Синтия Хэррод-Иглз - Шевалье

– Любовь моя, моя дорогая, мне так жаль. Это, наверное, самый ужасный удар для тебя. Не бойся, ты никогда его больше не увидишь. Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Пойди сейчас в сад, погуляй, пока твой дух не восстановится. Прежде, чем ты вернешься домой, его выгонят, я обещаю тебе.

Индия посмотрела на него со слезами на глазах и выражением такого облегчения, что он сразу понял, какой сильный ужас внушал ей священник. Он проводил ее до двери, приказал ожидавшему снаружи слуге прислать Миллисент к ее госпоже в розарий и сходить немедленно за отцом Бирном в комнату управляющего.

Священник пришел через пять минут. Он встал перед Маттом, более бледный, чем обычно, но не выказывая никаких опасений или чувства вины. Его бесстыдство возбудило Матта до ярости.

– Что вы скажете в оправдание? – потребовал он. – Я могу дополнить, что госпожа рассказала мне все. Так что не будет никакой пользы прибавить к другим преступлениям ложь. Как вы осмелились поступить так по отношению к тем, кому вы недостойны шнурки на туфлях развязывать. Знаете ли вы, что она хотела бы по своей сердечной доброте скрыть вашу злую выходку, если бы ее верность мне не заставила ее говорить. Вы не стоите такого великодушия. Что вы можете сказать в свою защиту? Священник мрачно произнес:

– Могу ли я знать, в чем меня обвиняют?

– Вы знаете очень хорошо. Не перекидывайтесь со мной словами, сэр! – закричал Матт.

Священник не отреагировал на гнев, только терпеливо повторил:

– Пока еще каждый обвиняемый по крайней мере может знать, в чем он обвиняется.

Холодным тоном Матт изложил ему обвинения, используя точные слова Индии, насколько он их помнил. Воздействие на священника было замечательным. Он не выглядел смущенным, пристыженным или испуганным. Он не опустил глаза вниз и не стал умолять о прощении. Он только посмотрел на Матта с выражением необычайной печали, почти с жалостью. Казалось, он решал долгое время, говорить или нет. Затем, наконец, произнес:

– Мне нечего сказать, сэр.

– Совсем нечего?

– Нечего.

Матт отвернулся в удивлении, гневе и со смутным ощущением тревоги. Он взял перо со стола и ломал его кончик, не замечая, что делает, затем отшвырнул его и повернулся снова лицом к священнику.

– Я не обвиняю вас в любви к моей жене. Мы непременно начинаем любить лучшее, когда видим его. Я даже не обвиняю вас в том, что вы нарушили правила приличия и выразили свою любовь. Но не выказать никакого раскаяния, никакого сожаления. Разве я не был с вами добр?

– Вы были добрый и хороший хозяин, – проговорил священник, все еще с этой ужасной жалостью в глазах. Матт избегал его глаз.

– Я обещал жене, что вас не будет в этом доме прежде, чем она вернется. Если бы вы попросили прощения, я отослал бы вас со своей протекцией. Теперь же я рассчитаю вас без заработка и без рекомендательного письма. Пакуйте ваши вещи немедленно и уезжайте в течение часа. И ни с кем не разговаривайте все это время. Я настоятельно вам советую уехать как можно дальше отсюда и никогда не рассказывать, что произошло в этом доме, ибо я не без влияния и определенно использую его, если появится причина.

– Я не огорчу вас более чем вы уже огорчены, – ласково сказал священник. – Я никогда не буду говорить об этом, обещаю вам. Благослови и храни вас Господь.

Он повернулся и вышел, оставив Матта со странным чувством, будто именно он совершил неблагодарный поступок и прошен рыжим священником.

* * *

Индия была в хорошем расположении духа в тот вечер, хотя Матт видел, что она неестественно оживлена, и что смех ее звучал немного натянуто. Он пытался успокоить ее и через некоторое время настоял, чтобы она села шить, пока он играл для нее. Это в конце концов прорвало искусственный барьер и дало выход слезам. Он поспешил утешить ее, позвал Миллисент, чтобы та отвела ее в постель, положила ей на лоб компресс с отваром лещины и хорошо расчесала волосы, чтобы успокоить ее. Когда он пришел в спальню час спустя, он нашел ее доброй и спокойной. Глаза ее были опухшие, а ресницы влажные. Она выглядела, как ребенок, и его сердце сжалось от жалости. Он разделся, юркнул в кровать и обнял ее. Она прижалась к нему, как дитя. Впервые за время их женитьбы он почувствовал себя сильным, способным защитить ее, он ощущал себя старше ее и мудрее. Впервые он почувствовал, что он управлял ситуацией, а не она. Он успокаивал ее некоторое время без слов, потом поцеловал ее и стал осторожно снимать с нее ночную одежду. Она не сопротивлялась, но соглашалась неохотно. Он обхаживал ее с большой нежностью, пока она не задрожала от удовлетворения. Затем Матт снова обнял ее, положил ее голову к себе на плечо, как в колыбель и проговорил:

– Теперь спи, моя дорогая. Я всегда буду заботиться о тебе.

Она слегка вздохнула, и он почувствовал, что она улыбнулась, прежде чем закрыть глаза и уснуть, как он сказал.

* * *

На следующий день настроение Индии пришло снова в норму. За завтраком она прервала его чтение писем и газет, чтобы сообщить:

– Я полагаю, мне лучше сразу начать поиски нового наставника, так как это может занять много времени.

– Ты сама хочешь заняться этим? – удивился Матт.

Индия нежно улыбнулась.

– Дорогой муж, конечно я предложу тебе поговорить с ними, ради соблюдения формы, но я должна тоже принимать окончательное решение. В конце концов ты выбрал последнего, и видишь, что из этого вышло. Я уверена, моя оценка надежнее твоей, ибо ты такой неискушенный и добрый. Любой может обмануть тебя, как сделал тот ужасный человек. Теперь, дорогой, улыбнись и посмотри приветливей. Ты знаешь, что я права.

Матт машинально улыбнулся, и она стала ковать железо пока горячо с торжествующей улыбкой.

– Я еду в Йорк как раз сегодня и начну свои расспросы. Я так занята, не знаю, как я найду время, но я что-нибудь придумаю. Миллисент, – обратилась она к служанке, – скажи Клементу, чтобы он приказал подготовить лошадей сразу после завтрака. И поднимись сейчас наверх и сложи мои платья. Приготовь письменные принадлежности, ты отправишь письмо моей матери, потому что у меня не будет времени навестить ее сегодня.

Матт мог только улыбнуться ей через стол.

– Моя дорогая, ты великолепна. Ничто не сокрушит твой дух.

– О, я никогда не была из тех, что плачут и скорбят. Что сделано, то сделано, – объявила она.

* * *

Индия потратила много времени, чтобы найти нужного человека, но в январе она сообщила, что у нее есть подходящая кандидатура. К февралю новый священник приступил к своим обязанностям в Морлэнде. Ему было двадцать пять и он уже сменил несколько мест, которых лишился из-за ударов исключительно несчастливой судьбы. Он представлял из себя хорошо сложенного, хорошо говорящего человека среднего роста и красивыми вьющимися волосами, голубыми глазами и прекрасным лицом греческого типа. Одевался он неожиданно модно, если учесть его ограниченные средства. Звали его Энтони Коул.

– Правильно, что мы пригласили человека, одевающегося должным образом, – сказала Индия, когда Матт после первых расспросов выразил сомнение по поводу высоких каблуков у туфель Коула. – Помни, что он обязан воспитывать наших сыновей. Ты же хочешь, чтобы они стали джентльменами, не так ли?

– Есть более важные вещи, чем надлежащая одежда, для того, чтобы стать джентльменом, – кротко возразил Матт.

– Да, он сможет научить их ходить, стоять и сидеть, как войти в комнату и поклониться, как снимать шляпу. Он знает все это, я гарантирую. И как обращаться к людям высшего общества, чего нельзя сказать о том непристойном создании, – добавила она, будто это был убивающий удар.

– Да, но он также должен развивать их ум, дорогая, а ты ничего не сказала о его образовании.

– Лорд, ты можешь судить о его образовании по тому, как он говорит, – нетерпеливо перебила его Индия.

– Но где он учился? Его уровень?

– Мне кажется, он сказал, что учился в Оксфорде, – быстро нашлась она. – В самом деле, я убеждена в этом. Да, я отчетливо помню, как он сказал, что окончил Колледж Христа и знает твоих кузенов. Думаю, у них был один и тот же наставник.

Матт почти рассмеялся, но сдержал себя, потому что она могла легко рассердиться из-за вопроса образования, и подумал, что она чувствует в глубине души недостаток своей образованности.

– Я встречусь с ним еще раз, любовь моя, и спрошу его. А сейчас успокойся. Я не пойду против твоего выбора, но я должен быть уверен, что он способен учить наших мальчиков. Ты бы не хотела, чтобы они выросли дикарями, не так ли?

Она подплыла к нему, обвила его шею и потерлась о него лицом.

– Но когда ты спросишь, ты его примешь, хорошо?

– Да, моя дорогая, если ты этого захочешь. При условии...

– О, спасибо, дорогой, спасибо. Ты самый лучший из мужей, – замурлыкала она, покрывая поцелуями все его лицо, губы и глаза. Он попытался отшутиться, но его тело прижалось к ней, как это было всегда, и он крепко обнял ее и начал целовать в ответ. Через некоторое время она освободилась из его объятий и сказала:

– Сейчас, дорогой, ты не должен волновать меня, у меня очень много дел.

– Индия...

– Нет, нет, не сейчас, дорогой муж. Что скажут слуги?

– К черту слуг...

– Нет, дорогой, нет. Сегодня ночью. Подожди до ночи.

– О, тогда очень хорошо, – проворчал Матт. Она последний раз поцеловала его в лоб и пошла окрыленная. Ойстер бежала рядом сзади, пытаясь, как всегда, прижаться головой к ее платью.

– Сегодня ночью, ты обещаешь?

– Обещаю! – ответила она и юркнула за дверь.

Несмотря на обещание, Карелли не провел Рождество 1704 года в Венеции. Он получил известие, что его друг Бервик находится в Сен-Жермен со своей герцогиней, и Карелли не смог не воспользоваться возможностью встретиться с ним. Они не писали друг другу с прошлого года, так как Бервика направили в качестве особого посланника ко двору Испании. Бервик был несчастлив там. Ему не нравилась атмосфера интриг и чересчур сложного этикета. С самого начала он был убежден, что французский посол замышлял навредить его карьере. Бервик жаждал активной службы. Когда его, наконец, отозвали во Францию, он обратился с просьбой о предоставлении французского подданства, чтобы продолжить военную карьеру и улучшить положение своей жены и детей, пока участвовал в военной кампании. Королева Мария, как глава Совета по регентству дала разрешение от имени короля, поставив условие, чтобы Бервик всегда, когда потребуется, был в распоряжении короля, на что тот с готовностью согласился. Карелли был милостиво принят по возвращении, поскольку отличился в недавних кампаниях. Он был рад снова увидеть Бервика и остался весьма доволен милостью королевы. Единственное, что его смущало, это встреча с сестрой Альеной, так как он никогда не мог принять то, что знал о ее происхождении. В течение всего своего путешествия он думал, как он будет чувствовать себя, когда опять встретится с ней лицом к лицу. Ему не пришлось долго ждать, чтобы узнать это. Король принял его в приемном зале. Ему было шестнадцать – высокий стройный юноша с широкой костью, показывающей, что он станет еще выше. Его кожа была чистая, черты замечательно похожи на материнские, с такими же темными и выразительными глазами, как у нее, волосы светло-каштановые, почти белокурые. Он был очень спокоен в речи, но не торжественен или суров, а по-королевски величественен в манерах. Карелли преклонил перед ним колени, чувствуя, что он настоящий король, служить которому было приятно. Король сказал: