка ему по интеллекту.

Чайка издала резкий крик и слетела со стены, прервав приятные воспоминания Карелли. Стемнело. Обернувшись, он увидел Сэма, приближавшегося к нему. Его-то приход и вспугнул птицу.

– Новости, милорд. Король выехал из Сен-Жермен и находится на пути сюда.

– Слава Богу. Может быть, тогда мы начнем, – отозвался Карелли.

Сэм поджал губы.

– Как сказать, милорд. Человек, который знает толк в этих вещах говорит, что погода ненадежна. Надвигаются штормы. Они всегда бывают в это время года. Если король задержится в пути, мы застрянем здесь надолго.

Карелли отрицательно покачал головой. Он ничего не знал о морских делах.

– Осмелюсь заметить, что это было принято в расчет. Они должны знать о штормах. Какие новости от милорда Бервика?

Бервик жил в Испании, но уехал тотчас, как услышал об экспедиции. Он должен был нести службу как частное лицо из-за соглашения, достигнутого при предоставлении ему французского подданства.

– Больше нет новостей, сэр. В любом случае, он должен быть здесь до приезда короля. Вы пойдете сейчас ужинать, милорд? Становится поздно.

Наверху в городе в окнах показались первые огоньки. Их желтый свет сразу же сделал сумерки темнее. Карелли устал, продрог и проголодался, и мысль об ужине неожиданно приобрела чрезвычайно ободряющее значение.

– Да, я иду сейчас.

* * *

Король прибыл в начале марта. Он явно плохо себя чувствовал. На следующий день сообщили, что он серьезно болен корью. Его сестра Луиза-Мария выздоравливала от кори, когда он уезжал из Сен-Жермен. Очевидно, он заразился от нее. Три дня король пролежал в постели с жестокой лихорадкой. В это время пришло сообщение, что эскадра из тридцати восьми английских военных кораблей переместилась из Остенда в Гравелинс, всего в двух лье от Сент-Омера, по-видимому, обеспокоенная активностью в Дункерке и Сент-Омере. Ходили разговоры о полном отказе от предприятия. Но на четвертый день ветер сменился, поднялся туман и английские корабли рассеялись. Король, невзирая на слабость, сам взошел на борт флагманского корабля «Марс» и приказал грузиться без дальнейшей задержки.

Карелли все еще был у гавани, когда группа всадников, одетая во французские королевские ливреи, проскакала наверх в сторону города. Их командир остановил солдата и спросил его о чем-то. После короткого обмена фразами солдат указал на Карелли, который откладывал свой морской переход до самого последнего, по возможности, момента. Он не любил плавание на корабле. Посыльный подскакал к Карелли, салютовал ему, а затем узнал его.

– Милорд граф, – обратился он с поклоном, – прошу вашего прощения, что беспокою вас. У меня с собой послание моего короля к королю Англии. Я не могу сообщить, где оно лежит. Я прошу вас помочь мне, милорд, ибо это вопрос чрезвычайной срочности.

– Его королевское величество на борту корабля, – сказал Карелли, – и так как он болен, я сомневаюсь, захочет ли король, чтобы его беспокоили. Но если вы утверждаете, что это срочно, я вас проведу к нему.

Карелли направился к «Марсу», еще привязанному, но готовому отдать швартовы. Его сходни были подняты. Поскольку посыльный не собирался спешиваться среди беспорядка погружающихся солдат, Карелли согласился сам отнести письмо королю, и для достижения цели его предложение было принято. Король лежал в кровати в своей каюте. Когда Карелли допустили к нему, он увидел маленькую комнату, заполненную высшими офицерами.

– Прошу прощения, что беспокою вас, ваше величество, но из Версаля прибыло письмо. Посыльный настаивает, что это весьма срочно.

– Благодарю вас, граф, – сказал король, протягивая руку, но вынужден просить вас запомнить, что я должен быть известен как шевалье Сент-Георг. Я не хочу, чтобы меня называли королем, пока я не ступлю ногой на землю Шотландии.

Карелли в знак согласия поклонился. Король развернул письмо и прочитал его. Странное выражение появилось у него на лице. Когда король дочитал послание до конца, он окинул взглядом офицеров, собравшихся перед ним с горькой усмешкой.

– Депеша от короля Франции, который желает отменить весь поход по разным причинам. Но, господа, я думаю, что вы все согласны, что это письмо пришло слишком поздно. Поэтому я не могу удовлетворить желание его королевского величества.

Приглушенный смех раздался среди офицеров. Бервик поймал взгляд Карелли и кивнул с улыбкой в знак одобрения.

Король, всегда любезный, отпустил Карелли.

– Благодарю вас за беспокойство, милорд граф. Может, вы желаете вернуться на корабль сейчас? Мне жаль, что ваша прогулка оказалась бесполезной.

Карелли поклонился и удалился. Вскоре флот отплыл.

Месяцем позже остатки армии пробивались назад против ветра в Данкерк, разгромленные, страдающие морской болезнью, усталые и подавленные. Им даже не удалось высадиться в Шотландии. Английский флот был слишком хорошо осведомлен о том, что они делали. Встречные ветры задержали их на три дня у Остенда, и к моменту их появления у залива Форт, там их ждала английская военная эскадра. Они встали на якорь у Окуневой скалы близ Норт Бервика и дали условленный сигнал, чтобы армия якобитов подошла к берегу и обеспечила безопасную высадку. Но никто не появился. На рассвете они вынуждены были уплыть, чтобы не быть захваченными военными кораблями.

Они потеряли три корабля и восемьсот человек, и ничего не достигли. Был пущен слух, что Людовик никогда не желал успеха экспедиции и дал приказ Фларбину не допустить высадки Джеймса в Шотландии, чтобы ни случилось. Карелли сформировал часть эскорта, сопровождавшего короля назад в Сен-Жермен, где его встретили со слезами его мать и сестра, которые отдали все свои скудные средства, включая драгоценности, чтобы оказать финансовую поддержку экспедиции.